Подобие, то есть символ, презренно, ибо оно - достояние лишь телесного (не духовного) зрения: "Телесное зрение принимает подобие за сами тела" (Августин). Символа нет, а если и есть, то он - пустое, ибо свидетельствует о бедной, не возвышенной копии. Вместе с тем нет иного способа удостоверить себя в невидимом как через видимое, восходящее по цепи видимого же к максимально невидимому абсолюту. И тогда - вновь символ, символические ряды, иерархическая лестница духовного зрения; но лестница символов-знаков-знамений. Та же трудность... Но в оккультном практическом - символотворчестве бог как вершина пирамиды отсечен. Это сфера действования алхимика-мага. Маг, настаивая на полной подлинности знака, оборачивает дело таким образом, что символ и в самом деле мнит себя всецелым смыслом, втайне потешаясь над ним, а воспринимающего водя за нос и обводя вокруг пальца. Значит, видимое не свидетельствует невидимое, а лишь представительствует его. И, конечно же, не во всей его полноте и окончательности. Лишь видимое свидетельствует самое себя. Всем своим опытом божественного творения, соотнесенным с опытом мастера. Как этот опыт передать? Посредством чего?
Но символотворец считает, что только за символом закреплена функция упорядочения беспорядочного: символ - порядок, внесенный в мир, поскольку, согласно Лактанцию (III-IV век), "мир есть изделие". А мир нуждается в порядке по определению. Но "весь порядок от бога", - учит апостол Павел. Именно учит. Только с помощью символа алхимик рассчитывает божественным образом выпрямить кривой мир, надеясь выявить-высветить божественный порядок и небесную гармонию и считая, что символ говорит об изображаемом больше, нежели само изображаемое.
Не отличия, а скорее близкие сходства создают символотворческие возможности. Алхимик-маг эти отличия близких и сходных вещей смешивает, уподобляет, отождествляет. Лишь искушенный схоласт начеку; а шут-еретик, напротив, не прочь спутать, смешать, уподобить. Степени сходств - степени различий. Реминисценции неоплатонической идеи о деградации божества по мере возрастания земности вещи. Верх - низ, или концентрические круги; общий центр (бог) - вершина пирамиды. Синонимичны все вещи мира, все они имеют значение. Раскрытие этих значений находится в прямой зависимости от умения читать текст, едва ли не главного дела средневековой учености. Но значения эти изоморфны. Все подлежит дешифровке. Причем текст может быть дешифрован на разных уровнях. Синонимия уровней порождает символические пары. Однако различие в степени божественности вещи мешает поверхностному среднеарифметическому подобию. Путь к подобию через одоление, душевное напряжение, духовное перевоплощение - преображение. В этом-то все дело. Вновь: самоценность вещей мира, божественных самих по себе - без уподоблений. Внемагическое средневековье пластичней, тоньше, но и мучительней, отличает неотличимое. Магия не отличает. Она уподобляет, синонимизирует, символизирует не только неотличимое, но даже и вовсе несходное. Причем делает это наспех, вразброс - грубо и зазывно, балаганно и самодеятельно. Вещь и ее символический образ в алхимии, например, противостоят как предмет и его зеркальное (пусть в кривом зеркале) отражение. Противостоят, не взаимодействуя, глядя в глаза друг другу, узнавая себя друг в друге и... не узнавая. Абсолютное сходство до... абсолютного же различия. Жесткая разведенность. Ускользающая от глаз слиянность почти одинакового. А сейчас - о противоречивости средневекового мышления, логически обосновывающей также и средневековую книжную ученость.
СМЫСЛ ИЗБЫВАЕТ СЕБЯ в слове о нем. Смысл запределен, но плотен; а слово эфемерно, хотя и исполнено божественной бытийственности. Смысла же вне слова как бы и нет.
Понятно: столь универсальная характеристика средневекового мышления бытие ценой небытия (точнее: идея небытия как возможность и основание бытия) - выявляется на материале частного текста с трудом, а выявляясь, выглядит натянутой, искусственно увиденной. Нужен столь же универсальный общекультурный - контекст, сколь универсальна и всеобъемлюща эта особенность средневековой противоречивости. Этот контекст - вся средневековая интеллектуальная ученая жизнь, представленная в текстах - философских, художественных, хроникальных...
