Разгорелась во Мне жалость Моя.
11.8
Все шло к тому, что исхода нет, нет прощения. И вдруг — эти слова!
Пророку, любовь которого покрыла все муки измены, явилась неугасимая Любовь Божия. Он — возлюбленный, Он — всепрощающий:
Он уязвил — и Он же исцелит,
Он ранил — Он же и перевяжет раны.
6.1
Бичи Суда — это не что иное, как испытание, очищающее заблудших во имя любви к ним.
Здесь впервые открылся миру тот лик Божий, который излучает животворный свет в евангельской притче о блудном сыне. Есть выход! Есть путь, который вернет человека к Отцу. Это — путь покаяния.
Возвратись, Израиль, к Ягве, Богу твоему,
ибо споткнулся ты о грех твой!
Принесите слова свои
и вернитесь к Ягве, скажите Ему:
«Прости все беззакония и прими добрые дела,
как приносим тельцов в жертву»
14.2
Итак, исправление через скорби и покаяние как начало исцеления. Не случайно грозит гибелью враг с севера, не случайно голод, и смуты, и раздоры в стране. Все это — результат греха, все это попущено для вразумления заблудших.
Любовь Божия ждет от человека ответной любви. Господь назван «Ревнителем», ибо в Его священной Ревности горит то единственное и неповторимое, что создает могущество любви.
Отвергнутый и преданный людьми, Бог страдает. Вот непостижимая тайна, открывшаяся пророку Осии. Это Страдание — боль неразделенной любви, оно свидетельствует о сокровенных узах, связующих творение и Творца.
Мы нужны Ему! Не чудо ли это? В силах ли мы вместить эту мысль?
«Божество не страдает, страдание есть признак несовершенства», — говорят в смущении философы. Нет, отвечает им пророк, есть Божественное страдание. Бог страждет из-за нашего несовершенства.
Все это выше понимания, выше постижения. Но перед лицом Страстей Господних преображается человек. Уже не черви мы, попираемые ногами, забытый островок мира, а дети Божии, которых Неизреченный держит на руках, которых Он с болью проводит через испытания, чтобы обратить к раскаянию. Такими увидел людей Осия. Если Амос бросает грешников в бездну ужаса, то Осия возносит кающихся к вратам Неба.
Бог страждет! Над миром Его сердце, источающее Кровь. Это Кровь Искупления, Кровь Евхаристии…
Бог страждет! Кто осмелился бы сказать такое в Израиле? Кто дерзнул бы сказать об этом в мире?
Великие мудрецы народов, ополчаясь против грубых представлений язычества, стремились отбросить все, что могло бы сблизить Сущего с миром человеческих переживаний и чувств. Для них Высшее стояло по ту сторону и любви и страдания. Пророк же Осия говорит и о том и о другом.
Бог страждет! Глухо вторят пророку древние мифы, хоры орфиков и мистерий. Язычники ощущали, что спасение миру приносит страдание Бога. Но это было лишь смутное предвосхищение и догадка. В слове библейского ясновидца мы не слышим ничего о муках, подобных мукам стихийных божеств: Томмуза, Осириса, Адониса. Они были жертвами зависти, ненависти, соперничества и умирали, как умирает осенняя природа. В их страстях была покорность перед властью незыблемых законов вселенной.
В Библии же открывается Бог, Который добровольно страждет за грехи своих созданий.
«Я — Бог, а не человек!» — говорит Ягве (1.9). Это звучит как удар грома. Но при этом, Непостижимый и Вечный, Он полон какой-то глубочайшей живой человечности. Он есть Правда, и поэтому — Судия, но Он же сострадает грешникам. Он же останавливает стрелы Гнева; Его Любовь сильнее закона воздаяния.
Так, над хартией пророка Осии проступают очертания креста Христова.
Пророк не только ясновидец любви, но и провозвестник свободы, которая раскрывается в том, что Всемогущий ждет обращения людей Своих. Бедствиями он лишь наводит падших на мысль о покаянии. Свободно ушел народ Божий служить идолам, свободно же должен он и вернуться к Отцу.
* * *
Осия и Амос были современниками Гесиода. Все они строго судили о людях своей эпохи, с печалью оглядываясь на прошлое. Гесиод говорил о том, что блаженные времена золотого века остались в невозвратной дали времен. Библейские пророки видели это светлое исходное начало в вольной жизни под водительством Моисея. Но Гесиод, как и многие мудрецы Востока, не верил в будущее людей. Для него все неуклонно шло к гибели и распаду, а доброе оставалось лишь позади.
