В марте, бережно стараясь не наступать на первые подснежники и примулы, радуясь нежной зелени на освободившихся от снега и прогретых весенним солнцем склонах, я поднимался в верхнюю келью. Сильное чувство свободы от всего земного охватило мою душу в этой маленькой церквушке, словно летящей над пеленой поднявшегося от реки тумана. Когда сквозь узкую щель мне пришлось протиснуться в пещерку в скалах, чтобы взять спрятанные в ней богослужебные книги, обнаружилось, что вода на полу замерзла, став похожей на хрустальное озерцо, сверкающее в прыгающем свете моего фонарика.
Странный шорох заставил меня оглядеться. Я не мог поверить глазам: это шуршали своими крыльями десятки красивых бабочек, зимующих в пещерке. То ли они не желали, чтобы я тревожил их долгий сон, то ли таким образом побуждали меня уйти, но из уважения к их покою я вылез из укрытия, пятясь и стараясь не шуметь.
Месяц я прожил в верхней келье в непрестанной молитве и литургиях, дожидаясь, пока осядет снег. Заря всходила в одном окошке и потухала в другом. Вместе с церковью мы плыли среди ночных звезд, и молитва сопровождала эти небесные странствия. Щемяще-трогательное чувство молитвенного сосредоточения сопровождалось постоянной бодростью духа и отсутствием сна, поскольку ум обретал в молитве новые силы и полное умиротворение.
Тем не менее заботы по скиту вынудили меня покинуть свое уединение. Огород на Решевей, согревшийся под мягким апрельским солнышком, заждался моего появления. Пчеловод с сыном до моего прихода уже вспахали наш участок. С мозолями на руках мы уже свыклись, поэтому с отцом Харалампием работали споро и дружно, высаживая в паровую влажную землю картофель, кукурузу, фасоль и возделывая грядки. За работой выяснилось, что у инока зубы никуда не годятся. Со скорбно поднятыми бровями, он виноватым голосом жаловался мне:
— Слава Богу, батюшка, в скиту я обжился, и молитва есть, и литургию отец Ксенофонт служит, но вот беда — зубы никуда не годятся, просто донимают! Благословите, подлечу зубы в Москве и кое-какой инструмент привезу. Помните мою сокровенную мечту — келейку со временем соорудить где-нибудь в окрестностях? Чтобы как вы…
— Хорошо, отец Харалампий. Бог тебе в помощь! Только береги себя в поездке от искушений. Когда хочешь поехать? — спросил я, продолжая копать. Он выпрямился и задумался, опершись на лопату.
— После огорода я бы быстренько обернулся, чтобы к Пасхе приехать обратно… А на это время попрошу отца Ксенофонта присматривать за хозяйством. Еще, отче, о вас Валера спрашивал. Пусть, говорит, придет на Псху. У него есть какие-то новости. И Василий Николаевич передал, что очень ждет вас. Там какая-то матушка и сестры приехали… — Инок сбил с лопаты налипшие комья земли и вновь принялся за работу.
— Ладно, тогда вместе отправимся в село. Я тебя провожу, — вздохнул я, смахивая с носа капли пота.
Горный простор в сквозистой молодой зелени кудрявых буковых лесов словно спешил нам навстречу — до того легко и радостно было идти по просохшим тропинкам, прятавшимся в поднявшейся густой траве. Милиционер встретился возле аэропорта и сразу повел меня к себе.
— Отец Симон, потихоньку распутываю убийство сына Василия Николаевича и, кажется, уже догадываюсь, кто это сделал. Нашлись свидетели этого преступления. Злодеи не смогли утаиться. Вы пока об этом никому не говорите, но я все-таки прижму этих негодяев! Они не понимают, что сами же себя выдают: не ходят поодиночке и всегда с автоматами.
— Валера, береги себя, прошу…
— А что они мне сделают? Ну убьют, подумаешь, велика беда…
Милиционер усмехнулся. Скорбный смысл слов заставил меня насторожиться.
— Не нужно так шутить, дорогой мой… Лучше вызови милицию из Сухуми на поддержку, — посоветовал я.
— Чем они мне помогут? Ну заберут их, посадят, а через месяц выпустят. У этих типов тоже дружки есть в милиции. Ума не приложу, что делать… А вы как думаете?
— В таком случае не знаю, Валера… — Мне ничего не приходило в голову. — Василий мне говорил, что мог бы с сыновьями им отомстить. А потом все решил оставить на Бога, пусть Он их накажет…
— Бог их, конечно, накажет! Но я представитель милиции на Псху и не могу по закону пустить это дело на самотек. А в селе остальной народ боится с ними связываться. Вот в чем закавыка…
Так мы и не смогли прийти к единому решению, как поступить с преступниками, когда в стране нет никакой власти и защиты.
В печальном настроении я пришел к пчеловоду.
