Все те, что знакомы с историей Церкви Христовой, знают — с каким трудом искались во все века такие выражения ее догматического сознания, о Боге ли, о самой ли себе (Церкви), которые удерживали бы от различных родов уклонений, деформирующих духовную жизнь ее членов, взятых отдельно, и ее бытия в целом.
Нам свойственна уверенность, исходящая из векового опыта, что всякому члену Церкви открыт путь к совершеннейшим, возможным на земле и на небе, степеням богопознания. И это независимо от какого бы то ни было социального происхождения или иерархического положения. Возьмем для примера ближайших к нам по времени преп. Серафима Саровского или старца Силуана; митрополита Филарета Московского или Иоанна Кронштадтского. Мы могли бы возвратиться к самому началу нашей Церкви — апостолам, бывшим бедными рыбарями. Довольно сего. И если бы было иначе, то пришлось бы поставить такие восхождения в Божественные сферы в зависимость от человеческой школы. Господь Самим Собою показал, что Бог-Отец часто бывает ближе к «малым» и обездоленным людям: Семьдесят учеников возвратились с радостью, и говорили: Господи! и бесы повинуются нам о имени Твоем. Он же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию. Се, даю вам власть наступать на змей, и скорпионов, и на всю силу вражью; и ничто не повредит вам. Однако ж тому не радуйтесь, что духи вам повинуются; но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах. В тот час возрадовался духом Иисус, и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. И, обратившись к ученикам, сказал: все предано Мне Отцом Моим; и кто есть Сын, не знает никто, кроме Отца, и кто есть Отец, не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть (Лк. 10:17–22). И дивились иудеи, говоря: как Он знает Писания, не учившись? Иисус, отвечая им, сказал: Мое учение не Мое, но пославшего Меня. Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я (как человек) Сам от Себя говорю (Ин. 7:15–17).
Человеческая наука дает инструмент для выражения опыта, но знания, подлинно спасающего, сообщить не может без содействия благодати. Знание Бога есть знание бытийное, а не отвлеченно-интеллектуальное. Тысячи и тысячи профессиональных богословов получают высшие дипломы, но в существе остаются глубокими невеждами в области Духа. И это потому, что не живут они согласно заповедям Христа; и в силу сего лишаются света богопознания. Бог есть Любовь. А Любовь сия стяжевается путем сокрушающего кости покаяния и страха Божия: …не бойтесь убивающих тело, и потом не могущих ничего более сделать… бойтесь того, кто, по убиении, имеет власть ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь (Лк. 12:4–5). По утверждению отцов нашей Церкви, без прохождения чрез огненную печь страха Божия любовь Божественная не вселяется в душу. Сия Любовь объемлет всю тварь; она соединяет со Всемогущим Владыкой, Богом Любви; она есть Свет, драгоценность, ни с чем не сравнимая. Потерять этот перл (Мф. 13:46) — страшно душе. Природа страха Божия неописуема, как все в Боге нашем. Можно как‑то говорить об «узле» духовного состояния человека: вера во Христа есть начало Любви, но еще предрассветный Свет. Вера сия пробуждает глубокое покаяние внутри нас и некий страх утерять обретенное сокровище, т. е. Бога. Чрез молитвенный плач раскаяния очищается наше существо, и тогда рождается надежда. Надежда, как большая степень любви к Богу, умножает страх не удостоиться вечного с Ним пребывания. При каждом восхождении духа нашего к большей любви непременно проходим мы чрез умноженный страх. Когда же великая Любовь Христова коснется сердца и ума нашего, тогда в пламени этой святой Любви дух наш объемлет всю тварь великим состраданием любви, и чувство перехода в вечность Божию приобретает непреодолимую силу. Это событие грандиознее всех иных событий в истории падшего мира: Бог соединяется с человеком во-едино.