Между тем Осия видел впереди грядущее обновление народа Божия и восстановление нарушенного Завета. Неверная забудет своих соблазнителей и «любовников» и вернется от Ваалов к Обручнику своему. Ягве явится как утренняя заря, как прохладная роса. «Непомилованная» станет «Помилованной»; навсегда отшумят битвы, сделаются кроткими хищные звери, воцарится «даат Элогим», истинное познание Сущего. Израиль «расцветет как лилия, как могучий кедр, как вечнозеленый кипарис» (2.14–23; 3.5; 44.5 сл.).
Израиль для Осии был не просто одним из народов земли, пусть и богоизбранным. Нет, народ Божий — это духовный союз, мистическое единство в Боге. Осия предвосхищает Церковь, которая сокровенно уже была зачата в Ветхом Завете, которая явится как расширенный Израиль, подобно тому, как и сам Израиль родился из семьи патриархов.
Бог был единственным царем своего народа в пустыне. В обновленном Израиле Он и останется навсегда Царем, ибо земные царства есть лишь плод греховности и падения. Теократический идеал Осии — это не образ клерикального государства, а образ свободной Церкви, возлюбленной небесного Супруга.
* * *
Осия предвосхитил слово Христово о поклонении Богу в духе и истине. Служение Творцу у народа Божия должно быть очищено от всяких элементов язычества, от переоценки внешних форм культа: обряд лишь тогда угоден Богу, когда в основе его лежит истинная вера, любовь и правда. В Книге Осии мы находим слова Ягве, которые сосредоточивают в себе как бы самую суть библейского профетизма:
МИЛОСЕРДИЯ ХОЧУ Я, А НЕ ЖЕРТВЫ
И БОГОПОЗНАНИЯ БОЛЕЕ ВСЕСОЖЖЕНИИ.
6.6
Слово, которым Осия обозначает высший дар Богу, хэсэд имеет многогранное значение и обычно переводится как «милость», «милосердие», «любовь-жалость», «любовь-доброта». Этимологически оно связано с глаголом «хасад» (ревновать, усердствовать) и означало у пророков сильное чувство сострадательной любви, активной и бескорыстной.
Хэсэд — это сила, изливающаяся от Бога. Не случайно в Священной Истории Господь назван «рав хэсэд» — «многомилостивым». Он Сам есть живая Любовь, которая осеняет творение. И человек, следуя Ему, «познавая» Его, обретает в сердце эту животворную любовь. Она есть высшее приношение перед алтарем.
Издревле мир был ареной нескончаемых битв; к военным кличам земли примешивались голоса разъяренных богов, низвергавших друг друга. Кровь лилась и на жертвенниках; под ножами жрецов падали быки и овцы, громоздились горы приношений. И как часто здесь сходились алчность, зависть, лукавство людей и богов!
Но вот раздается голос пророка, чей приход был подобен явлению иконы Триединой Любви, которая в годину ига и ожесточения воссияет среди русских лесов. В эпоху греческой тирании, основания Рима и ассирийских нашествий, в отблеске кровавого заката Израиля Осия, сын Беери, последний пророк Северного царства, говорит о Боге, который есть Любовь и ждет от человека ответной любви. И когда Сын Человеческий войдет под кровы отверженных, презираемых и грешных, он напомнит законникам, кичившимся своим благочестием, эти великие слова Осии: «Милосердия хочу Я, а не жертвы…»
* * *
Пророк умер около 735 года, когда Эфраиму оставалось существовать меньше пятнадцати лет. Но с его смертью пророческое движение не остановилось. На юге Иудеи уже выступил в это время человек, принявший его знамя.
Исайя и «бедняки господни»
Иерусалим 742–735 гг.
О Бог мой, Который есть Бесконечность, к Тебе может приближаться лишь тот, кто знает, что Ты непостижим.
Николай Кузанский
Столб дыма над храмом, зубчатые стены, опоясывающие крепость на холме; крутые, выжженные солнцем склоны; волнистая цепь гор замыкает долину. Таким был Иерусалим за восемь веков до Рождества Христова. К тому времени он имел уже позади долгую историю, а впереди его ожидала удивительная судьба. Здесь пересекутся пути многих народов и культур; в течение трех тысячелетий его будут оспаривать друг у друга люди трех материков; к его святыням станут приходить исповедники трех мировых религий.
Город Давида и Христа, город Обетования и Евангелия, Иерусалим от самых своих истоков связан со священной историей. У его ворот аморитский царь Мелхиседек благословил Авраама после его победы над врагами. Тогда город назывался Шалем. В XIV в. до н. э. в Иерусалиме правил ставленник Эхнатона, а после прихода израильтян Сионская цитадель два столетия оставалась в руках язычников. Вероятно, уже в то время вокруг Иерусалима начали складываться поверья. Его считали абсолютно неприступным, охраняемым нездешними силами. Когда Давид решил овладеть им, защитники крепости насмехались над ним, уверенные, что даже «слепой и хромой» смогут отстоять город.
