9 Укрощение бури. Из гелатского Евангелия
Предположение об изготовлении обеих рукописей на Афоне заслуживает веры. По крайней мере в кодексе парижском находится верный признак его монастырского происхождения; это троекратное изображение киригумена (о Kupt γούμενος): в конце Евангелия Матфея киригумен в золотом нимбе, черной шапочке (?), черной тунике и темно-коричневой мантии принимает книгу от евангелиста Матфея; в конце Евангелия Марка и Иоанна киригумен беседует с евангелистами[55]. Такое высокое положение игумена означает то, что ему даровано свыше уразуметь дух Евангелия и поучать других, — что он продолжает дело евангелистов; подобная ассоциация мыслей и сосредоточение высоких полномочий на личности игумена, при существовании официального преемства высшей иерархии в лице патриархов и епископов, могла родиться легче всего в уме монаха. Миниатюрист парижского кодекса был монах. Миниатюры гелагского кодекса также могли быть изготовлены в одном из монастырей греческих или грузинских, где процветало в ту пору производство миниатюры, как, например, на Афоне. Общий состав иконографических сюжетов является в гелатском Евангелии уже вполне установившимся. Не говоря об изображении важнейших событий из жизни Спасителя, положенных в основу праздников христианской церкви, даже факты и события Евангелия, не столь обычные в памятниках изобразительного искусства, сведены здесь к определенным формам. Процесс свободного творчества уступает место подражательности и копированию. Миниатюрист старается восполнить недостаток творчества тщательностью и разнообразием раскраски одежд, незначительными физиономическими оттенками и видоизменениями в позах действующих лиц. Обстановка имеет характер условный: палаты и деревья повторяются с замечательным однообразием; главное внимание обращено на то, чтобы передать зрителю мысль о внутреннем величии изображаемых действий, а не о внешних условиях, при которых они совершились. В деталях можно встретить и отдаленную связь с искусством античным и некоторые особенности личного уменья и вкуса миниатюристов[56]. Особенный оттенок иллюстрациям этого Евангелия сообщают превосходные миниатюрные изображения из Ветхого завета, находящиеся над ставками канонов в начале рукописи: жертвоприношение Авраама (л. 5 об.), купина Моисея (л. 6), пророки Исаия (л. 6 об.), Иеремия (л. 7), Иезекииль (л. 7 об.), Даниил (л. 8), Давид (л. 8 об.), Соломон (л. 9), Златоуст (л. 9 об.), и деисус (л. 10). Все изображения чрезвычайно мелкие, в медальонах, диаметр которых не превышает двух сантиметров, тем не менее они вполне отчетливы и отличаются чистотой и гармоническим сочетанием цветов. Вводя сюда эти изображения, миниатюрист имел в виду отметить тесную связь Нового завета с Ветхим: прием, получивший свое начало еще в период древнехристианский и проходящий во многих лицевых рукописях греческих и славянских, особенно в лицевых псалтырях[57].4) Греческое Евангелие лаврентиевской библиотеки во Флоренции XII в. (Pluteus VI, codex 23 in 4°). Ни свежесть красок, ни хорошая сохранность кодекса не возмещают художественных недостатков его миниатюр. Фигуры маленькие, неподвижные; отделка тщательная, колорит напоминает миниатюры гелатского Евангелия. В 288 миниатюрах (120 + 52 + 83 + 33) передано содержание Евангелия, часто с буквальной точностью. Редакционное сходство его с предыдущими кодексами несомненно; но он имеет и отличия. Уменьшая фигуры и объем картин, миниатюрист достигает замечательной полноты в передаче текста. Достаточно обратить внимание, например, на то, что параллельно с кратким евангельским рассказом о поклонении волхвов на одной странице изображение волхвов повторено четыре раза (л. 6 об.); притча о плевелах представлена в пяти моментах (л. 27), преображение Господне в трех моментах, как в пантелеймоновском Евангелии и во многих памятниках позднейших. Наклонность к темам, взятым из евангельских притчей и речей Иисуса Христа, составляет одну из важных особенностей миниатюриста. Буквализм его в этих изображениях, равно как и в изображении конкретных фактов Евангелия, доходит до крайностей. Передавая слова Спасителя «лиси язвины имут и птицы небесные гнезда», миниатюрист изображает гору с тремя норами, из которых выглядывают головки трех лисиц; на горе дерево с сидящими на нем птицами (л. 15 об.). Птица и яйца в гнезде (л. 48 об.) иллюстрируют слова ев. Матфея (XXIII, 37); больной, опускающий свою голову то в огонь, то в воду (л. 35 об.), указывает на известное чудо исцеления лунатика (Мф. XVII, 15); лисица перед Христом (л. 138) означает Ирода, уподобленного ей Спасителем (Лк. XIII, 32)[58]. Из того же чрезмерного усилия сохранить букву Евангелия вытекает и то, что миниатюрист провел в миниатюре различие между шествием Христа в Иерусалим (Ин. XII, 12–13) и въездом на осле (Ин. XII, 14), опустив из вида логическую связь евангельского рассказа. Механическое отношение к делу видно также в изображении Иоанна Богослова (л. 119 об.) вместо Иоанны, жены Хузы (Лк. VIII, 3); Логин-сотник в картине распятия (л. 162 об.) обращает взоры к разбойнику, но не к Христу: в картине испрошения тела Христа является перед Пилатом вместо Иосифа Аримафейского Иоанн Богослов: очевидно, миниатюрист или погрешил против евангельского рассказа, или же не мог отличить иконографические