Отметив эти элементы вариаций, мы можем перейти ко второй стадии развития речи – от корневого состояния к той, на которой совершается естественный переход к структурному развитию языка. До сих пор мы имели дело с языком, образованным самыми простыми и упорядоченными элементами. Каждый их этих звуков (восемь гласных и четыре их модификации, пять классов согласных с носовыми, четыре плавных или полугласных, три шипящих и один придыхательный) лежит в основе семязвуков; их первое развитие – примитивные и изначальные корни, например из семязвука v – va, vā, vi, vī, vṛ, vṝ и возможно vu, vū, ve, vai, vo, vau; вокруг каждого примитивного корня – его семья вторичных корней, вокруг изначального va – vak, vakh, vag, vagh, vac, vach, vaj, vajh, vaṭ, vaṭh, vaḍ, vaḍh, vaṇ, vat, vath, vad, vadh, van, vap, vaph, vab, vabh, vam, vay, var, val, vav, vaś, vaṣ, vas, vah; так, восемь или более семей этой группы образуют корневой род с определенным переменным числом производных третьего порядка, как vanc, vaṅg, vand, valg, vaṁs, vaṅk, vraj и так далее. Сорок таких родов могли бы составить весь корпус первичного языка. В природе первичного языка каждое слово, как каждый человек в структуре примитивного человеческого общества, должен выполнять одновременно несколько функций, служить одновременно существительным, глаголом, прилагательным и наречием, а интонации голоса, жестикуляция и быстрота реакции восполнят собой отсутствие тонкости и точности в оттенках речи. Ясно, что такой язык, хотя и ограниченный по охвату, будет отличаться большой простотой, механической упорядоченностью структуры, в совершенстве образованной в этом небольшом объеме естественными методами Природы, и его хватит для выражения первых физических и эмоциональных потребностей человеческого рода. Однако со временем растущие требования интеллекта послужат толчком к новому росту языка и к расцвету более усложненных форм. Первым инструментом этого роста, первым по настоятельности, важности и времени, будет импульс к более формальному различению действия, деятеля и объекта, следовательно должно будет появиться некое формальное различие, пусть поначалу расплывчатое, между идеей существительного и идеей глагола. Второй импульс, возможно синхронный с первым, будет обращен в сторону структурного разделения – ибо не исключено, что различные корневые формы в рамках одной семьи уже использовались для этой цели – по разным линиям и оттенкам действия, что приведет к образованию в современном языке глагольных времен, залогов, наклонений. Третий импульс приведет к формальному различению по атрибутам, то есть к появлению категорий числа и рода, отношений к действию субъекта и объекта, к появлению падежей и форм единственности, парности, множественности. Развитие особых форм для прилагательного и наречия, по всей видимости, является более поздней – а для второго так, пожалуй, и самой поздней – из операций структурного развития, ибо для древнего склада ума потребность в этом различении была не столь уж острой.
Исследуя, каким образом древние носители арийской речи сумели удовлетворить все эти потребности и добиться нового и пышного расцвета языкового древа, мы находим, что природа в них оставалась неизменно верной принципу своих первых операций и что вся мощная структура санскритского языка была построена при помощи весьма незначительного расширения ее начального движения. Расширение стало возможно благодаря простому, необходимому и неизбежному приему – использованию гласных a, i, u, ṛ с их долгими формами и модификациями в качестве энклитических или поддерживающих звуков, впоследствии иногда становившихся корневыми префиксами, а вначале употреблявшихся просто в форме дополнительных звуков. С помощью этого приема носители языка, точно так же, как они образовали корневые слова добавлением согласных звуков к примитивным корнезвукам, например добавлением d или l к va возникали vad и val, так теперь они стали образовывать структурные звуки, добавляя к развитым корневым словам любой из наличествующих в нем согласных, в чистом виде или в сочетании с другими, с энклитическим звуком или в качестве связующей или формирующей поддержки, или для того и другого вместе, или же добавлением одного энклитического звука как существенного дополнения. Таким образом, имея корень vad, они могли образовать от него по своему выбору добавлением согласного t – vadat, vadit, vadut, vadṛt или vadata, vadita, vaduta, vadṛta или vadati, vaditi, vaduti, vadṛti или vadatu, vaditu, vadutu, vadṛtu или еще vadatri, vaditri, vadutri, vadṛtri; или же могли использовать один энклитический звук и образовать vada, vadi, vadu, vadṛ; или могли употребить соединенные звуки tr, tv, tm, tn