Тот же монах Иов рассказывал мне, что первоначально он имел намерение поступить в Саровскую пустынь, но, пожив там некоторое время в качестве испытуемого, задумал перейти в Оптину пустынь. "И вот вижу во сне, — говорит Иов, — блаженного старца, высокого роста, в монашеской одежде, который спрашивает меня: "Зачем ты уходишь из Саровской пустыни?". Я отвечаю, что мне больше нравится в Оптиной пустыни, так как там есть старец Амвросий. "Что же... в Оптину иди, это можно, это все равно что и здесь", — отвечал старец, и я проснулся. Не знаю, кто именно был явившийся мне старец, но полагаю, что Серафим Саровский"[44].
***
В скиту нашем года два живет на покое бывший игумен Лютикова монастыря отец Феодосий. Рассказывал он мне о том, как однажды явился ему во сне бывший митрополит Московский Иннокентий. "Вижу, — говорит отец Феодосий, — митрополита Иннокентия во сне[45]. И сказал мне знаменательные слова: "От начала и доселе все козни диавола побеждаются смирением. Эта от века непреложная истина современна и нам". Слова сии тогда же по пробуждении записал".
Сон этот видел он давно, по кончине митрополита, а рассказал мне недавно — в ноябре сего, 1896 года. Запись его я получил 26 ноября — в день памяти святителя Иннокентия, епископа Иркутского[46], и, может быть, также памяти митрополита Иннокентия, хотя о последнем и не удостоверяю.
Явления усопших. Скитский иеромонах отец Венедикт рассказывал мне следующее. "В Смоленске я знал одного иеромонаха, который поведал мне о явлении ему усопшего епископа Иоанна[47], известного церковного проповедника. Епископ, по наговорам злопыхателей, воздвиг на него гонение и когда умер, то являлся ему явно днем в калии его, прося у него прощения в своем грехе, что продолжалось в течение сорока дней со дня смерти епископа. Ни изумления, ни ужаса иеромонах не испытывал, а только отвечал усопшему епископу: "Бог простит!" — и кланялся ему, после чего усопший делался невидимым".
Тот же иеромонах отец Венедикт рассказывал о явлении одному священнику усопшего епископа Смоленского Тимофея, который отличался особенно благочестивой жизнью. "Однажды, — так передавал отцу Венедикту сей священник, — я совершил литургию и вдруг вижу, что на горнем месте стоит архиепископ Тимофей[48], тогда уже усопший. Я подошел к нему и принял благословение. Благословляя меня, он сказал: "Зачем ты произносишь положенные молитвы без внимания?". А я действительно, служа в церкви, некоторые молитвы произносил рассеянно".
Рассказывал мне начальник нашего скита отец Анатолий: "В скиту нашем жил в качестве послушника некто Жадкевич, родом из дворян. Бес не давал ему покоя, смущая его помысл тем, что он при смерти тотчас схватит его душу и увлечет в ад. Наводил на него бес и страхования. Так, когда Жадкевич однажды шел по скиту, то увидел, как вдруг из трапезы выбежал повар с помелом, на котором были горящие угли, и кинулся, чтобы нанести ему удар помелом. В ужасе Жадкевич бросился от него бежать, но повар внезапно при этом исчез. Оказалось, что это был не повар, а бес, принявший его образ.
По смерти Жадкевича один монах читал в церкви Псалтирь, и вот видит он явно, что в церкви стоит Жадкевич и держит великий крест из сияющего золота, что продолжалось полчаса и даже более.
Не упомню, как батюшка называл этого монаха, помню только, что в миру фамилию носил Карпенко и был родом также из дворян".
Из наставлений архимандрита Агапита, настоятеля Нило-Столбенской пустыни[49]
(рукопись)
1. В минуту отчаяния знайте, что не Господь оставляет вас, а вы — Господа.
2. Если вы живете с другими, то служите им, как Самому Богу: не требуйте за любовь — любви, за смирение — похвалы, за службу — благодарности.
3. Вспомните, что та минута, которую отнимает у вас лень, может быть, последняя в вашей жизни, а за нею — смерть и суд.
4. Оставьте негу, не огорчайте никого, не платите бранью за брань, скорбию за скорбь, и в Книге Животной [Книге Жизни] имя ваше будет написано с преподобными.
5. Оставляйте вашу серьезность и будьте пред Господом в обхождении с людьми как дети незлобивые.
6. Не вспоминайте в упрек о прошедшем, иначе Господь Бог вспомнит и взыщет с вас то, что уже простил вам.
7. Без отречения своей воли нельзя положить и начало спасению, не только спастись.
8. Себя считайте последними и грешнее всех.
9. О пространном пути забудьте.
