Не успел причт мой окончить пашни, как приехал благочинный, с повесткой, что на другой день приедет к нам преосвященный и что впереди его едут певчие. Благочинный осмотрел церковь, документы; всё что нашёл нужным, велел исправить и уехал. И поднялась у нас суматоха! — Причт мой принялся, первым делом отпариваться, отмываться и убирать всё в церкви. Я с женой — закупать водки, мяса, кур для певчих; послали в город купить, для приёма преосвященного, получше чайку, вина, рыбы, икры и т. д. Везде и всё убрали, вычистили, у ворот и на дворе посыпали песком, — и ждём. Видим, вдруг, мчатся к церкви четыре тройки с народом неопределённого рода и вида. Весь этот табор помахал, покричал и направился к моему дому. Это были певчие хора его преосвященства с протодиаконом и иподиаконами во главе. Вся компания ввалила ко мне, и кто в чём... Один в кафтане на распашку и в измятой шляпёнке; другой — сюртуке и в одном белье; третий в халате, белье, без фуражки и с сапогами под мышкой, которые он натянул уже в комнате, словом: пестрота — на подбор. Я уже по опыту знал, как принимать этих господ: не говоря лишнего слова, я разостлал среди двора кошмы, поставил на средину четверную, несколько стаканов, закуску и гости мои принялись кто за что! Мальчуганов я позвал в комнату, жена напоила их чаем и накормила. Сельского старосту, между тем, я заранее намуштровал, чтобы лошади были заложены тотчас и всеми силами торопил гостей моих ехать. Староста, мужчина грубый, дело своё сделал, действительно, хорошо: гостей моих он донял так, что они были у меня менее часу. Прощаясь, я дал протодиакону 2 руб., иподиаконам по 1 руб., регенту 3 руб. и маленьким певчим 50 коп. на орехи.
Утром мы с сельским старостой выслали на дорогу двоих верховых, потолковее, чтобы известить нас о приезде преосвященного, дабы заранее начать благовест. При этом я крепко-накрепко наказал, чтобы гонцы спросили кучера, кто это едет, потому что я знал, что часто бывало: завидит сторож с колокольни экипаж, да и начнёт отжаривать «во вся»; а там, после, и окажется, что жарили-то для какой-нибудь мирно проезжавшей барыни.
Прискакали вестовые, — начался благовест; завиднелась карета, — зазвонили во все.
Преосвященный ездил необыкновенно шибко, так что благочинный с исправником, ехавшие впереди, едва могли прискакать минуты за две.
После обычной встречи, преосвященный велел подать себе в алтаре стул, позвал причт и стал экзаменовать; сопровождавший же его о. протоиерей стал пересматривать церковные документы.
— Скажи-ко мне, дьякон, сказал преосвященный: что это такое в десятой заповеди: «Не пожелай... ни села его, ни раба его?» Что такое: ни села?
— А... а... а... Чтобы мы не желали села.
— Что называется селом?
— А... где вот есть церковь, — это село; а где нет, — это деревня.
— Дурак, дурак, дурак! Ну-ко ты, дьячок!
Этот отвечает без запинки:
— Если, к примеру, живут русские, то село; а коль хохлы, — так слобода.
— Дурак, дурак, дурак! Пономарь!
Пономарь мой был законник.
— Это, ваше преосвященство, при Моисеевом законе звали селом; а в Новом Завете, — при Иисусе Христе, — весью: «Вниде Иисус в некую весь, жена же некая»...
— Ха, ха, ха! Моисеев закон, жена некая... И ты дурак! Все вы дураки!
Преосвященный обращается ко мне:
— Отчего они у тебя все дураки?
Надобно заметить, что преосвященный говорил при отворённых дверях, на всю церковь; все на нас смотрели и слышали всё до словечка.
— Если б, ваше преосвященство, не изволили к нам ныне приехать, то мы ныне все пахали бы. Все они бьются, изо-дня в день, из-за куска хлеба. О книге-то некогда и подумать.
— Дураки, дураки! Ну, пашут... Ложатся же отдыхать? От нечего делать, чем так валяться, — и взял хоть катихизис. Дураки! Ну, а ты сам-то не забыл ещё, не изленился?
— Кажется, что ещё не забыл. Но здесь можно забыть всё скоро.
Преосвященный помотал головой: «Дураки, дураки!»
Преосвященный вышел на амвон и спрашивает:
— Каков у вас причт? Хорош-ли, довольны-ли вы им?
— Все духовники хороши, ваше просвещенство, мы всеми довольны, — грянул весь народ.
— Пьянствуют они у вас?
— Нет, ваше просвещенство, и в рот не берут.
— Не хороши, так я сейчас всех вон выгоню, говорите правду!
— Хороши, ваше просвещенство, хороши!
— Они все дураки!
— Нет, ваше просвещенство, хороши! Лучше и не надыть!
— А молодой священник хорош, довольны вы им?
— Хорош, ваше просвещенство, довольны!
Преосвященный обращается ко мне: «Живи, смотри, не ссорься. А то, знаешь?» При этом он погрозился мне пальцем.
Преосвященный пошёл из церкви, народ бросился принимать благословение. Я с отцем протоиереем пошёл позади. Отец протоиерей и говорит: «У вас в метриках есть помарки. Следовало бы занести это в журнал, но...» В это: «но», я сунул ему в руку 3 руб. «Но... по вашей молодости, я не внесу, а то, непременно, оштрафуют». Тотчас подвернулся и архиерейский служка: «Поздравляю вас, батюшка, с благополучным приездом владыки!» Я сунул и ему полтинник.
На крыльце я попросил преосвященного к себе в дом отдохнуть и откушать стакан чаю.
— Где ты живёшь, далеко отсюда?
Я указал.
— Это маленькая избёнка-то? Да у тебя там и повернуться-то негде!
В это мгновение, откуда ни возьмись приятель мой Агафонов: «Ваше преосвященство! Осчастливьте вашим посещением дом моего доверителя, помещика Ж. Мы с женой готовились, и она ждёт вас. Я отпишу доверителю моему в Москву, что вы осчастливили дом его своим посещением.»
— Здесь, в селе?
— Нет, но недалеко, ваше преосвященство, всего версты три-четыре только.
— По дороге нам?
— Хотя немного, и не по дороге, но я прикажу заложить своих лошадей, так что времени, ваше преосвященство, не потеряете.
— У вас здесь свои лошади?
— Да, свои.
— В таком случае отец протоиерей поедет на ваших лошадях, а вы укажите нам дорогу, поедемте со мной.
Итак: благочинный с исправником испросили благословение ехать в следующее село, отец протоиерей сел в Агафоновский экипаж, Агафонов полез в карету, а я, повеся голову, пошёл домой...
На другой день приехал ко мне Агафонов ликующим. Он нашёл, что преосвященный очень умный и образованный человек; что он просил Агафонова бывать у него всегда, когда только бывает тот в городе; что он, Агафонов вызвался позаботиться об оштукатурке церкви, о поновлении иконостаса и о поправке ограды: что преосвященный благословил его быть попечителем, а мне приказал убедить прихожан к сбору необходимой суммы.
— Это дело нужно, батюшка, делать скорее. Доверитель мой Ж. скоро приедет, месяца на полтора сюда. Я должен ехать в город для закупок к его приезду; буду, конечно, у преосвященного, что я скажу ему, если мы не устроим этого дела? Вся вина падёт тогда на вас.
— Вы вызвались быть попечителем, — ну, и пекитесь; а я-то что сделаю?
— Моё дело нанять рабочих и смотреть за работой; а убеждать прихожан, собирать деньги, — это дело священника.
Немного мы поспорили, а всё-таки порешили созвать, чрез неделю, всех прихожан.
Дня через три-четыре я купил себе коня за 80 руб. ассигнациями. Сорок рублей я заплатил, а другие сорок мне поверили на пять месяцев. С лошадью я обзавёлся и упряжью и тележкой.
Имея свою лошадь, мне вдумалось повидеться с другом моим по семинарии, Егором Фёдоровичем Б. Он был от меня в 18-ти верстах. Мне давно хотелось повидеться с ним, но никак не удавалось сделать этого. Егор Фёдорович был славный, добрый, кроткий, умный товарищ и один из лучших учеников семинарии.
Вхожу в двор и вижу: мой добрейший Егор Фёдорович, в одной сорочке, разувшись, засучивши выше колена брюки, мнёт ногами кучу мокрого навоза. Молодая и красавица жена его лопатой подгребает ему навоз и носит воду.
— Что это ты, сосед, делаешь? — закричал я ему.
— Видишь, дружище: нас в семинарии обучали всяким премудростям, но не учили, как делать кизики. Вот я с женой теперь и практикуюсь.
Егор Фёдорович сейчас обмылся, умылся и оделся; я, в этом время, убрал лошадь и мы вошли в избу. Квартира его была простая мужицкая изба.
— Неужто тебе, — спрашиваю я, — не на что купить дров и даже не на что нанять рабочих делать кизик?
— Хоть убей, — ни гроша. Вот тебе, братец, и ученье! Сидели-сидели в семинарии лет по 10–12, да и высидели. Там нам всё толковали: пастырь, пастырь, — а выходит, что слово это нужно прикладывать к нам в русском переводе. Что я теперь? Я живу хуже всякого пастуха. Тебе вот хорошо, — ты слышь, купил свои палаты, дров у вас много, даст всякий. Пожил бы ты вот тут! Я уже почти решил применять к жизни арифметическое правило: «Чем больше, тем меньше; чем меньше, тем больше», т. е. чем больше будет у меня совести, — тем меньше буду иметь доходу; чем меньше совести, — тем больше доходу. Я почти решился драть за каждую требу; но как-то не совладею с собой, — стыдно, жалко! А когда пойдут дети, тогда что делать-то? Теперь вот хотелось бы почитать что-нибудь, но нет ни единой книжки во всём околотке. Ведь у меня в приходе восемь помещиков и два купца-хлеботорговца. Собак они надают сколько угодно, и каких угодно, пожалуй и водкой напоят; но книги, — не взыщите. Хотелось бы и пописать что-нибудь, чтоб не разучился писать; а тут говорят: «Ступай-ко, наделай сперва на зиму кизиков!»
