Ознакомительная версия.
Нам известны еще два случая возмущения иудеев против Пилата. Во втором случае бунта можно было бы избежать, если бы Пилат изучил характер иудеев более тщательно и отнесся снисходительнее к господствовавшим среди них суевериям. Дело заключалось в том, что Пилат задумал устроить водопровод, по которому можно было бы провести воду из "прудов Соломона", так как Иерусалим всегда страдал от недостатка хорошей, здоровой воды, особенно в праздники, когда в город собирались громадные массы народа. Считая это делом общественного благоустройства, Пилат заимствовал значительные суммы из "корвана", или священной сокровищницы, и возмущенный этим народ начал свирепый бунт, чтобы воспрепятствовать расходованию священных сумм на мирские нужды. Тогда Пилат, раздраженный оскорблениями и упреками, перерядил множество солдат в иудейские одежды и послал их в самую гущу толпы с палками и кинжалами под одеждой, чтобы наказать зачинщиков. После отказа иудеев разойтись мирно был подан знак, и солдаты привели в исполнение данные им приказания с таким усердием, что ранили и убили немало виновных и невинных и устроили такую свалку, что многие погибли, будучи затоптаны до смерти устрашенной и взволнованной толпой. Третье буйное возмущение еще более озлобило римского прокуратора против своих подданных, показав ему, что жить среди такого народа, даже сохраняя мирные желания, без оскорбления его предрассудков было невозможно. В Иерусалимском дворце, занимаемом Пилатом во время праздников, он вывесил несколько золотых щитов, посвященных императору Тиверию. Щиты были сделаны без всяких языческих изображений, совершенно гладкими и являлись простым украшением частного жилища прокуратора, но на них сделаны были посвятительные надписи, и этого оказалось достаточным, чтобы иудеи сочли себя оскорбленными в своих верованиях. Пилат однако не хотел уступить, да вряд ли и мог убрать эти щиты, не оскорбив этим мрачного и подозрительного императора, в честь которого они были сделаны. Тогда народные вожди иудеев написали жалобу к самому императору Тиверию, и последний, не желая раздражать без всякой нужды народ, сделал выговор Пилату и велел ненавистные иудеям щиты убрать из Иерусалима в храм Августа в Кесарии.
Кроме описанных в Евангелии трех бунтов, говорят еще о каком-то возмущении, когда Пилат смешал кровь галилеян с кровью жертвенных животных, но, кроме краткого упоминания в Евангелии, других сведений об этом мы не имеем.
Если мы примем во внимание эти столкновения прокуратора с иудейским народом и их исход, для него неожиданный и нежелательный, то мы легко поймем его психологию и его поведение при суде над Иисусом Христом. Три первые возмущения, когда он принужден был уступить требованиям иудеев, с достаточной ясностью доказали ему, что власть его по существу была очень ограничена и что настойчивый, фанатичный народ под руководством своих старейшин и священников ни перед чем не остановится и добьется того, чего хочет. Особенно случай, когда Пилат получил выговор от кесаря, должен был служить для него грозным предостережением ни в каком случае не доводить столкновения с иудеями до открытого бунта. Получить второй выговор от жестокого, подозрительного Тиверия значило наверняка не только потерять место прокуратора, но и подвергнуться изгнанию а, может быть, и еще худшему наказанию. Пилат, таким образом, чувствовал себя во власти иудеев, этого упорного и жестоковыйного народа "с медным лбом и железными жилами", но его гордость римского всадника и правителя возмущалась против подчинения этому презренному мятежному племени. Вот почему в спорных делах, которые могли привести его к столкновению с синедрионом, ему по необходимости приходилось лавировать, чтобы, с одной стороны, не вызвать мятежа, а с другой — чтобы окончательно не сделаться простой игрушкой в руках вождей иудейского народа и сохранить, по крайней мере, внешний престиж власти. Если у него при этом были свои планы и намерения, то он мог добиться их осуществления не путем авторитетного приказа или насилия, а посредством гибкой и умелой политики, путем компромиссов, уступок и договоров.
