Ознакомительная версия.
Сохранившиеся письма Петра Александровича к Н. Н. Муравьеву-Карскому охватывают 30-летний период. Они так часты и так подробны, что позволяют в деталях проследить его жизненный путь, его участие в сражениях и смотрах, взаимоотношения с известными в нашей истории людьми, имена которых мелькают в его письмах, его личные радости и горести. К числу последних относится история его женитьбы, о которой очень мало знали даже его родные. 19 января 1841 г. он пишет Николаю Николаевичу: «Вы не ожидаете известия, которое несет Вам это письмо. Радость моя не может не быть услышана Вами без удовольствия, за это участие ручается мне сердце мое. Ваш Брянчанинов сосватался и, если Бог поможет, на днях будет играть свадьбу. Ольга Сергеевна Левшина, моя невеста, приезжала с отцом своим, уволенным от службы Артиллерии полковником, повидаться с дядей своим, нашим Левшиным, во время квартирования последнего в Алешнах. Как ближайший сосед, тогда я часто бывал там и, найдя в девушке наружность приятную, образование равное с моим, ум живой и, что дороже всего, твердые правила Православного исповедания, решился, помолясь, сделать предложение, принятое дочерью и утвержденное отцом».
В этот же день он пишет жене Николая Николаевича, Наталье Григорьевне: «…Я не останавливаюсь сделать Вам краткий очерк девушки, в которой сосредоточены теперь все мои надежды счастия, все ожидания мои. Ольга Сергеевна Левшина имеет от роду 20 лет, росту маленького, брюнетка, прекрасные глаза, лоб большой и римский нос; она не красавица, но для меня мила и даже кажется прехорошенькая, манеры не вычурные и вообще обращение простое, благородное…»
Через год у них родилась дочь Мария, но прожила она всего полгода. Еще через полтора года родился сын Алексей: {стр. 579} «Жена у меня такая домоседка, что никуда, кормит сына и тем только и тешится».
Их брак длился менее пяти лет; 15 декабря 1845 г. Петр Александрович пишет: «…до сего времени не могу сам верить случившемуся, не могу вспомнить происшедшего в этот, по счислению человеческому, короткий срок; я — вдовец с двумя малолетками, из которых последнему 9 месяцев. Ольга кормила его последний раз 20-го ноября, за 5 дней до смерти, случившейся 26-го ноября в 6-м часу утра… потеря невозвратимая и неожиданная; …умерла сном праведной, в воздаяние ее лишений и трудов, понесенных при кормлении детей, ей было 25 лет! …я бежал из деревни».
Но беды продолжали преследовать Петра Александровича: «…Давно я получил письмо Ваше, — пишет он 27 марта 1846 г. из Ново-Георгиевска, — и до сих пор не отвечал, потому что, по пословице русской, беда не ходит одна, всегда сам третий.
В день получения письма Вашего я получил уведомление, что младший сын мой при смерти, на другой день весть о его кончине; разумеется, я бросил все и поехал взглянуть на умершего и взять к себе оставшегося.
Третья моя беда — прием округа поселенного; Вы знаете поселения по слухам, по взгляду на них; но надобно видеть очень близко, чтоб убедиться в горьком положении этих тружеников земледельцев. Вообразите огромнейшее имение из 100 душ, в котором под влиянием прихотливого произвола главноуправляющего все прикащики тщатся наружным видом прикрыть внутреннее неустройство.
Не будь Лауница, Николай Николаевич, я бы не мог оставаться, да и теперь еще не уверен. Варпаховский (к которому я попал под команду) вороват и словом и делом, и возненавидел меня, старается выставить меня как человека дерзкого, а дерзость моя только правда. Все новейшие теории применяются к военному поселению, а хлеба мало. А главная беда постройки экономические, они — подрыв благосостояния военных поселян и причина воровства и обмана, причина удаления контроля…».
Петр Александрович всегда был наиболее близким из всех родственников Святителю Игнатию, являясь для него братом «не только по плоти, но и по духу, неизменным его жизненным спутником, особенно со времени совместного служения в Ставрополе».
{стр. 580}
В переписке между братьями Святитель Игнатий всегда является руководителем, наставником и духовным покровителем. Например, в письме от 18 сентября 1854 г. он пишет: «Весьма благоразумно делаешь, что не сводишь близкого знакомства ни с одним духовным лицом: такое знакомство может очень легко послужить ко вреду и весьма, весьма редко к пользе. Советуйся с книгами Святителя Тихона, Димитрия Ростовского и Георгия Затворника, а из древних — Златоуста; говори духовнику грехи твои — и только. Люди нашего века, в рясе ли они, или во фраке, прежде всего внушают осторожность. Молитвы читай утром и вечером следующие: Трисвятое, Отче наш, 12 Господи помилуй, Псалом 50-й, Символ веры, Богородице и некоторые поминания; после сего клади 10 поясных поклонов с молитвою: Боже, очисти мя, грешного».
В свою очередь, Петр Александрович всегда старался оказывать поддержку брату, выполняя различные его поручения, а во время своего губернаторства в Ставрополе помогал ему в делах по управлению Епархией. Письма самого Петра Александровича ставропольского периода, под влиянием постоянного общения с братом, совершенно изменились. Из них исчезло личное, исчезли бытовые подробности, заполнявшие многие страницы в прежнее время. Теперь он больше сосредоточивается на общем ходе событий, свидетелем и участником которых ему приходилось быть. Для нас же в этих письмах особенно важно то, что относится к его брату. Дело в том, что Святитель Игнатий в своих письмах, как правило, вовсе не касался своей деятельности ни в Сергиевской пустыне, ни теперь, на Кавказской и Черноморской кафедре, сосредоточивая внимание своих корреспондентов на «едином на потребу» — спасении человека. Из писем же Петра Александровича можно получить некоторые дополнения к сведениям об этой деятельности, приведенным в жизнеописаниях Святителя.
Так, в письме Н. Н. Муравьеву-Карскому от 2 октября 1858 г. он пишет: «Преосвященный Игнатий на днях возвратился из Кизляра; в пути своем, в Червленной Станице, имел продолжительную беседу со старообрядцами, в Моздоке — с черкесами, в Кизляре — с армянами. Ваше слово о влиянии веры — справедливо, но без покровительства ему со стороны мирских властей трудно бы было иметь успех значительный, хотя бы и при ревности со стороны главного духовного лица в крае».
{стр. 581}
Сразу же после ухода Святителя Игнатия на покой и перемещения в Николо-Бабаевский монастырь Петр Александрович Брянчанинов начал хлопотать об отставке. 16 марта 1862 г. он пишет Н. Н. Муравьеву-Карскому: «Все обстоятельства, сопровождающие мое служение, сложились так, что лучшее, что я могу предпринять — это отставка. По образу мыслей, по убеждениям о полезном, по понятию о добре и зле я так расхожусь с пониманиями и стремлениями большинства деятелей общественных, что или должен нарушить святость совестливых убеждений моих или (большею частию безуспешно для дела) бороться и раздражать большинство. При этом напряженном состоянии я ощутительно стареюсь, утраты способностей с каждым днем делаются ощутительнее. В виду у меня жизнь с братом и сыном тем пенсионом, который я выслужил, прослужив более 35 лет Отечеству и обществу. Остальное не мое, — отдаюсь в волю Божию, и молю Господа даровать мне полезнейшее для приготовления к исходу; но искренно говорю Вам: тягощусь даже мыслию возможности оставаться среди среды, в которой стою — одинокий, по убеждениям и стремлениям, благодаря Бога за самую эту скорбь!» Получив отставку, он сообщает Николаю Николаевичу 1 июля 1862 г.: «Письмо Ваше от 26-го мая я получил уже на новом месте жительства моего, куда приплыл Волгою 22-го числа июня, после 17-ти дневного пути от Ставрополя.
…22-го июня приехал я к брату Преосвященному и сыну. Более близких людей в мире у меня нет, имения, собственно мне принадлежащего, у меня нет, а потому я намерен оставаться здесь на правах гостя, не стесняя себя ограничениями времени. Получаемая мною пенсия даст мне возможность в материальном отношении не быть в тягость ни Владыке, ни монастырю, а между тем, соединяя меня с сыном, доставляет мне самое существенно полезнейшее положение. …Сегодня получил я уведомление от Буткова, что кроме узаконенной пенсии (860 р.), мне назначено Всемилостивейше, по представлению князя Барятинского. Орбелиани 1716 р. добавочной».
Приехав в монастырь, Петр Александрович поместился там «на правах гостя» с правом беспрепятственных отлучек из него, которые были ему необходимы для устройства разных дел. Ему часто приходится выезжать в Петербург. После нескольких лет, проведенных на Кавказе, его поражают изменения, происшедшие в столичном обществе: «Напрасно Вы думаете, — {стр. 582} пишет он Николаю Николаевичу 11 октября 1862 г., — что я настолько остыл сердцем, что совершающееся вне стен моего жительства не касалось бы меня, было бы совершенно чуждо мне. Нельзя не внимать к происходящему пред глазами. Недостаток в добросовестных и правильно понимающих дело деятелях ощущается повсюду. Литература, такая, как она сложилась у нас, этому недостатку не помогает, да и не может помочь, потому что, с немногими исключениями, сами литераторы, пропитанные материализмом, а потому и полнейшей безнравственностию, посевают больше зла, чем искореняют его, мнимою пользою гласности, под покровом которой действуют часто (и даже по большей части) зависть, мщение, клевета и ложь. Правила же нравственныя, ими распространяемыя, способны только уничтожить то немногое добро, которое держится в народе его религиозными преданиями. …Трудно предвидеть, какой исход готовится этой грозной борьбы, в которой в лице литературистов, сторонников прогресса, и прогрессистов нелитературы, восстало злое начало, восстал ад, против начал добра — против веры Христовой, в ея необходимом приложении к жизни». Эти мысли сильно волнуют Петра Александровича. «13-го числа вечером я приехал сюда и отдыхаю от напряженной Петербургской жизни, — пишет он 24 декабря того же года, — где, при всем моем малом внимании к происходящему, нельзя было не видеть, а особенно не слышать о страшном развитии и цинизме разврата литературного и деятельного прогрессистов. Что разврат этот проникает всюду, что он выносится из столицы в провинции, из среды зараженных, в среды незараженные и там разливает яд свой — это неоспоримо.
Ознакомительная версия.
