— Что такое с вами? — спросил отец Александр.
— Снимите с нас тяжесть греха, мы из театра.
— А в чем же ваш грех? — спросил священник.
— Да как в грязи увязли, так стыдно нам...
Больше мы с Марком никуда, кроме храма, не ходили. Маркуша сочувствовал моему настроению. Когда мы оставались одни, он спрашивал:
— Не видели его, нет? Хотите, я съезжу в Гребнево и привезу вам весточку о нем?
— Спасибо, но не надо. Тебе тяжело.
Я сознавала, что с больной ногой Марку трудно будет карабкаться на попутные машины, чтобы добраться до Гребнева.
Так в борьбе с тоской и в молитве прошла зима. В Великий пост я заболела, лежала с высокой температурой. Мама была встревожена моим здоровьем. Летом она собиралась отправить меня отдыхать на юг, но я решительно отказалась.
— В Гребнево я тебя не пущу, — сказала мама.
— Тогда я уеду в Киев, в монастырь, — решительно сказала я.
Эти слова привели маму в ужас.
«Благослови, душе моя, Господа».
Миновала суровая зима, прошёл Великий пост, после которого я еле волочила ноги из-за болезни. На Светлой седмице я немного окрепла. Сердце моё наполнялось тишиной, полной преданностью воле Божией и надеждой на Его милосердие, по Его словам: «Просите, и дано вам будет». Итак, я желала выяснить, просить ли мне и впредь у Господа разрешения от мамы на отъезд в Гребнево или нет. Дни стали длиннее, солнце пригревало по-весеннему, снег сошёл, и вербные пушинки предвещали лето. Меня ещё сильнее тянуло в Гребнево. Я слышала, что в одном из московских храмов есть такой священник, который даёт правильные ответы и советы всем, обращающимся к нему. И вот я с тяжёлым этюдником на ремне через плечо с трудом потащилась через Крымский мост в Замоскворечье. Там ещё стояли деревянные дома, окружённые садами, среди которых красиво возвышался храм святого Иоанна Воина. Я очень устала и села отдохнуть на деревянных ступеньках дома. Я дала знать священнику, что пришла просить у него совета и благословения. Больше часа я просидела, греясь на весеннем солнышке, непрестанно умоляя Господа открыть мне Его святую волю. Наконец меня позвали в дом. В полутёмных сенях, стоя рядом со священником, я вкратце рассказала ему о моем желании вновь посетить то село, где осталось моё сердце, где жил тот человек, которого я не могла забыть, — псаломщик Володя. Но пустит ли меня туда мать? Священник ответил, что съездить повидаться с Володей можно. Он благословил меня, после чего на душе моей стало как-то тихо и радостно. Вечер был настолько прекрасен, что не хотелось спускаться в метро. Я села в трамвай, который полз долго-долго, но был полупустой. Окраина Москвы напоминала мне село, где уже пели скворцы и пахло весной. Ведь была пасхальная неделя с её радостью всеобщего воскресения.
Усталая и ужасно голодная вернулась я в родительский дом. Конечно, мама меня накормила, но, видно, была очень озабочена моим истощённым видом. «Доченька, что с тобой?» — нежно спросила она. Я кротко ответила ей, что, слушаясь её, я не еду в Гребнево, но томлюсь тоской, что и отражается на моем здоровье: «Будь по-твоему, а я могу и умереть». Тогда мама разрешила мне съездить в Гребнево, что я и осуществила в ближайшее воскресенье.
