7 января. Среда
Прошли, пролетели, промелькнули святые Рождественские дни: прошли, т. е. отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро. День летит за днем, и время незаметно.
— Это оттого, что наши старцы,— говорил как-то наш Батюшка,— очень мудро распределили время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время.
Вот уже второе Рождество, второй Новый год встретил я здесь и провел...
Вот еще что я хотел записать. Не помню, кому первому мы сказали о своем намерении поступить в монастырь: отцу ли Серафиму или отцу Петру Сахарову. О. Серафиму было сказано, как духовнику на исповеди: до исповеди мы его не знали и даже не видели никогда. А к о. Петру мы пошли, как к знакомому, посоветоваться. А кроме того, он с еп. Трифоном близок и нас направил прямо к нему. Теперь мне видно, что это не случайно, значит, нам нужно было пойти именно к нему. Всюду Божие промышление, только мы его весьма часто не замечаем. В особенности надо это сказать о мирских: у них все — случайное стечение обстоятельств, которого на самом деле никогда не бывает.
Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием о. протоиерей Валентин Амфитеатров. Он был вначале настоятелем церкви во имя св. Константина и Елены и "Нечаянной Радости", потом, кажется, в Архангельском Соборе, а затем на покое жил, лишившись зрения. Он был в церкви настоятелем, а мой дедушка — старостой.
Когда мы сказали маме о нашем желании, то мама, хотя и предполагала, но все же была поражена и решила съездить посоветоваться с о. Валентином. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности в таком деле, "о котором он и не может советовать".
— Я никогда не был монахом,— сказал он,— как я буду советовать...
Затем, кажется, начал молитвенно желать нам всего хорошего и прощаться. Тогда я, обращаясь к нему, сказал:
— Благословите, Батюшка, меня на монашество,— кажется, я так сказал, но если и не сказал слова "на монашество", то подумал это, и о. Валентин мог думать, что я не просто прошу благословения, а на монашество. На мою просьбу он встал и благословил меня со словами:
— Бог Вас благословит. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Слова он говорил медленно, с любовью, и крестное знамение положил на меня широкое и также медленно, и, наконец, поцеловал, насколько помню, в лоб. Это было как-то странно для меня, неопределенно, и по получении благословения я тотчас же и забыл о нем. А теперь я чувствую, что это было именно благословение на монашескую жизнь.
9 числа Батюшка дал мне прочитать книгу под заглавием: "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу".
Сравнительно недавно Батюшка рассказал мне следующее:
—Хочу рассказать вам про одного англичанина... Не знаю, занимаются ли современные англичане подобными вопросами... Так вот, однажды сидел этот англичанин и пристально глядел в окно. Вдруг он говорит:
— Теперь мне это понятно...
— Что тебе понятно? — спросила его жена.
— Теперь мне понятно,— сказал он,— как наши тела после всеобщего воскресения мертвых будут прозрачны.
— Почему же это тебе стало понятно? — спросила его жена.
— Вот,— отвечал он,— я гляжу на стекло и думаю: ведь стекло прозрачно, тогда как его составные части: земля, уголь и др. — вовсе не имеют этой прозрачности. Поэтому и тело человека, обратившееся по его смерти в прах и землю, может по Божию велению, восстать в ином, нетленном, светлом виде.
Недавно Батюшка рассказал мне следующее:
— Я в гимназии учился хорошо, шел первым по классу. Были у нас тогда полугодовые репетиции. Я сдал все хорошо и, приехав домой, размышлял о том, что я буду читать, вообще строил в своей голове различные планы, ибо свободного времени было около двух недель: с 24 декабря по 7 января. Пришел, сел за стол. Передо мной лежала бумага. Я беру перо и пишу: "Возрождение". Что такое? Какое возрождение? и начинаю писать далее: "Давно, в дни юности минувшей"... А было мне тогда всего пятнадцать лет.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Давно, в дни юности минувшей,
Во мне горел огонь святой;
Тогда души моей покой
Был безмятежен, и живущий
В ней Дух невидимо хранил
Ее от злобы и сомненья,
И силой чудною живил.
Но жизнью я увлекся шумной;
Свою невинность, красоту,
И светлый мир, и чистоту
Не мог я сохранить, безумный.
И вихрем страстных увлечений
Охваченный, я погибал...
Но снова к Богу я воззвал
С слезами горьких сожалений,
И Он приник к моим стенаньям
И мира Ангела послал,
И к жизни чудной вновь призвал,
И исцелил мои страданья.