типы Иоанна Богослова и Иосифа, что в равной мере странно. Ввиду такого отношения к делу неудивительно, что миниатюрист развернул в Евангелии Луки (л. 104–105) апокрифический рассказ о двух повитухах, бывших при рождении Иисуса Христа, до таких подробностей, каких нет в византийских памятниках, в картине тайной вечери придал нимбы только Иисусу Христу и одному ап. Петру, чем усилил тенденциозное мнение о первенстве ап. Петра[59], а лицо Иуды замазал киноварью для указания, вероятно, на его кровавые замыслы, как это делали нередко позднейшие греческие художники XVII–XVIII вв. Однако, несмотря на все недостатки, Евангелие это представляет археологический интерес: с нашей точки зрения, оно важно потому, что дает несколько иконографических вариантов, единственных или повторяющихся только в позднейших памятниках иконографии. 5-6) Два греческих Евангелия национальной библиотеки в Париже XI и XII вв. (№ 115 Suppi, gr. 914). Миниатюры сильно повреждены, и потому оценка их слишком затруднительна. В Евангелии № 914 погибли почти все миниатюры начиная от Евангелия Луки. Уцелевшая часть их показывает то же стремление к подробности, что и во флорентийском кодексе, и подражание готовым образцам. Некоторые из них будут приняты нами в соображение ниже. Здесь же необходимо исправить ошибки Бордье, который, описывая эту рукопись, усмотрел в ее миниатюрах некоторые оригинальные особенности. В виньетке 1-го листа представлены три лица: в середине Давид (р προφήτης Δ….8) в византийской диадеме, с развернутым свитком, в котором написано: άκουσον θυγατβρ, направо старец Авраам (….ος А…. αμ); фигура с левой стороны сильно повреждена. Предполагая, что это фигура женская и относя к ней слова в свитке Давида — слыши дщи, Бордье признал в ней одну из варварских принцесс, бывших на византийском троне[60]. Было бы правдоподобнее и логичнее видеть здесь Богоматерь, так как изображение Давида с точно таким же свитком, с такими же словами обычно повторяется в картине благовещения в греческих стенописях и на царских вратах, причем названное пророчество относится именно к благовещению Преев. Богородицы; однако в уцелевшей части миниатюры находятся признаки, не допускающие такого изъяснения: а) здесь уцелела часть крестообразного нимба, который не мог быть присвоен никому, кроме Бога, чаще всего — Иисусу Христу; б) одежды фигуры — туника и иматий более свойственны Иисусу Христу, чем варварской принцессе. Смысл цельной картины ясен в свете первых слов Евангелия Матфея: родословие Иисуса Христа, сына Давидова, сына Авраамова. Миниатюрист поставил Спасителя не в середине, но с краю потому, что желал выдержать хронологический порядок родословия. Очевидно, что никаких варварских принцесс для объяснения группы не требуется. Далее, говоря о миниатюре бегства в Египет, Бордье неверно замечает, что Богоматерь идет пешком[61]; между тем по самому положению головы Богоматери, поставленной гораздо выше головы Иосифа, видно, что Она была представлена едущей на осле, который уничтожен временем. Разговор Спасителя с Иоанном перед крещением Бордье называет крещением, а пророка Исаию — некоторым святым мужем. Неточность Бордье заметна также и в кратком описании миниатюр 1-й из названных рукописей: не совсем верно его замечание, что, кроме отмеченных им 13 миниатюр, других нельзя разобрать[62], по сравнению с другими кодексами и по уцелевшим признакам определить главное содержание сюжетов возможно, но нельзя определить лишь их иконографических подробностей. Затем, явление ангела Иосифу во сне Бордье неверно называет благовещением. Рукопись имеет незначительные размеры (in 8°), и миниатюры размещены в ней на полях; в этом отличие от кодексов предыдущих. Особенность эта должна была необходимо отразиться и на характере миниатюр, так как недостаток места заставлял сокращать сюжеты. Каких-либо оригинальных особенностей в уцелевших композициях нет. 7) Евангелие славянское в ризнице костромского Ипатьевского монастыря 1605 г. (№ 2) — вклад Д.И. Годунова, с довольно многочисленными (39 + 11 + 37 + 19) миниатюрами. Композиции простые; но начало каждого Евангелия отмечено одной сложной миниатюрой применительно к особенностям содержания Евангелий: перед Евангелием Матфея в миниатюре соединены — родословие Иисуса Христа; эпизоды из истории поклонения волхвов и бегства в Египет; перед Евангелием Марка — эпизоды, относящиеся к крещению Иоанна Предтечи; — Луки — явление ангела Захарии, благовещение Преев. Богородицы, встреча Богоматери с Елизаветой, рождество Иоанна Предтечи и отход его в пустыню; перед Евангелием Иоанна — грандиозная миниатюра, изображающая славу и величие Божества: Бог Отец с Сыном в недрах, среди девяти чинов ангельских, в небесах; создание Евы и грехопадение прародителей; внизу проповедь Иоанна Предтечи и призвание апостолов. В таких формах выражено возвышенное начало Евангелия Иоанна. 8) Евангелие Сийского Антониева монастыря·, редчайший образец иллюстрированного недельного (апракос) Евангелия, изготовленного во второй половине XVII в. в Москве и отсюда переданного в 1692 г., как видно из записи по листам, в Сийский монастырь[63]. Как предисловие, так и текст Евангелия и приложенный в конце месяцеслов украшены миниатюрами, расположенными иногда среди текста, по большей же части на обширных полях рукописи.
