И ум снова имеет власть внимать сердцу и всяцем хранением блюсти оное молитвою, покушаясь войти во внутреннейшие и безопасные клети сердца, где уже нет ветров лукавых помыслов, бурно реющих и низвергающих душу и тело в стремнины сладострастия и в поток смолы; нет широкого и пространного пути, устланного словами и образами мирской премудрости, который обольщает последующих ей, хотя бы они и были весьма мудры; ибо чистые внутреннейшие клети души и дом Христов приемлют внутрь себя ум наш, обнаженный и не приносящий ничего от века сего, будет ли то оправдываемо разумом или нет, разве только три сия, поименованные апостолом: веру, надежду и любовь[333]. Итак, кто любит истину и желает трудиться сердечно, тот, по сказанному выше, может не увлекаться и прежде принятыми впечатлениями, но внимать своему сердцу, преуспевать [в достижении] внутреннейшего и приближаться к Богу, только да не небрежет о трудах молитвы и жительстве [по Богу]; ибо не может не трудиться сердцем тот, кто внимательно воздерживает себя всякий день не только внешне, но и внутренне от мысленных парений и плотских сластей. Таким образом, бывающее в одном помысле приражение мы признаем понудительным, потому что, и будучи ненавидимо, оно еще пребывает. Но беседу с приходящими помыслами [называем] произвольною. Это оказалось и на тех, которые не согрешили по подобию преступления Адамова; приражению возбранить они не могли, но беседу с ним и пристрастие вовсе отвергли.
12. Вопрос. Следовательно, мы по необходимости приняли преступление Адамово, которое есть грех наш, состоящий в помыслах?
Ответ. Это не есть преступление Адамово, но обличение сладострастия каждого. Но и преступление мы не получили преемственно, ибо, если бы мы преступали закон по причине преемствования, то необходимо надлежало бы всем нам быть преступниками и не быть обвиняемыми от Бога, как преступающим оный по необходимости естественного преемствования. Ныне же сие бывает не так, ибо не все мы преступаем заповедь и не все соблюдаем ее; следовательно, очевидно, что это преступление происходит не от необходимости, но от сладострастия.
13. Вопрос. Поелику, как ты говоришь, Господь пришел ради сего преступления, то отчего Он не истребил его в крещении, но еще и ныне каждый имеет власть преступать или не преступать [заповеди]?
Ответ. Преступление, будучи произвольное, как указано выше, никем не преемствуется поневоле, но происшедшая от сего смерть, будучи понудительною, преемствуется нами и есть отчуждение от Бога, ибо после того, как умер первый человек, т. е. отчуждился от Бога, и мы не могли жить в Боге. Посему и пришел Господь, чтобы оживотворить нас банею пакибытия и примирить с Богом, что Он и сделал. Итак, мы получили преемственно не преступление, поелику и сам Адам не по необходимости впал в оное, но по собственной воле; смерть же мы наследствовали поневоле, поелику и его постигла поневоле смерть, которая царствовала и над не согрешившими по подобию преступления Адамова[334].
14. Вопрос. Согласимся, что Адам произвольно впал в преступление и что посему мы, будучи одного с ним естества, произвольно отпадаем [от Бога]. Ужели и приражение не действовало на него невольно?
Ответ. Действительно, приражение было невольное, но приражение [помысла] не есть ни грех, ни правда, но обличение самовластной нашей воли. Потому-то и попущено ему приражаться к нам, дабы преклоняющихся к заповеди удостоить, как верных, венцов, а преклоняющихся к сласти, как неверных, показать достойными осуждения. Но и сие надлежит знать нам, что не тотчас после каждого нашего изменения [поступка] дается по оному суд, оказались ли мы искусными или достойными отвержения, но когда во все наше пребывание в сей жизни будем испытаны приражениями, побеждая и будучи побеждаемы, падая и восставая, блуждая и будучи наставляемы на добрый путь, тогда только в день исхода, по сочтении всего, соразмерно сему будем судимы или похваляемы. Итак, не приражение есть грех. Вовсе нет! Ибо хотя оно и без нашего согласия нам показывает вещи в одном [лишь] помысле, но мы получили от Господа власть духовного делания и в нашем самовластии состоит при первой мысли испытывать и вредное, и полезное и отвергать или принимать помыслы, которые умножаются не по нужде, но от душевного расположения. Но предположим по-твоему, что и сии возникают невольно и преемственно: почему же божественное Писание осуждает нас за лукавые помыслы? Или как можем мы не допустить те помыслы, которые тревожат нас, происходя невольно и преемственно? Если же ты возразишь мне, что мы, по свидетельству Писания, можем не допускать их благодатию Христовою, которую получили от крещения, то пойми, что и посему мы оказываемся виновными, как имеющие от Бога власть и силу удерживать их от первого приражения и не удерживающие. Если же кто обвиняет в своем зле кого-либо другого, то не только согрешает без страха, но и хулит Бога, попустившего людям быть боримыми безвинно.