Не чудно ли это? Мне было всего 15 лет, а я написал вперед всю мою жизнь.
Сегодня с увидел на столе это стихотворение. Батюшке его кто-то прислал в количестве ста экземпляров, из которых я, с благословения Батюшки, взял два.
13 числа я занимался с Батюшкой вечером до 12 часов ночи, а 14-го — до 10 часов, а с 10 до 12 часов мы беседовали.
Много было сказано, не упомню всего. Но что-то святое, великое, высокое, небесное, божественное мелькнуло в моем уме, сознании во время беседы. Беседа коснулась духовной монашеской жизни, смирения, и высота смирения как бы чуть-чуть показала себя моему внутреннему человеку. Батюшка для выяснения монашеской жизни взял пример из жития св. Иоанна Дамаскина. Батюшка передал мне известную историю отсечения и исцеления его руки. Затем Батюшка начал говорить:
— Когда Дамасский калиф увидел, что над Иоанном совершилось чудо, то уверовал в Бога, познал невинность Иоанна и предлагал ему прежнее место при дворе своем. Но Иоанн отказался и просил только одного, именно: чтобы пустили его в иноческую обитель. Делать нечего, и калиф отпустил его.
Тогда Иоанн отправился в обитель св. Саввы. Приходит и объявляет о своем желании посвятить себя иноческой жизни. Его, конечно, принимают и отдают в послушание старцу. Старец, принимая его, спрашивает:
— Зачем ты пришел сюда? Ты ищешь чудных откровений, видений, высших таинств? Нет, еще рано, ты недостоин. Сначала тебе надо приобрести смирение.
Иоанн же отвечает:
— Одного ищу я — спасения души своей.
— Да, сначала тебе надо приобрести смирение и послушание.
— Я на все готов.
— Так хорошо. Вот тебе послушание: не смей отселе ничего писать.
Иоанн ничего не возражал и перестал писать, хотя и нелегко ему это было, ибо он не мог писать и в защиту св. икон. Наконец, он не вытерпел и написал чин погребения, который полностью принят церковью и до сих пор совершается нами. Тогда старец сказал Иоанну:
— Так. Ты ослушался. Иди и чисти за это везде отхожие места.
Иоанн смирился и пошел исполнять новое послушание и, вероятно, немалое время исполнял его.
Так как же вы полагаете? Старец по глупости и грубости наложил на Иоанна таких два тяжких послушания? Великая мудрость была у старца. Смысл всего становится ясным из первых слов, которые сказал старец, принимая Иоанна. Он поставил смирение выше всего, ибо оно поставляет имеющего его выше всех. Св.отцы называют смирение ризою Божества. Смирение — первое условие спасения: только им мы и можем спасаться.
Далее Батюшка, насколько помню, в связи с этим говорил:
— Путь унижений, смирения и терпения — тяжел. Многие за него брались, решались идти им и не выдерживали. Хотел идти этим путем и еп. Игнатий Брянчанинов и не выдержал. Ведь он был и в Оптиной. Хотя он и считается наставником современного монашества, ибо желающий понять сущность монашества в настоящее время без его сочинений этого сделать не может (его сочинения дают ясное понятие об иночестве), а все-таки он не Арсений Великий. Правда, святой, а все же не Арсений. У нас сохраняется предание, что Батюшка о. Лев сказал про еп. Игнания Брянчанинова:
— Если бы пошел иным путем, то он был бы второй Арсений Великий.
— Хорошо жить в монастыре,— продолжал Батюшка,— когда живешь внимательно, вникаешь во внутренний смысл жизни. Если же видеть только щи, кашу, аккуратное хождение к службам, одним словом, видеть только внешность, то так жить очень скучно. А если жить, вникая во внутренний смысл жизни, то увидишь дивную премудрость и глубину во всем. В этом отношении незаменимую услугу оказывают жития святых. Какой чудный смысл во всех событиях!
Теперь мне становится понятно, почему братья Николай и Иван Беляевы пришли из мира сюда... та завеса начинает немного приподыматься для меня...
...Так может относиться любящий, нежный отец к своим детям. Простота обращения иногда поражает меня. Эта простота самая искренняя, нисколько не оскорбительная, а напротив, вожделенная. В эти дни я особенно расположился к Батюшке, особенно почувствовал его значение для меня... Когда я уже уходил от Батюшки, он стал говорить о признаках своей смерти... И еще в начале беседы Батюшка сказал:
