Так же как Сын вечно рождается, так и человек, который избрал истину, рождается от нее и вечно ее избирает, и каждый раз он ее переживает снова. И единственное, чего свобода может действительно искать и желать, — это вместить невместимое, что-то абсолютно "немыслимое" ("паче смысла"), не имеющее основания в этом мире и, в силу этого — абсолютно осмысленное. Совершенно так же, абсолютно без причины, Бог первый возлюбил нас (1 Ин. 4.10) и тем самым уже дал нам некоторое предчувствие Своей Божественной свободы. В Своей Любви Бог нас любит даром, без всяких заслуг с нашей стороны; и благодаря этому Его Любовь, как Дар, вдохновляет свободу нашего собственного отклика.
Премудрость Божья в Своих изумительных изобретениях, в Своей усладе божественной игрой (Прит. 8.31) "с сынами человеческими" может Себе представить лишь существ "своего рода", богов. "Бог соединяется лишь с богами", — говорит преп. Симеон Новый Богослов. Они получают все от Бога, и даже больше; в своей личностной реальности они получают в дар что-то, что им принадлежит; что-то, что исходит из свободного сердечного движения; свободу, которая одна лишь облекает человека в брачную одежду — в одежду, достойную Божественного брака. Св. Григорий восклицает в крайнем удивлении: "Человек есть игра для Бога[64]. Это не заранее поставленная цель, но бездонная глубина свободы, которая сама создает свои собственные причины вместо того, чтобы подчиняться воздействию причин. Свобода провозглашает: "Да будет воля Твоя"[65]. И именно потому, что мы могли бы также сказать: "Да не будет воля Твоя", — мы можем сказать "да". Обе свободы согласуются:
"...Ибо все обетования Божий в Нем [в Боге] "да" и в Нем "Аминь" — в славу Божию, через нас" — по апостолу Павлу (2 Кор. 1.20); эти слова хорошо объясняют текст из Евангелия от Матфея (18.19): "...Если двое из вас согласятся...". По-настоящему соединиться можно лишь в воле Божьей. Это — преодоление всякого ограничения и явление новой реальности Тела Христова, непосредственным выражением Которого является молитва, однако не связанная какими-либо императивами. Нужно, чтобы это "да" рождалось в тайне и в истоках нашего существа, и вот почему за всех произносит его Пресвятая Дева, Мать всех людей.
Теперь понятно, почему Бог не повелевает, но приглашает, призывает: "Слушай, Израиль" (Втор. 6.4). Приказаниям тирана отвечает глухое сопротивление; приглашению Хозяина пира — радостное принятие со стороны того, "кто имеет уши". Избранный — это тот, кто принимает приглашение, кто принимает дар. "И придут они, и будут торжествовать на высотах Сиона; и стекутся к благостыне Господа, к пшенице и вину и елею...; и душа их будет как напоенный водою сад..." (Иер. 31.12); "...и хлеб небесный дал им" (Пс. 77.24). В глиняные сосуды (2. Кор 4.7) Бог вложил Свою свободу, Свой образ Творца, и приходит взирать в нем на Себя.
Человек живет во времени, и время было сотворено вместе с ним, потому что он не является законченным существом, в его сотворении предусмотрена возможность, которую он призван использовать для того, чтобы делать себя, творить себя, изобретать себя по образу Сущего, "...мы сора-ботники [synergoi] у Бога" (1 Кор. 3.9), сослужащие в одной литургии, в одной теургии. И если неудача, как и гипотеза обратного движения, возможно, содержится в творческом акте Бога, то это потому, что свобода "богов", их свободная любовь составляет сущность человеческой личности: "И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа" (Ос.2.20); "...любовью вечною я возлюбил тебя... дева Израилева" (Иер. 31.3-4); "...плодитесь и размножайтесь" (Быт. 1.28; 9.1). Нужно услышать этот призыв и различить в нем самый глубокий смысл: появление новой твари, источников святости.
Человеческая личность — в горизонтальной плоскости — способна содержать в себе все человеческое; и именно в этой экуменичности своей структуры она и является по настоящему личностью, prosopon. Но ее ипос-тасная основа находится в вертикальной плоскости, в ее богочеловеческой структуре: "...Доколе не изобразится в вас Христос" (Гал. 4.19); и в этой всецело новой реальности человек растет в "меру полного возраста Христова" (Еф. 4.13). Субъектом свободы и всякого вида познания никогда не бывает просто человек, но человек как член Тела Христова, и это ясно показывает, что природа человеческого сознания "соборна" (collegi-ale[66]) и богочеловечна. Это последнее выражение принадлежит Псевдо-Дионисию Ареопагиту: "богочеловеческая энергия" во Христе; единство двух воль и двух свобод в одном действии, в котором ударение ставится на единстве, но без какого бы то ни было ослабления автономии каждой из них.
