— Геронда, я вам глубоко благодарен за сегодняшнюю беседу!
С наплывающими на глаза слезами я смотрел на исхудавшего и изнемогающего старца, в лице которого благодатный дух сиял несокрушимой стойкостью и, в то же время, глубоким смирением пред волей Божией.
— Вот что, отец Симон! Давай, с Богом, до завтра, — попрощался со мной монах. — Ты поживи здесь несколько дней. Скажи от меня на архондарике, чтобы тебя устроили…
Я поцеловал руку старца и вышел. Молчаливые фигуры монахов неслышно тянулись в храм. Приближалось время вечерни.
Молюсь Тебе неустанно, Боже, о вере непостыдной и любви нелицемерной! Ни в чем не постыдна вера в Тебя, Христе, истинное сердце моего сердца и сердцевина жизни человеческой! Чем же мне выразить ее, Спаситель мой? Лучшим из лучших дел земных — молитвой непрестанной, не отделяющей дня от ночи, и мгновения от мгновения. Не постыжаешь Ты, Иисусе, веру сынов человеческих, прилагая им покаяние к покаянию и благодать к благодати. Что же скажу о любви нелицемерной, возрастающей на земле покаяния дивным колосом Божественного смирения, приносящего плод тучный, обильный, становящийся в душе хлебом живым — Небесной любовью? Она поистине есть столп огненный в сердце человеческом, восходящий от земли до неба и возносящий к престолу Божию душу, упоенную таковой любовью. Оставляя в стороне земные привязанности, лишь тогда она становится нелицемерной, когда под корень отсечет все земное, чтобы утвердиться всецело в Тебе, Триединый Боже, Пресвятая Троица. Только такая любовь совершенно преодолевает противостояние плоти и духа, и о такой нелицемерной любви молю Тебя, Господи Иисусе: войди же в храм сердца моего, дабы с Тобою вошел и я навеки в Твой храм Небесный Божественного созерцания!
Умолкает ныне неискусный язык мой, Боже, и растворяется слово мое в молчании изначального бытия Твоего, Христе. Пусть же говорят сонмы Ангельские и искусными небесными гласами восхваляют Тебя, Владыка Вседержитель! А я, нищий и убогий монах, приношу в благоговении на священный алтарь любви Твоей молчание мое. Пусть станет оно молчащим пламенем ненасытимого духа моего, созерцающего Тебя в вечности, Иисусе. Эта священная и сокровенная тихость духа человеческого, умолкнувшего пред непостижимой и недоведомой святостью Твоей, Отче Неба и земли, пусть будет всецело жертвой моей, ибо поистине от Твоего взял и Тебе приношу — не презри жертву молчания моего, Господи! Это и есть ненасытимая жажда всех нас, людей Твоих, — знать Тебя, нашего Бога, в молчании Божественной любви, превосходящей всякое земное естество, в священном единении, по вечному слову Твоему, Христе Боже (Ин. 17:21–22): Да будут… все… едино, как Мы едино — в беспредельной вечности Твоей, Господи Иисусе Христе, непреходящее Солнце жизни моей. Слава Тебе за все!
Утром мне пришлось долго дожидаться у кельи старца, когда от него выйдет доктор, производивший осмотр. Наконец я оказался в его комнате, где резко пахло лекарствами. Монах поднял бледную, слабую руку:
— Открой окно, Симон, пусть свежий воздух войдет!
В открытое окно ворвался аромат соснового леса, чириканье воробьев и грохот далекой бороны. Это на садовом участке чернобородый монах, невзирая на столбом стоящую пыль и летний зной, боронил свежевспаханную землю.
— Так вот, отец Симон, чтобы прийти к обожению, заповеданному нам Богом, надлежит пройти этап очищения от заблуждений. Реализация нашего богоподобия есть распятие в нас страстного человека. Без очищения себя от адской тьмы — дьявольской гордости, всякое слово о богоподобиии становится демонизмом. Ты обнаруживаешь признаки духовного достижения — остерегайся же гордыни и возрастай в духовной практике неуклонно. Мир любит рассуждать, но не любит исполнять. Земная жизнь не предназначена для вмещения всей полноты Божественного бытия, которая осуществляется лишь в обоженном духе человеческом…
— Геронда, исходя из сказанного вами, земная жизнь больше всего похожа на трагедию, хотя с юности все мы ищем в ней совершенства…
— Мир ложен, поэтому правда в нем воспринимается, как ложь, а ложь видится правдой. Вся трагедия человечества в том, что оно выбрало широкий путь, — «как все», принеся в жертву личное спасение. Предполагая прожить эту временную жизнь «как все», такие души гибнут, в конце концов, вместе со «всеми». Такое «развитие», или как говорят, «прогресс», означает всего лишь развитие грехов и пороков. И сдержать падение в деградацию от поколения в поколение для Православной Церкви становится все сложнее. Грубо говоря, для Православия нужно иметь мозги…
При этих словах старец горько усмехнулся.