15. Вопрос. Почему я, будучи крещен, и Бога молю, и благодать Его призываю, и всею волею хочу избавиться и освободиться от лукавых помыслов — и не могу? Не очевидно ли из этого, что преступление Адамово оставило нам это как неизбежное наследие?
Ответ. Надлежало бы нам, как разумным, знать то, что слышим; а поелику душа наша, помрачившись сластолюбием и тщеславием, ниспала во глубину невежества, то не слушает ни заповедей Писания, ни естественного порядка, ни рассмотрения опытных, а следует лишь одним своим умышлениям. Ибо кто, веруя божественному Писанию и исполняя заповеди Господни, не приобретает по мере того рассмотрения помыслов и не удостоверяется, что они держат нас не по власти, но по нашему маловерию и оскудению [в исполнении] заповедей. Потому-то и не все мы одинакового устроения, и не все бываем обеспокоиваемы одними и теми же мыслями, что причины помыслов зависят от нашего произволения. Ибо если бы они [причины] были понудительные от [преступления] Адама, мы все были бы одинаково беспокоимы от греха, и неизбежно держимы им, и не имели бы нужды ни во вразумлении Писания, ни в апостольском совете, будучи по преемствованию во власти естества, а не сластолюбивой воли. Но ныне бывает не так, вовсе нет! Ибо видим, что не все одинаково бываем беспокоимы от помыслов, не в одно и то же время, не одними и теми же предметами; но каждый поколику верует Господу о будущих благах, презрев человеческую славу и сладострастие, потолику и помыслы удерживает, и настолько бывает спокойнее того, кто любит сладострастие; потому мы и различаемся один от другого и по помыслам, и по жизни. А поелику многие и в сем умудряемся против истины и ищем угасить помыслы не верою Иисусовою, т. е. не деланием Его заповедей, не уничижением себя во всем и смиренномудрием с сокрушением сердца, но с тайным сладострастием, разумею со тщеславием и человекоугодием, с самомнением и выказыванием себя, раздором, спорливостию, возношением и другими тому подобными [страстями], от удовлетворения коих умножаются желательные, а от неуспеха раздражительные помыслы; посему-то и не можем, как удерживающие в себе причины [зла], отвергнуть свойственные им действия. Если же слово сие ложно и мы бываем обеспокоиваемы помыслами без нашей вины, то рассмотрим себя внимательно, как бы исповедываясь Самому Богу. Ибо кто не знает, что ежедневно даем в себе место вышеупомянутым страстям делом, словом и помышлением? И содействующих нам в сем любим как благодетелей, а препятствующих нам в этом отвращаемся и ненавидим их как врагов? Если же любим вышеупомянутые страсти так, что даже и защищаем их очевидно, то как возненавидим приражение, бывающее в одном помысле? Если же принята будет первая мысль, то как не последуют зависящие от нее помыслы?
16. Вопрос. Но если и положим, что это точно так бывает, однако [известно] из Евангелия, что Господь обещался сотворити отмщения вопиющих к Нему нощь и день[335]?
Ответ. Господь говорит сию притчу не к погруженным в сладострастиях по своей воле, но к боримым от прежних привычек и не соглашающимся с ними; за сих-то, как обижаемых врагами, Он обещался отмстить; оных же, как отвергнувших помогающую заповедь, обличает, говоря: «Что Мя зовете: „Господи, Господи“, — и не творите, яже глаголю?»[336] И уподобляет таковых мужу юродивому, по Писанию, созидающему храмину свою на песке своей воли, а не на камне заповедей Господних[337]. Посему не опирайся неутвержденным умом и неразумным намерением на всех мнениях своих как на истинных, говоря иногда: «Ведь я и крестился, молю Бога и всею волею привлекаю благодать Его, желая избавиться от лукавых помыслов, но не могу», — иногда же опять ожидая отмщения Господня, которое обещал Он сотворить в Евангелии, и выставляя себя везде невиновным, что достойно великого порицания. Однако вопрошу тебя и я вкратце о смысле твоего мнения и прошу дать мне ответ, зная [наперед], что, будучи вынужден истиною, или скажешь слова еще более высокоумные, или сознаешь свою вину: отчего Господь, сказав, что Он вскоре сотворит отмщение[338], не творит вскоре, но медлит и оставляет тебя в лукавых помыслах, хотя ты и молишься, как сказал, от всего сердца и без сочетания с ними[339]?