Если "Христос представляет Собой центр, в котором сходятся все линии"[67] (преп. Максим Исповедник) и если "из одних и других Христос составляет Свое тело"[68] (св. Иоанн Златоуст), то, наоборот, человеческие личности — множественны. Личность не должна быть растворена, идея тел должна быть дополнена идеей кафоличности (соборности) личностей. Христос "рекапитулирует" (собирает воедино) и "интегрирует" все человечество в единстве Своего Тела; Дух Святой изливается на личности и заставляет их раскрываться в харизматизме личных даров. В Пятидесятницу "разделяющиеся языки... почили по одному на каждом из них" (Деян. 2.3). В единстве тела каждый член имеет свое лицо и свое имя: "Мы как бы слиты в одно тело, но разделены, различны как личности" (св. Кирилл Александрийский)[69]. Внутри единства во Христе Дух Святой различает'. "Напоенные Духом, мы пьем Христа", — говорит св. Афанасий Великий.
Латинское слово persona, так же как и греческое prosopon, первоначально означало маску. В самом этом термине содержится глубокая философия человеческой личности. Она учит о том, что не существует совершенно автономного человеческого порядка, потому что существовать — это значит участвовать в бытии или в небытии. В этом участии человек осуществляет либо икону Бога, либо бесовскую гримасу "обезьяны Бога" — дьавола. У человека нет своего собственного, чисто человеческого лица. В Воплощении Бог уже не только Бог: Он — Богочеловек. Но этот факт имеет разнонаправленные следствия: человек уже тоже не просто человек, но существо или богочеловеческое, или бесовское. Св. Григорий Нисский ясно говорит: "Человечество состоит из людей с ангельскими ликами и из людей, носящих звериную маску"[70].
Сердце, которое несет в себе "богословскую загадку", соотношение личности и природы, короче говоря, сложное целое "человек" приводит нас к следующему центральному для антропологии понятию: образ и подобие Божье.
ГЛАВА II ОБРАЗ БОЖИЙ И ПОДОБИЕ
Начиная с XV века идея образа Божьего уже не играет никакой роли в философии. Нравственная совесть сохраняет еще неясное воспоминание о голосе, доносящемся издалека, но чистая воля Канта отделяет его от трансцендентного. Многие богословские словари говорят сегодня не об Образе, а об Его потере, и то только в статьях о первородном грехе. Это все равно, что, вместо того, чтобы говорить о Царствии Божьем, которое направляет ход истории, говорили бы о потерянном рае. Проповедь теряет свою остроту, нейтрализованная скрытым пессимизмом — "износом" истории. С другой стороны, современный персонализм испытывает очень большие трудности, сталкиваясь со следующей основной проблемой: как согласовать единство сознания, его метафизическую универсальность с множественностью личностных центров, которые его одинаково выражают. Либо единая реальность сознания проходит через людей, либо каждый человек имеет свое собственное сознание. Без инстанции, интегрирующей оба положения, невозможно принять одно, не уничтожив другое. Вместе с тем все антропологи счастливо сходятся в одном и том же определении человека: существо, которое стремится превзойти себя самого; существо, влекомое к тому, что больше него, к тому, что "совсем иное" по сравнению с ним; дитя богатства и бедности: "бедность" в человеке направлена к его "богатству". Нужен новый апостол Павел, который обратился бы к антропологам, чтобы растолковать им новый"...жертвенник... неведомому Богу"(Деян. 17.23) и чтобы дать имя этому основному влечению, в котором человеку приходится выражать наиболее глубинное в себе: "образ Божий". Антропологическое возвещение (kerygma) святых отцов говорит, что этот "образ" не является упорядочивающей или инструментальной идеей, но конститутивным принципом человеческого существа[71].
* * *
Сохранение чистоты апостольской веры всегда было предметом самой живой заботы Церкви. Якорь спасения, кристалл слова Божьего — догмат- имеет акцентированное сотериологическое значение: это вопрос жизни или смерти. К примеру, одно слово omoousios (единосущный) властно исправляет еретические построения: только единосущность Сына Отцу обосновывает Божество Христа, и с этим тесно связано наше спасение— через нашу единосущность человечеству Христа. Св. Афанасий Великий[72] развивает утверждение св. Иринея: "Бог становится человеком, чтобы человек стал богом"[73]. Это золотое правило восточной патристики полностью определяет ее антропологию. По определению апостола Иоанна Богослова (1 Ин. 3.4-6), грех есть беззаконие (anomia), преступление конститутивных, нормативных пределов человека. Грех обнаруживается законом: функция закона состоит в том, чтобы провести четкую границу между тем, что есть kata taxin (сообразно порядку), и тем, что есть беспорядок, хаос, глубокое смешение онтологических слоев в человеке. Патология предполагает и требует терапевтического воздействие, способного проникнуть до корня извращенности и осуществить исцеление природы через восстановление ее структуры. Этический катарсис, очищение от страстей и желаний, завершается в онтологическом катарсисе: metano и всей икономии человека. Следовательно, по существу, это есть восстановление первичной формы, возрождение Первообраза, образа Божьего.
