Итак: вот неизбежный вопрос: где апостолы вели себя «как немощные»? И можно ли эти грани их проповеди воспринимать как норму жизни для всей Церкви? Мы помним, что апостол Павел запрещал совершать иудейское обрезание над язычниками, обращавшимися ко Христу. Но своего собственного ученика Тимофея он обрезал — чтобы общения с ним не гнушались «немощные» христиане иудейского происхождения. Чтобы миссионер смог приблизиться к «внешним», он должен отчасти ступить на их территорию. И тут возникает вопрос, который никогда не сможет быть решен во всех своих подробностях: что можно, а что нельзя делать проповеднику при сближении его с теми, кого он хочет обратить в христианство?
Вот обращенный в православие, но не очень еще крепкий в вере японский князь Стефан Даде, спрашивает святителя Николая Японского — «можно ли ему бывать на богослужениях в католической церкви, ибо она — близка от него, тогда как сюда, в Собор — очень далеко». И слышит в ответ: «Не бывайте; для вас — опасно, увлекут с истинного пути»[48]. При этом сам св. Николай не гнушался заходить даже в языческие храмы («Дорогой заходил в один из браминских храмов»)[49].
Апостол Павел дает мудрый совет: нужно смотреть за тем, чтобы «не дать повода ищущим повода» (2 Кор. 11,12). В самой сути христианского возвещения есть много такого, что вызывает возмущение и недоумение у язычников и неверов. Это неизбежно. И мы понимаем, что проповедуем «соблазн» и «безумие» (1 Кор. 1,23). Но как отличить — человек соблазняется Евангелием или мною? Учение Христа или мое поведение, мой образ жизни и мой образ проповеди отталкивают его? Если его отторжение направлено на само Евангелие — что ж, «если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Мф. 10,15). А если это реакция на мое косноязычие, на мою фальшивость, на мое скудоумие? А если при всей моей богословской образованности мне не хватило пастырского такта, пастырского знания, мудрости, чутья?
У апостолов этот такт был. Ему нужно у них учиться — и о нем же нужно помнить, вчитываясь в их послания. Ибо есть в них такие строчки, что продиктованы именно пастырскими соображениями.
Оказывается, Христос даровал нам такую свободу, что от нее нужно порой отказываться. «Никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой–нибудь праздник, или новомесячие, или субботу… если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: «не прикасайся», «не вкушай», «не дотрагивайся» по заповедям и учению человеческому» (Кол. 2,16–22). Но ведь в том–то и дело, что — осуждали. Осуждали именно за свободу, с которой христиане относились к внешним, человеческим привычкам и представлениям. И тогда ради того, чтобы душа не соблазнилась, не отошла от Христа, христианам приходилось вновь возвращаться под ярмо тех представлений, что господствовали во внехристианских религиозных кругах. Но возвращаться уже не из соображений религиозных, онтологических, но по мотивам чисто пастырско–педагогическим.
Например — можно ли вкушать идоложертвенное? С точки зрения иудеев — категорически невозможно. Иное воззрение у христиан: язычество — это служение мировым («космическим») «стихиям», а мы «со Христом умерли для стихий», и потому «идол в мире (en kosmw) ничто» (1 Кор. 8, 4). Это — знание от Бога (8,3).
Впрочем, точнее и глубже славянский перевод «аще ли кто любит Бога, сей познан бысть от Него». Не знание о ничтожестве идолов рассказал нам Бог. Кого Бог познал, кого Он возлюбил — того Он соединил с Собою и изъял из под власти космических стихий и сует. «Весть Господь путь праведных… Кто любит Бога, кто познан от Него, состоит под особым Его попечением как свой Ему. Любящий Бога в Боге пребывает и Бог в нем»[50]. Дело не в том, что мы знаем о Боге и об идолах, а в том, что Бог живет в нас и хранит. Именно поэтому нет в христианине места страху перед идолами: «пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли, ничего не приобретаем, не едим ли, ничего не теряем» (8,8). Бог — один, и только Им все взращено и освящено. Боги язычников — выдумка, и не стоит позволять их фантазмам влиять на нашу жизнь. «Но не у всех такое знание» (8,7). И если человек, еще не осознавший пустоты народно–языческих страхов и надежд увидит тебя, христианина, вкушающим пищу, ранее посвященную некоему языческому божеству, то он может смутиться. Если но иудей — он может возгнушаться вообще христианством. Если он сам недавно был язычником — то может воспринять увиденное как позволение и ему быть «немножко христианином, а немножко язычником». И потому надо быть осторожным: «Если кто–нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? И от знания твоего погибнет немощный брат… И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (8,10–13). Свобода не обращать внимания на идолы и на идоложертвенное не должна перерастать в свободу идолослужения.