Здесь я отсылаю читателя к работам В. С. Библера, выдвинувшего и развивающего принцип антитетичности средневекового мышления. Принцип, долженствующий схватить диалектику этого мышления, его глубинную противоречивость. При этом антитезами в предельной разведенности выступают оппозиции мощь - немощь, бытие - небытие, многообразно переформулируемые при соприкосновении с различными содержательными пластами многослойной европейской средневековой культуры. Движение в этой оппозиции возможно лишь в том случае, если субъект, впадая в ничтожество и нищету, обретает всемогущество, живя и действуя во имя. Но бог мыслится как идея субъекта. Поэтому, полагая беспредельное, он сам не является беспредельным. На этом пути совершается коллективное соборное дело индивидуального приобщения причащения - к всеобщему субъекту, самораскрытие в человеке личностных его потенций. Даже сам бог в этой системе рассуждений живет таким вот антитетическим образом. Средневековый схоласт правомочен спросить: "Может ли бог сотворить такой камень, который сам не может поднять?" Сама возможность, как остроумно отмечает Библер, божеской немощи только и делает его человеком (то бишь богом) - всесильным и всемогущим - христианского средневековья. Быть противопоставлено не быть, бытие - небытию, но не по принципу антонимической пары - иначе. Вытеснение вещественной телесности, то есть как будто вытеснение бытия вещи и погружение ее в небытие, оборачивается не небытием, аннигилирующим вещь, а как раз максимальным бытием именно в силу причастности к богу. Он-то и мыслится как всецело существующий, как наиконкретнейшая личность. Все остальные - ученики, готовящиеся стать учеными, обученными божественному слову о вещи, о всех вещах мира. Возможно и обратное движение антитетической мысли: от не быть к быть. Разумеется, это лишь схема, обедненная столь кратким ее пересказом. Но важно обратить внимание на самое суть дела. Ученое всезнание о словах - ученое незнание о вещах и их смыслах, в это знание не вместимых вопреки ученым чаяниям учителей и учеников, книгочеев и толкователей, наставников и комментаторов.
ОСОБЕННОСТИ МЫШЛЕНИЯ средневекового человека обеспечивают манипулирование со словами как с вещами, а не с самими вещами, но во имя и ради постижения сокровенного смысла, призванного явиться в книжном слове, но слове, замешанном на личном опыте Мастера-учителя. Этим смыслом может быть и запредельный смысл природного, естественного, как мы бы сказали сейчас, объекта. Но данный раз и навсегда. Божий мир... При этом исходным предстает космология Ветхого завета, являющегося первой записью творческого слова бога, сотворившего мир. Именно это слово становится предметом многоразличных толкований. Умение же толковать это слово - определяющий признак средневековой книжной учености, оказавшейся, как и должно, один на один с текстом. Все это известно и почти очевидно. Но показать это нужно.
Мир, данный в тексте Писания, представлен как запись творческого Первослова. Буквальное толкование текста - это предметный указатель священной книги. Последующие способы толкования - способы формирования все более высоких уровней, если можно так выразиться, ноосфер-словосфер средневековья: духовное, аллегорическое (в контекстах Ветхого и Нового заветов в отдельности), нравственное, аналогическое - может быть, анагогическое, толкования. Примечательно то, что инструментом толкования выступает слово еще более значимого (для христианской средневековой культуры, конечно) текста - слово Нового завета. В результате явления мира предстают как цепь подобий, восходящих к высшему - исходному - прототипу; но также светятся и собственным светом, свидетельствующим о Свете божественном. Слово толкующее, пройдя искус комментирующих преобразований, в конце собственного пути, ученой своей жизни оказывается избытым, сознательно и преднамеренно волею книжника - схоласта и школяра - слитым с божественным Первословом. Откуда изошло, туда и вернулось. Слова толкований по ходу дела уплотняются, становясь реалистическими сущностями социального мировыявления и нравственно-этического, и потому, конечно, тоже глубоко социального, самовыявления. Природные объекты шестидневной рабочей недели бога возвысились до хорошо откомментированных объектов словесных - тоже, конечно, предметных, но по-другому.
Средневековая культура - культура текста. Погружение в потемки текста оказывается погружением только до середины, ибо дальнейшее погружение - путь к его поверхности. Суть дела оборачивается сутью слова, самим словом первой и последней инстанцией средневековой культуры. Культуры текста. Ученость текста. Комментаторская культура - комментаторская ученость. Книжная культура - книжная ученость... Ученый комментатор, произносящий слово о слове, обращенное к слову. А мир - за этим словом, хотя и должен в ученом слове и предстать. Должен. Но сможет ли?..