Простите меня: я не в силах воплощать в слова «избыток жизни», дарованной нам во Христе. Не вижу, как возможно приступить к тому, чтобы изобразить как‑то тот чудесный, при всей парадоксальности, клубок заполняющей сердце жизни. Вот, я ненавижу себя, как я есмь. От этой ненависти к себе молитва становится как бы безумною, всепоглощающею и вырывает меня из всего тварного; переносит дух мой в светоносную беспредельность, неописуемую бездну. Там я забываю горечь тяжкой ненависти к себе: все становится Любовью Бога в тотальном отвлечении от себя. Так странно сплетаются — ненависть к себе с любовью к Богу. То же со страхом: он пожирает меня до большой боли, но Любовь исцеляет эту боль, и я не помню страха. Но когда дух наш возвращается от этого пира Любви Божией во Христе, тогда снова привходит страх удаления от того Света, от той Жизни: не навсегда ли сие?
Сам человек не хочет возвращаться в сей мир, но любовь к Богу-Христу неотрывна от любви к ближнему-сочеловеку. Пребывать и действовать в условиях земной повседневности возможно не иначе, как при сниженной благодати. В состоянии крайней напряженности молитвы — как и о чем будешь говорить с людьми, страдающими в борьбе за хлеб и жилище, за семью или супружескую связь, за неудачу в делах или от болезней, своих или дорогих близких душ, и подобное сему? Не поможешь человеку, если презираешь его примитивные нужды. В служении христианском неотступно сострадание любви. Нужно: или принять в свое сердце трудности и горе пришедших, или обратное: войти в их сердце, в их терзания, стать с ними едино. Вынуждаешься стоять при этом в опасности вступить с ними в борьбу, заразиться их спорливостью, раздражиться их противоречиями и непослушанием; нередко же и неприязнью к тебе. Им служишь, им отдаешь приобретенное десятилетиями плача святое достояние, а они тобою же недовольны. Бросить их? Или умирать за них, как умирали все апостолы и их наследники-пастыри?
В труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе… ежедневное стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. 11:27–29)… И опять он же: …ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью. Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. Если же жизнь по плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере (Флп. 1:20–25).
В подобном разрыве живут обремененные пастырским служением. С одной стороны ясное сознание, что нет пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит (ср.: Мк. 8:36); с другой — повеление Господа: …идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (Мф. 28:19). Даром получили, даром и давайте (Мф. 10:8). Параллельно с этим идет мысль: самая насущная нужда людского мира в том, чтобы ЗНАТЬ ИСТИННОГО БОГА (см.: Ин. 17:3). Но как найти Его? Итак, необходимо, чтобы ЗНАНИЕ Бога пребыло на земле, чтобы люди не блуждали, как овцы без пастыря. Это знание настолько важно, что преп. Исаак Сирии говорит страшную вещь, трудно понимаемую и не без боли воспринимаемую: «Творящих знамения, чудеса и силы в миру не сравнивай с безмолвствующим с ведением. Бездейственность безмолвия возлюби паче, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу». [7]
Возлюбить внешнюю бездейственность безмолвия более, чем насыщение алчущих? Есть два вида алчущих: телесно и духовно. …Наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его. В тот день истаявать будут от жажды красивые девы и юноши, которые клянутся грехом Самарийским и говорят: жив бог твой, Дан! и жив путь в Вирсавию! — Они падут и уже не встанут (Амос. 8:11–14). Ныне наблюдается повсюду смятение духа, непрестающее возрастать отчаяние. Книг издается как никогда много, но, к сожалению, большинство из них носит характер синкретический, с попытками склеить в единое целое разнородные элементы, часто в самом ядре своем противоречивые и практически несовместимые; откуда умножающаяся растерянность. Святой Исаак Сирин покаяние и разумное безмолвие считал наиболее верным путем к глубокому познанию Бога и жизни в Нем. И именно это, что так редко на земле, считал он наиважнейшим делом. Утеря истинного боговедения, данного нам Христом и Духом Святым, была бы ничем не вознаградимым ущербом для всего мира.
