Данная работа лишний раз свидетельствует о первостепенном значении всех трудов Фрейда, где акцент, охват, особая направленность каждого слова заслуживают того, чтобы быть оцененными и включенными в самый строгий логический анализ. Именно такие нюансы и отличают эти слова от тех же терминов, более или менее приблизительно сгруппированных последователями Фрейда, которые знакомились с проблемой, если можно так сказать, из вторых рук и никогда ее полностью не разрабатывали, — следствием чего явилась деградация аналитической теории, оборачивающаяся вечным разбродом мнений.
Прежде чем предоставить слово г-ну Ипполиту, я хотел бы привлечь ваше внимание к замечанию, сделанному им в ходе спора, возникшего в результате своеобразного взгляда на вещитех, кто говорил об отношении Фрейда к пациентам и стиле его вмешательств. Тогда г-н Ипполит пришел Z" на помощь…
Ипполит: —…в одном лишь моменте.
Лакан: —..да, в одном. Если вы помните, речь шла о том, чтобы выявить основополагающее, сознательное (intentionnelle) отношение Фрейда к пациенту, двигавшее его намерением заменить подчинение, производимое внушением или гипнозом, на анализ сопротивлений посредством слов.
Я весьма сдержанно отнесся к мысли, что это было проявлением воинственности, стремления к власти — остаточных явлений его амбициозного поведения в юности.
И один текст, отрывок из "Массовой психологии и анализа человеческого Я", является в этом плане решающим доказательством. В данной работе Фрейдом впервые выведено Я как автономная функция — в связи с коллективной психологией, то есть в отношении к другому. Я заметил вам это лишь с тем, чтобы подтвердить мою собственную точку зрения относительно функции собственного Я. Итак, отрывок из четвертой главы "Внушение илибидо".
"Все вышесказанное подготовляет утверждение, что внушение (вернее внушаемость) является далее неразложимым прафеноменом, основным фактом душевной жизни человека. Так считал и Бернгейм, изумительное искусство которого я имел случай наблюдать в 1889 году. Но и тогда я испытывал уже смутное чувство протеста против тирании внушения, когда на больного, оказавшегося недостаточно податливым, кричали: "Да что же вы делаете? Vousvouscontresuggestionnez/", то я говорил себе, что это вопиющая несправедливость и насилие. Человек, конечно же, имеет право на противовнушение, если его пытаются подчинить себе посредством внушения. Мой протест принял затем конкретную форму возмущения тем фактом, что внушение, все якобы объяснявшее, само объяснению не подлежало. Я повторял по этому поводу одну старую шутку: 'Христофор носил Христа, а Христос весь мир, скажи-ка, куда же тогда Христофорова ступала нога?'.
Ведь это настоящий бунт Фрейда против насилия, которое может нести в себе слово. Потенциальная склонность анализа сопротивлений, о которой говорил тогда Z является полным искажением смысла анализа, и в практике его следует избегать. Я полагаю, что в этом отношении данный отрывок весьма показателен и заслуживает того, чтобы его процитировали.
Еще раз поблагодарив г-на Ипполита за сотрудничество, я прошу его высказать свои соображения по поводу текста "Vememung". Как я слышал, г-н Ипполит достаточно много уделил ему внимания."
Мы крайне признательны г-ну Ипполиту за предоставленную нам возможность проследить за мыслью Фрейда в полном объеме и коснуться того, что находится за пределами позитивной психологии и что ему замечательно удалось определить.
Мимоходом я хотел бы заметить следующее: настаивая в семинарах на транспсихологическом характере поля психоанализа, мы лишь обнаруживаем то, что в нашем опыте очевидно, как очевидно оно и в каждой работе человека, впервые открывшего перед нами двери психоанализа.
Нам есть что вынести из размышления над данным текстом. Крайняя насыщенность сообщения г-на Ипполита, возможно, в некотором смысле более дидактична, нежели то, что говорю вам я, в своем стиле и с определенными намерениями. Я попрошу размножить текст его доклада для всех присутствующих, поскольку я думаю, что он представляет собой наилучшее предисловие к тому различению уровней, к тому критическому исследованию понятий, в которые я стараюсь посвятить вас с целью избавиться от всякого рода путаницы.