и образовать такие формы, как vadatra, vadatya, vadatva, vadatma, vadatna. Собственно говоря, мы не обнаруживаем и не ожидаем увидеть использование всех этих возможностей в применении к одному слову. С развитием интеллектуального богатства и точности должен происходить и соответствующий рост ментальной воли к действию и механические процессы в уме должны уступать место более ясным и сознательным процессам отбора. Тем не менее, мы находим почти все перечисленные формы распределенными по корневым родам и семьям арийской мировой нации. Мы видим, что простые номинальные формы, образованные добавлением одного энклитического звука, распространены обильно и почти повсеместно. Древняя арийская речь отличается куда большим богатством форм, чем позднейшая литература. Например, в ведийской речи мы встречаем почти все формы от корня san – sana, sani, sanu, иногда со стяжением, дающим форму snu, но все они исчезают в позднейшем санскрите. Мы встречаем в Веде и варианты типа caratha и carutha, raha и rāha, но из позднейшего санскрита caratha исчезает, rah и rāh остаются, но жестко разграничиваются по значению. Мы находим, что большинство существительных имеет форму на a, некоторые на i, другие на u. Мы находим, что простым звонким согласным отдается предпочтение перед шипящими, что глухой звук p встречается в структурных существительных чаще, чем ph или bh, однако встречаются и ph и bh, что p встречается чаще, чем b, но b тоже попадается. Мы находим, что одним согласным отдается предпочтение перед другими, в особенности k, t, n, s, которые встречаются либо отдельно, либо в сочетаниях; мы находим некоторые формы-дополнения – as, in, an, at, tri, vat, van, формализованные в виде правильных окончаний существительных и глаголов. Наряду с простыми, мы обнаруживаем двойные добавления, мы видим просто jitva и можем увидеть jitvara, jitvan и т. д. Повсюду за нынешним санскритом мы видим или прозреваем широкий и свободный труд формообразования, за которым следует сужающий процесс отбрасывания и отбора. Но повсюду сохраняется все тот же изначальный принцип, используемый то в простых, то в усложненных формах, с модификациями или без модификаций корневых гласных и согласных – он есть и остается единственной основой и средством структурирования существительных.
И тот же принцип мы неизменно видим в глагольных вариациях и в падежных образованиях. Основа спрягается добавлением к ней окончаний, таких как mi, si, ti и т. д., m, y, h, ta, va; (все эти формы употребляются и для образования существительных), они добавляются либо сами по себе, либо вместе с энклитическим a, i и значительно реже u, краткими, долгими или модифицированными, давая нам такие образования, как vacmi, vakṣi, vadasi, vadāsi, vadat, vadati, vadāti. В глагольных формах используются и другие приемы – вставка дополнительных звуков, таких как n, nā, nu или ni, в предпочтении перед просто энклитической гласной; добавление энклитического a в виде префикса или дополняющего аффикса для установления глагольного времени, разного рода повторы базовой части корня. Мы отмечаем тот важный факт, что даже в этом ведийский санскрит богаче и свободней в своих вариациях. Позднейший санскрит уже, жестче и более разборчив; в ведийском же допускается употребление альтернативных форм, как bhavati, bhavaḥ, bhavate, а позднейший санскрит отвергает все их, кроме первой. Падежные склонения отличаются от глагольных спряжений только по префиксам, но не по принципу и даже не по самим формам – as, am, ās, os, ām являются флексиями как глагольными, так и существительных. Но по существу весь язык со всеми его формами и флексиями есть неизбежный результат использования Природой в человеке одного единственного многогранного приема, единого твердого принципа образования звуков, применяемого с удивительно малым числом вариаций, обнаруживающего поразительно жесткую, императивную и чуть ли не деспотичную упорядоченность и одновременно с этим свободную, даже чрезмерную первоначальную изобильность в их образовании. Флективный характер арийской речи сам по себе есть не случайность, но неизбежный результат – почти физически неизбежный – выбора первого семени звукового процесса, того изначального, как будто и незначительного, выбора закона отдельного бытия, который и лежит в основе всей бесконечно разнообразной упорядоченности Природы. При соблюдении верности выбранному принципу все остальное вытекает из самой природы и потребностей используемого звукового инструмента. В силу этого, во внешней форме языка просматривается действие строго естественного закона, действие столь же неуклонное, как действие Природы в физическом мире при образовании генов и рода растений или животных.