— Поэтому мир и упрекает монахов в бездействии? — спросил я.
— Бездействие аскета во внешнем, видимом, неизменно становится сильнейшим действием в плане невидимом, духовном. Его результаты сказываются даже в грядущих временах. Несмотря на деградацию, появляются души, которые с юности противостоят греху и стремятся к чистоте и спасению. Наш духовный отец нередко говорил нам о том, что в жизни монаха его бездействие диктуется стремлением не вызвать в душах людей болезненных протестов, не нанести им душевных ран. И таким образом пребывая почти исключительно в молитве, служить все же их спасению, без вреда, в то же самое время, и для самого себя. Отсюда «духовный закон»: или уподобиться пророкам и апостолам и, проповедуя, не бояться ни неприязни, ни гонения, ни самой смерти; или же удалиться в бездействие, в безмолвие пустыни, чтобы скрыться от людей и исчезнуть для мира. Современники, слыша те же слова, которые они читают в Священном Писании, не терпят живых людей, их говорящих, и поносят их, как безумных и гордых. Еще святитель Игнатий Брянчанинов имел в виду это подлинное монашество в духе и истине и указывал в своих трудах, что только верхогляды могут думать, будто монашество как-нибудь извне, административным вмешательством, может быть поднято в своем духовном уровне. Старец Софроний всегда говорил, что дисциплина извне, без монашеской самодисциплины, есть верный признак снижения духа монашества и становится полным непониманием того, в чем сущность монашеских обетов.
Мы добровольно пришли в монашество и можем нести и развивать его только в духе благодатной свободы, однако держась догматов и преданий Церкви. Зачем меня кто-то будет административно принуждать к молитве и послушанию, если это и есть смысл всей моей жизни?
— Вы это хорошо сказали, Геронда! Полностью согласен с вами, еще мой духовный отец, архимандрит Кирилл, всегда повторял: «Невольник — не богомольник!»
— Для того, чтобы мы никогда не ослабевали в смирении и послушании, для нас наготове скорби. Страдания и есть свидетельство нашего несовершенства, побуждающее всякую душу собраться и снова устремиться к избавлению от грехов. Вера — это великая духовная сила, а псевдоверие — бессильно и бесплодно. Не иметь веры — все равно, что плыть в лодке без весел. Умей всегда различать истинную веру от псевдоверия, которое легко опознать по фанатизму. Пока не придет всеутверждающее действие Божественной благодати, всякая аскетика и всякий подвиг человека останутся лишь человеческим действием и, следовательно, тленным. На самом деле весь наш подвиг сводится к поиску слияния нашей веры с жизнью Самого Бога. Выражается этот поиск в молитве, но, главным образом, — в непрестанной молитве. Наиболее совершенной является чистая молитва, поэтому она есть вершина всех аскетических практик. Но священное созерцание есть дар Самого Бога и, как таковое, находится по ту сторону земных усилий. Как говорил преподобный Пафнутий, есть три отречения. Первое — отречение от мира, второе — отречение от страстей, как телесных, так и душевных, и третье — отречение от всего видимого и временного, когда мы собираем ум в сердце и заключаем его там, погружаясь духом в созерцание невидимого и вечного.
— А как практически погрузить ум в созерцание, Геронда?
— Слушай, поведаю тебе и об этом. Прекрати, насколько возможно, всякие мирские разговоры. Успокой дыхание так, чтобы оно было едва заметно. Научись пребывать в неподвижности тела, начиная с получаса, а затем постепенно увеличивая до часа и более, пока не придешь к совершенной неподвижности ума без всяких отвлечений. Практикуя так без устали днем и ночью, не стремясь ни к каким видениям и озарениям, не цепляясь ни за что внутренне и внешне, через непрестанную покаянную молитву ты несомненно полностью соединишься со Христом. Это и есть настоящее отречение и совершенное бесстрастие. Все мирские попечения полностью оставляют созерцающее сердце, а Божественная любовь ко всем людям рождается и возрастает в нем, окрыляясь неизреченными действиями Святого Духа.