10. Променяйте ваше благородство [высокое происхождение] на рабство Иисусу Христу.
Беседы старца с духовными чадами
(1907–1912 гг.)
1907 г.
Деды и прадеды мои были купцами-миллионерами в Самаре. Им принадлежала целая улица, которая называлась Казанской. Вообще, вся семья наша находилась под особым покровительством Казанской иконы Божией Матери.
Когда мне было года три-четыре, мы с отцом часто ходили в церковь, и много раз, когда я стоял у иконы Божией Матери, мне казалось, что я видел, как Богоматерь смотрит на меня с иконы, и улыбается, и манит меня. Я подбегал к отцу.
— Папа, папа, Она живая! — повторял я.
— Кто, дитя мое?
— Богородица.
Отец не понимал меня. Однажды, когда мне было лет шесть, был такой случай. Мы жили на даче в своем имении под Оренбургом. Наш дом стоял в огромном парке и был охраняем сторожем и собаками, так что проникнуть туда незаметно постороннему лицу было невозможно. Как-то мы гуляли с отцом по парку, и вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился какой-то старец. Подойдя к моему отцу, он сказал: "Помни, отец, что это дитя в свое время будет таскать души из ада". Сказав это, он исчез. Напрасно потом его везде разыскивали, никто из сторожей его не видел.
Моя мать умерла при моем появлении на свет, и отец женился вторично. Моя мачеха была глубоко верующей и необычайно доброй женщиной, так что вполне заменила мне мать. И даже, может быть, родная мать не смогла бы дать мне такого воспитания. Вставала она очень рано и каждый день бывала со мной у утрени, несмотря на мой младенческий возраст.
Раннее утро. Я проснулся, но вставать мне не хочется. Горничная помогает матери умываться, я кутаюсь в одеяльце. Вот мать уже готова.
— Ах, Павел-то еще спит, — говорит она, — подай-ка сюда холодной воды, — обращается она к горничной.
Я моментально высовываюсь из-под одеяла.
— Мамася, а я уже проснулся!
Меня одевают, и я с матерью отправляюсь в церковь. Еще совершенно темно, я по временам проваливаюсь в сугробы и спешу за матерью.
А то любила она дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!
Девяти лет я был отдан в гимназию. Годы учения пронеслись быстро. Потом поступил на службу и поселился в Казани под покров Царицы Небесной. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мать обратилась ко мне с предложением жениться. По ее настоянию я в первый раз подошел к женщинам и вступил с ними в разговор. "Боже мой! Какая нестерпимая скука, — подумал я, — все только говорят о выездах, нарядах, шляпках. О чем же буду говорить с женой, когда женюсь? Нет уж, оставлю это".
Прошло еще пять лет. Матушка снова стала советовать мне: "Подумай, Павлуша, может быть, еще и захочешь жениться, приглядись к барышням, не понравится ли тебе какая из них".
Я послушался матери, как и в первый раз, но вынес такое же впечатление от бесед с женщинами и решил в душе не жениться. Когда мне было лет тридцать пять, матушка снова обратилась ко мне: "Что ж ты, Павлуша, все сторонишься женщин, скоро и лета твои пройдут, никто за тебя не пойдет, смотри, чтобы потом не раскаиваться".
За послушание исполнил я желание матери и вступил опять в беседу с женщинами. В этот день у одних моих знакомых давался большой званый обед. Ну, думаю, с кем мне придется сидеть рядом, с тем и вступлю в странный разговор. И вдруг рядом со мной оказался священник, отличавшийся высокой духовной жизнью, и завел со мной беседу о молитве Иисусовой. Я так увлекся, слушая его, что совершенно забыл о своем намерении разговаривать с невестами. Когда кончился обед, у меня созрело твердое решение не жениться, о чем я и сообщил матери. Матушка очень обрадовалась. Ей всегда хотелось, чтобы я посвятил свою жизнь Господу, но сама она никогда не говорила мне об этом. Господь неисповедимыми путями вел меня к монашеству. По милости Божией узнал я Оптину и батюшку отца Амвросия, благословившего меня в монастырь.
За год до моего поступления в скит, на второй день Рождества Христова я возвращался от ранней обедни. Было еще темно, и город только что начал просыпаться. Вдруг ко мне подошел какой-то старичок, прося милостыню. Спохватился я, что портмоне не взял, а в кармане всего двадцать копеек. Дал я их старику со словами: "Уж прости, больше нет с собой". Тот поблагодарил и подал мне просфору. Я взял ее, опустил в карман и хотел только что-то сказать нищему, как его уже не было. Напрасно я смотрел повсюду, он исчез бесследно. На другой год в этот день я был уже в скиту.