Мы же от этого частного вопроса обратимся к общему, вспомнив еще раз, как именно апостол завершает свое рассуждение об отношении к идолам: «Будьте подражателями мне, как я Христу» (1 Кор. 11,1). Если мы окажемся в подобных ситуациях, то и мы должны будем подражать апостолу Павлу и Христу. И мы должны будем задуматься: а как Христос или Его апостол поступили бы в этом случае? Изгнал бы Христос из храма женщину, вошедшую туда в брюках? Или Он скорее выгнал бы оттуда тех «почетных прихожанок», что начали бы изводить упреками эту несчастную?
Теперь настала пора рассказать об одном уроке, который я получил еще на пороге семинарии. Тогдашний Ректор московских духовных школ архиепископ Александр (Тимофеев) тогда сказал мне: «Мы должны почаще ставить перед собой вопрос: а как в этом случае поступил бы апостол Павел?». Это очень точная формулировка. В самом деле, представлять себе, как поступил бы в том или ином случае Христос — все же затруднительно. Постоянно представлять себя на месте Богочеловека не стоит. А из учеников Христа более всего нам известен апостол Павел — и как человек, и как миссионер, и как пастырь. Важнее же всего для нас то, что ап. Павел умел поразительно отличать главное от второстепенного. Причем он умел не только отстранять второстепенное, но и возвращаться вновь к нему и утверждать его — если это было пастырски необходимо. У него было умение отводить второстепенное, если оно мешает обретению главного. И было не менее важное для пастыря умение видеть, что второстепенное отнюдь не всегда означает «ненужное» или «излишнее».
Этого второго умения часто не хватает либерально–философствующим христианам. Ну, главное же «Христа в сердце иметь! Зачем тут обряды?». Правильно, главное — ввести Христа в свое сердце. Но это никак не повод для того, чтобы обесценить и отбросить все то, что напоено воспоминаниями о Христе и что подводит душу к Нему. Часто люди полагают, что раз «мне это не нужно, мне это ни о чем не говорит» — значит, это не нужно и всем остальным. Апостол Павел умел ценить то, что не имело значения для него самого, но что было значимо для других.
Но именно это и делает неизбежным при знакомстве с его текстами держать в памяти вопрос: что именно Апостол говорит существенно христианского, а что — ради нужд других. Апостол советует нечто делать (а от чего–то уклоняться), чтобы не было соблазна по поводу христиан и их учения у людей, которые смотрят на церковную общину со стороны. Но если те косые взгляды уже давно ушли в историческую могилу, если уже нет тех, кто мог бы искуситься отступлением христиан он норм тогдашнего благочестия — должна ли Церковь делать соблюдение эти норм своей собственной, внутренней, постоянной нормой?
Для примера: «Не сама ли природа учит нас, что, если муж растит волосы, то это — бесчестье для него; если жена растит волосы, для нее это честь» (1 Кор. 11,14–15). Важно заметить, что этот текст является прямым продолжением рассуждений Апостола об отношении к идоложертвенной пище. Вслед за одним примером рассудительно–пастырского отношения к возникающим проблемам, Апостол тут же дает другой — об отношении к прическам. Мужчина должен стричься. Женщина — нет. Всем известно, что по крайней мере в отношении к мужчинам православная традиция не придала этим словам Апостола практически никакого значения. Не только монахи и священники, но и многие миряне сейчас носят длинные волосы.
Не все оттенки этого текста вполне ясны. Похоже, что ап. Павел здесь (11,10) упоминает о каком–то апокрифическом ветхозаветном предании, связывавшим ношение женщинами платков и какое–то не вполне чистое отношение ангелов к ним. Но в целом позиция апостола становится совершенно понятна, если вспомнить некоторые бытовые особенности той эллинистической культуры, в которой он проповедовал.