— Что голову повесил, отец Симон? Не унывайте, все образуется! Вот, кстати, матушка на Псху приехала, и сестры какие-то, вроде послушницы, не знаю точно… Вас все дожидаются!
— Что за матушка, Василий Николаевич?
— Монахиня Тихона. Пожилая такая, строгая. Давно уже приехала. Говорят, бывшая келейница грузинского Патриарха.
Эта новость меня обрадовала: слава Богу, будет теперь кому за клиросом присматривать!
Мой собеседник с уважением отозвался:
— Она уже на службы ходит. Знаток, и еще какой: любого за пояс заткнет! — Пчеловод поднял указательный палец. — Специалист!
— А сестры, кто они?
— Одна послушница приехала из Ново-Афонского монастыря, другая послушница откуда-то из-под Сочи, и две абхазочки молоденькие: вот и весь, так сказать, квартет… — Пчеловод хитро посмотрел на меня. — Да вы не волнуйтесь, они не кусаются! Я вас провожу. Только сначала к матушке зайдем. Она тут поблизости поселилась…
Мы вошли в небольшой дом на краю зеленой луговины с видом на лесные хребты.
— Ага, вот он какой — отец Симон… Так, так… — Монахиня, лет около шестидесяти, критически оглядела меня с ног до головы. — Подрясник зеленый по колено, сапоги резиновые… Если бы не скуфья да черная борода, трудно в вас батюшку признать… Ну, благословите…
Когда мы присели, монахиня принялась угощать нас чаем с вареньем.
— Кто ж вам такие подрясники пошил? — спросила она, усмехаясь уголком губ.
— Матушка Ольга пошила из армейской ткани. Наш горный образец… В длинных подрясниках по дебрям не походишь, — объяснил я.
— Ага, матушка Ольга… Знаю, знаю. Так вы от Глинских старцев будете?
— Мой духовник — отец Кирилл из Троице-Сергиевой Лавры. Он был близок к Глинским отцам и много о них рассказывал.
— А я с ними как раз в горах и жила. Много чего повидала. Потом в послушании находилась у Блаженнейшего Патриарха Илии. А почему вас, отец Симон, на Псху не видать?
— У меня благословение, матушка, в уединении подвизаться. А в село иногда прихожу для помощи людям…
— Ну да, как же! Приходите… — Она перевела взгляд на пчеловода. — Вот, Василий, намолятся они там, в своих горах, а благодатью с людьми не хотят делиться! — Пчеловод промолчал. Затем монахиня обратилась ко мне: — Отец Симон, у меня просьба одна — не оставляйте нас без исповеди и совета!
— Матушка, на Псху отец Ксенофонт служит и исповедует… — Василий Николаевич твердо держал мою сторону.
— Это хорошо, что он служит и исповедует! А все-таки молод и опыта маловато… А у отца Симона опыт, я вижу, имеется! К тому же еще сестры на Псху появились, ими тоже надо заниматься! Вы, батюшка, спросите благословения у отца Кирилла о нас, нам тоже спастись хочется!
— Спрошу, спрошу, матушка!
Мы раскланялись с обещаниями периодически видеться на Псху.
— А вы все-таки послужите на Псху в это воскресенье! — крикнула она вдогонку.
Вдаль шумного ручья, текущего прямо по улице, мы пришли к калитке, за которой, с календулами в палисаднике, стояло старое, но все еще опрятное деревенское строение. Во дворе играл мальчик лет пяти, с худеньким серьезным лицом, который, увидев нас, вбежал в дом. На крыльцо вышла высокая, даже слишком худощавая женщина в подряснике, по брови закутанная в темный шерстяной платок. Позади выглядывал ее сын. Мне вспомнилось, как новоафонские монахи говорили о них: «Унесенные ветром». Настолько они были худы и прозрачны. Послушница подошла под благословение, затем сказала мальчику: «Ваня, возьми у батюшки благословение!» Мальчик мне сразу понравился:
— Ванечка, знал бы, что ты приедешь, принес бы тебе подарок!
— Можно деньгами, батюшка! — просто ответил малыш. Пчеловод одобрительно рассмеялся:
— Ого, какой хозяин растет! Ну, не буду вам мешать… Сестры, если нужда какая возникнет или помощь потребуется, обращайтесь ко мне или к Шишину! Бывайте здоровы…
В комнате, выбеленной мелом и просто обставленной, первой взяла благословение послушница Никифора, по-видимому страдающая астмой. Затем, смущаясь, взяли благословение две молоденькие абхазки, одетые в темные платья, молчаливые и сдержанные, Раиса и София. Всем распоряжалась старшая по возрасту послушница Надежда. Деловым и сухим голосом она сообщила, что их направил на Псху владыка Алексий, настоятель Новоспасского монастыря, чтобы создать на Псху женский скит.
