Каковы же эти откровения, которые относятся к предстоящим пред престолом Божиим мученикам? «За это они пребывают (ныне) пред престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них, они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной. Ибо Агнец, который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод, и отрет Бог всякую слезу от очей их» (17). Обращает внимание, что для них это есть уже последний суд Божий, совершающийся уже в небесах, прежде всеобщего воскресения и страшного суда на земле. Это есть прославление святых в небесах, их небесная канонизация. Это и к ним, очевидно, относится апостольское слово «о пришествии Господа нашего Иисуса Христа со всеми святыми Его» (1 Фес. III, 13), «когда Он приидет прославиться во святых Своих и явиться дивным в день оный» (2 Фес. I, 10), и не о них ли, в числе других, сказано, что «святые будут судить мир» (1 Кор. VI, 2). Мы уразумеваем это как некое восполнение слова Христова (Мф. XXV) о Страшном Суде Его, который совершается не только на земле, перед лицом всего человечества, но начинается и ранее того, в небесах, судом «предварительным», который по существу является, однако же, и окончательным, по крайней мере, для избранных. (Об этом еще будет речь ниже).
Итак, одновременно с общими судьбами историческими совершается и предварение суда чрез запечатление избранных на земле и прославленных в небесах. Остается еще прибавить, чтобы исчерпать существенное догматическое содержание этой главы, что здесь свидетельствуется не только об оправдании и прославлении, но и о уже предначинающемся блаженстве святых в небесах, т. е. ранее всеобщего преображения мира, и даже как будто от него независимо. Не может при этом не поражать то, что оно описывается буквально в тех же выражениях, как и блаженство святых на новой земле и под новым небом в заключительной главе Откровения, XXI-ой. Именно уже здесь говорится, что «Сидящий на престоле будет обитать в них, и Агнец, который среди престола, будет пасти и водить их на живые источники вод, и отрет Бог всякую слезу с очей их» (VII, 15-17). Но и здесь повторяется: «Се скиния Бога с человеками, и Он будет обитать в них, и отрет Бог всякую слезу с очей их» (XXI, 3-4) и т. д. Отсюда нужно заключить, что и вообще следует, очевидно, усложнить наши представления относительно загробного пира и Страшного Суда и последних судеб человечества. К этой мысли нам не раз придется возвращаться в догматической экзегезе Откровения.
Последнее догматическое наблюдение, которое мы можем вынести из содержания этой главы, состоит в том, что запечатление относится вообще к избранным сынам от 12-ти колен Израиля, т. е., в первую очередь, к церкви иудеохристианской (хотя сюда может быть включен не только плотский, но и духовный Израиль, что, однако, не умаляет первенствующего значения первого), а затем и церкви мученической. При этом, кроме апостольского чина, вообще умалчивается о других «чинах» святых, которые имеются в наших теперешних «святцах». Этим, конечно, они не умаляются, и не упраздняется их собственное прославление, однако оно поставляется на свое собственное, не первое, иерархическое место. Может быть, такое отношение даже и не вполне соответствует духовным вкусам позднейшего времени, которому стали ближе и доступнее другие образы святости, аскетического или иерархического характера, однако это все-таки остается так. Во всяком случае, по Откровению, именно мера мученичества, телесного, как и духовного, поскольку последнее наличествует в аскетическом подвиге, определяет и самую меру святости. Эту истину не мешает заметить и усвоить также и нашей современности.
Первые шесть печатей означают тайны судеб мира не столько в событиях или свершениях, сколько в отдельных чертах или свойствах. За снятием печатей следует семь труб, которые выражают собой уже известные события, последовательно наступающие в истории мира, так что отсюда она, собственно, начинается.