Резиденция римских правителей в Иудее находилась в Кесарии, но на время праздников, когда при громадном стечении народа можно было ожидать всяких беспорядков, они обыкновенно считали нужным лично присутствовать в Иерусалиме и переселялись туда в сопровождении усиленной военной охраны. Во время этих переселений Пилат занимал в Иерусалиме великолепный дворец, выстроенный первым Иродом и названный по имени строителя Преторией Ирода. Дворец этот был расположен в верхнем городе, к юго-западу от храма, и представлял собой роскошное здание, украшенное скульптурными портиками и колоннами из разноцветного мрамора, богатой мозаикой, с разнообразными фонтанами, резервуарами и зелеными аллеями.
В эту преторию первосвященники, книжники и весь синедрион рано утром, составивши совещание, отвели связанного Спасителя и предали Его Пилату. Было, вероятно, уже около семи часов утра, когда Иисус, измученный, избитый на первосвященническом допросе, предстал перед игемоном. Обеспокоенный в такой ранний час, но, вероятно, приготовленный ко всякой пасхальной неприятности более, чем в обыкновенное время, Пилат вышел на лифостротон, то есть судебный помост, к собравшейся толпе. Об Иисусе Христе и Его действиях прокуратор, конечно, давно имел сведения, но вполне возможно, что до сих пор он не интересовался подробностями жизни и деятельности Спасителя, зная только, что Он не представляет никакой опасности для римской власти. Известно было, несомненно, Пилату и о происшествиях минувшей ночи: взятии Иисуса под стражу, собрании синедриона и прочих, ибо римская стража, усугублявшая свою бдительность во время праздников, давала знать правителю обо всех происшествиях, заслуживавших внимания. Пилату даже известно было гораздо более, нежели сколько хотели и, может быть, ожидали первосвященники: что они преследуют Пророка Галилейского единственно по личным видам, из зависти и злобы. Таким образом, появление Иисуса Христа в виде узника не было для прокуратора неожиданным; неожиданно было только, что для обвинения Его явился весь синедрион, да еще так рано и в такой день, когда всякий израильтянин, и искренно и лицемерно набожный, старался, насколько возможно, удаляться от язычников и всего языческого, дабы не потерять законной чистоты, необходимой для совершения Пасхи.
Как прокуратор, Пилат не имел квестора (судебного следователя) и потому был обязан разбирать все дела сам. Он немедленно приступил к допросу.
В чем вы обвиняете Человека Сего? — спросил он.
Вопрос для обвинителей был несколько неожиданный. Они слишком хорошо сознавали свою силу, надеялись на свое влияние на правителя и, по-видимому, предполагали, что Пилат просто подтвердит приговор синедриона, не входя в подробное разбирательство дела. В самом деле, что значил на весах римского правосудия этот несчастный, измученный Подсудимый в сравнении с важными, влиятельными первосвященниками, которые могли настроить весь народ против правителя и доставить ему много неприятностей? Стоило ли прокуратору слишком много Им заниматься и не достаточно ли было выслушать авторитетное мнение синедриона, чтобы, основываясь на нем, прознести последний, окончательный приговор? Так думали обвинители Иисуса Христа, ожидая от Пилата только позволения предать Его смерти. Но такая роль послушного орудия в руках мятежной толпы казалась прокуратору слишком унизительной, да и римское правосудие, даже времени упадка империи, вовсе не было такой ничтожной величиной, чтобы можно было играть им по произволу. Оно все еще представляло большую идейную силу, и шутить с ним было опасно. Поэтому надо было придать всему процессу хотя бы внешний вид справедливости и беспристрастия. Возможно, что Пилатом руководили при этом не столько принципы правосудия, сколько обидное для его самолюбия сознание, что его хотят заставить играть роль покорного исполнителя воли ненавистного ему синедриона, и, начиная формальное дознание, он хотел поставить перед обвинителями как можно больше препятствий, чтобы победа над ним, представителем римского правосудия и могущества, не оказалась для них слишком легкою. Как человек без твердых нравственных правил, он не столько искал правды, не столько стремился спасти жизнь невинного Галилейского Пророка, сколько хотел в своем противодействии домогательствам иудеев найти тот предел, дальше которого нельзя было идти, не рискуя вызвать открытое возмущение.
На вопрос Пилата о причинах обвинения первосвященники отвечали: если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе (Ин. XVIII, 30). Это был наглый ответ. С другими правителями иудеи так не разговаривали (см. Деяния святых апостолов, XXIV, 1-9).
Ознакомительная версия.