Разрабатывая текст Фрейда, г-н Ипполит показал нам различие уровней Bejahung, принятия, с одной стороны, и той негативности, что закладывает на более низком уровне — я специально пользуюсь огрубленными формулировками — строение субъектно-объектного отношения, с другой. Вот о чем с самого начала говорит нам столь незначительный на первый взгляд текст, предвосхищая, таким образом, некоторые из наиболее современных выводов философской мысли.
Одновременно это позволяет нам разоблачить двусмысленность, от которой не могут избавиться многие авторы, говоря о пресловутой оппозиции интеллектуального аффективному как если бы аффективное было своего рода окраской, невыразимым качеством, которое следует искать в нем самом и совершенно независимо от опустошенной оболочки чисто интеллектуальной реализации отношения субъекта. Такая концепция, толкающая анализ на своеобразный путь по крайней мере наивна. Малейшее необычное, даже странное чувство, выказываемое субъектом в тексте сеанса, воспринимается как потрясающий успех. Вот что вытекает из такого основополагающего непонимания.
Аффективное не является как бы особой плотностью, которой не хватает интеллектуальной разработке. Оно не размещается в мифической области по ту сторону продуцирования символа — якобы предшествующей формулированию дискурса. Уже одно это позволяет нам уловить, я не говорю определить, в чем состоит полная реализация речи.
У нас осталось немного времени. Я хотел бы сразу же на конкретных примерах показать, каким образом ставится вопрос. Тут стоит выделить две стороны.
Рассмотрим сначала феномен, разработка которого полностью обновила перспективу психопатологической мысли — я имею в виду галлюцинацию.
До определенного момента галлюцинация рассматривалась как критический феномен, в котором сосредотачивался вопрос о различительной способности сознания, — считалось, что само сознание не может быть подвержено галлюцинации и здесь должно быть нечто другое. Однако достаточно было вникнуть в новую феноменологию восприятия, как она была сформулирована в книге Мерло-Понти, чтобы увидеть, как, напротив, галлюцинация необходимым образом вписывается в интенциональность субъекта.
Чтобы объяснить продуцирование галлюцинации, довольствуются, как правило, отдельными регистрами, например регистром принципа удовольствия. Таким образом, галлюцинацию рассматривают как некое первичное движение, подчиняющееся направленности субъекта на удовлетворение. Мы же не вправе довольствоваться столь простой теорией.
Вспомните тот пример из "Человека с валками", что я цитировал вам в прошлый раз. Ход анализа этого пациента, противоречия, представленные определенными чертами, по которым мы прослеживаем развитие его ситуации в человеческом мире, указывают на Verwerfung, отбрасывание — генитального плана, буквально, как если бы для него этого плана не существовало вовсе. Такое отбрасывание мы должны расположить на уровне отсутствия Bejahung, поскольку поместить его на том же уровне, что и отпирательство, мы не в праве.
Поразительно то, что отсюда вытекает. В свете полученных сегодня объяснений по поводу "DieVemeinung" вещи становятся гораздо более понятными. В самых общих чертах, условием того, чтобы нечто существовало для субъекта, является Bejahung, которое не есть отрицание отрицания. Что же происходит, когда Bejahung не производится и ничто, таким образом, не проявляется в регистре символического?
Обратимся к "человеку с волками". Для него не существует Bejahung'SL, реализации генитальной плоскости. В символическом регистре ничто не говорит нам о присутствии этой плоскости. Единственный ее след выступает вовсе не в его истории, но действительно во внешнем мире — небольшой галлюцинации. Кастрация, которой, собственно, для него не существовало, проявляется в форме того, что он себе воображает: он так сильно порезал себе мизинец, что тот держится лишь на кусочке кожи. Его охватывает тогда ощущение столь невыразимой катастрофы, что он не решается даже сказать о ней лицу, находившемуся рядом. То, о чем он не решается сказать, — это как бы упразднение человека, на которого он выливает затем все свои эмоции. Другого больше нет. Существует лишь своего рода непосредственный внешний мир — проявления, воспринимаемыеК оглавлениюв "примитивном реальном", как я его назвал, в реальном, не подвергшемся символизации, несмотря на символический, в общепринятом понимании, смысл данного феномена.
Субъект вовсе не является психотиком. У него лишь одна галлюцинация. Он может стать психотиком позже, но в момент этого переживания, совершенно ограниченного, узлового, чужеродного опыту его детства и совершенно несвязного — он психотиком не является. В данный момент его детства ничто не позволяет классифицировать его случай как шизофрению, норечь идет, на самом деле, о феномене психоза.