ГЛАВА VIII — IX
СЕДЬМАЯ ПЕЧАТЬ И СЕМЬ ТРУБ
Восьмая глава открывается снятием седьмой печати, которая является вместе с тем и предварением семи труб; оно не имеет собственного откровения, но тем более увеличивает значение последующего. Снятие седьмой печати Агнцем сопровождается мистическим, конечно, «безмолвием в небе как бы на полчаса», чем выражается не только значительность, но и грозность приближающихся событий. Тайнозритель видит «стоящих перед Богом», т. е. в небе, семь ангелов, которым и дано семь труб. Однако им предшествует соответствующая небесно-земному параллелизму событий торжественная молитва к Богу в небесах. «И я видел, семь ангелов стояли пред Богом и дано им семь труб». «И пришел иной ангел и стал пред жертвенником, держа золотую кадильницу; и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотой жертвенник, который пред престолом. И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки Ангела пред Бога» (4). Здесь снова обращает внимание молитвенное активное участие «всех святых» в судьбе мира, который вступает в пору грозных испытаний. Образ жертвенника в небе нам уже знаком (VI, 9). Затем следует взятие ангелом кадильницы, наполненной огнем с жертвенника [37] и повергаемой на землю: «и произошли голоса и громы, и молнии, и землетрясение» (5). Это — аналогия с образами главы VI, 12-17, они также свидетельствуют о проявлении Божьего гнева в предстоящих событиях, следовательно, придают им не случайное, но провиденциальное значение, включают их в общий план истории.
«Семь ангелов, имеющие семь труб, [38] приготовились трубить» (6). Каждой трубе соответствует наступление определенного ряда бедствий на земле, причем он разделен на две неравные части (обычное деление на 4 и 3): первые четыре трубы четырех ангелов прерываются «громким голосом» одного ангела ( — орла), летящего посреди неба и возвещающего о предстоящем горе: «горе, горе, горе живущим на земле» от остальных трубных гласов «трех ангелов, которые будут трубить» (13). Первые четыре трубы соответствуют наступлению природных бедствий, поражающих землю, хотя и не всю, но определенную ее часть («третью», что, конечно, не требует буквального арифметического понимания). Можно находить здесь для этой четверицы труб соответствия в четырех стихиях природы: земле, воде, огне и воздухе; видеть здесь, вслед за св. Иринеем, аналогию казням египетским в их обобщении, которое они получают в евангельской эсхатологии: Мф. XXIV, 29; Лк. XXI, II. По первой трубе сделались огонь и град, смешанные с кровью, и третья часть деревьев сгорела, я вся трава зеленая сгорела (параллель Исх. IX, 24). По трубе второго ангела «как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море, и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла» (8-9). (Параллель сюда: Исх. VII, 20-21). По третьей трубе «упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь, и третья часть воды сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (11). (Параллелью сюда является глава XVI, 3-7, вторая чаша). Наконец, по четвертой трубе поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была так, как и ночи» (12). (Некоторая параллель здесь тьме египетской, десятой казни: Исх. X, 21-23) (Ср. также образы малого Апокалипсиса: Мф. XXIV, 29; Мк. XIII, 24; Лк. XXIII, 45). «Третья часть» в применении к небесным светилам звучит, конечно, особенно аллегорически).
Все это суть массивные образы, несущие явные следы тяжелой насыщенности апокалиптических апокрифов и древних религиозных мифологий. Они выражают ту общую мысль, что «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. VIII, 22), ибо она «покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее» (26), ожидая, что она будет «освобождена от рабства тлению» (21). Более буквальное истолкование этих образов, в особенности с их приурочением к определенным эпохам или событиям, встречает себе совершенно непреодолимые препятствия, да и является некоторым насилием над художественно-символическим стилем Откровения. Общая же мысль здесь такова, что существуют в жизни природного мира расстройства, связанные с человеческим грехом, но являющиеся и божественным, промыслительным воздействием на природу, причем они касаются разных сторон природной жизни, ее элементов. Эта общая мысль находит себе повторяющее подтверждение, «рекапитуляцию», и в дальнейших образах Откровения (как мы это еще увидим). Следует лишь установить, что это проявление зла в природе объясняется здесь не только как божественное попущение, но как спасительное и воспитательное средство на путях истории, хотя при этом оно и имеет для себя противодействие в заступлении святых в небесах (фимиам — молитвы святых).