Я хотела приехать в храм до начала обедни, поэтому отправилась в путь очень рано. Весенним холодным утром я не шла, а бежала коротким путём через поле. Колокол звонил к обедне, в небе уже пел жаворонок. Ах, я и не учла, что весенний разлив затопил известную мне тропу! Бежать в обход, обратно? Опоздаю к обедне, после которой Володя (как часто бывало) может уехать сразу на требы, а вернуться только через сутки. Тогда я его не увижу. «Господи, скажи, как мне быть, ведь кругом вода, а я в лёгких туфлях?» И Бог услышал меня: неожиданно я увидела кочки, брёвнышки через воду, окрепшие полянки. Я бегом скакала по бугоркам, кое-где перепрыгивала через лужи и, к своему удивлению, быстро очутилась на задворках села, где начинался подъем в гору. Итак, я вбежала в храм, даже не промочив ног. А в храме был ещё зимний холод, так как в те годы храм не отапливался, и солнце ещё долгие недели прогревало стены (толщиной в двенадцать и более кирпичей). Особенно холодно было в закоулках на солее, куда я спряталась, не желая быть замеченной никем. Обедня ещё не начиналась. Володя вышел из алтаря, чтобы взять у старушек листки поминаний. Я его еле узнала: осенью он брился, а за зиму отрастил пушистую бороду, баки и усы. А длинные волосы его сбегали ниже плеч. «Дикобраз», — подумала я. Он меня не видел, глаз не поднимал, был серьёзен и грустен. Я вышла из-за угла, пора было начинать читать часы. Володя опять показался, и глаза наши встретились. Лицо его преобразилось, а взгляд его без слов сказал мне все. Мы пожали друг другу руки. Володя показал мне, как обычно делал прошлым летом, тропари и кондаки, открыл все книги и шёпотом пригласил меня зайти к ним в дом после обедни, чтобы отдохнуть. Радость моя была бесконечна, я уже не чувствовала ни холода, ни голода, а только благодарила Господа за все.
В тёплой избушке у кипящего самовара мы рассказывали друг другу о прошедшей зиме. С нами сидела старушка — мать Володи, которая была со мной очень приветлива.
Володя взялся проводить меня до машины, чему я была несказанно рада. Раньше нас никто никогда ещё не видел вместе на улице. А в этот день мы тихо шли около часа через поле. Володя знал, где обходить весеннюю воду, и удивлялся, как я утром здесь прошла. Впервые мы были вместе в отсутствие посторонних, впервые могли говорить свободно. Мы открыли друг другу, что всю зиму не забывали друг друга в молитвах. Прощаясь, мы снова пожали друг другу руки. Володя просил меня приезжать снова, но я сказала, что смогу выбраться в Гребнево только на Вознесение, когда весна будет в разгаре. Мы попрощались, я села в попутную машину — и засвистел вокруг холодный весенний ветер. В тени леса ещё лежал снег. Солнце заходило.
Летом я уже не жила в Слободе, так как отец Борис предложил мне поселиться в сторожке при храме. В окно я часто видела, как Володя выходил из дома и спешил к храму. Я не старалась попадаться ему на глаза, назначенных встреч у нас не было. Я начала писать иконы для храма. Если Володя видел меня за работой, то мы здоровались молча, кивком головы, издали. Служб церковных я не пропускала. Володя показывал мне, как читать каноны и другие молитвы. Он ободрял меня, советовал начинать петь на клиросе, но голос у меня был низкий, а слуха никакого. Меня с детства не подпускали к пианино. Мама сказала твёрдо, что мне «медведь на ухо наступил», а потому — нечего нарушать тишину. Я верила маме, утверждавшей, что музыка — это не моя область, и не пробовала петь. Но церковные мотивы я очень любила и с наслаждением внимала прекрасному гребневскому правому хору, которым уже пятьдесят лет руководил регент-старик Иван Александрович Ладонычев.
Судьба этого человека очень интересна. Его мать была горничной у старосты храма — известного по всей округе фабриканта И. И. Лиханова. Однажды мать шестилетнего Вани прислушалась к разговору Лиханова с почётным гостем, приехавшим из Москвы. Это происходило ещё в прошлом столетии. Господа сидели в богатой гостиной, а горничная стирала пыль с широких листьев цветов. Посетитель восхищался красотой гребневских храмов, природы, но жалел, что церковь не имеет хорошего хора. Он советовал старосте Лиханову создать хор из местных жителей, обучив их пению.
— Но кто же будет учить сельских тружеников пению? Где взять регента? — спрашивал Лиханов.
На что гость ответил:
— Надо найти местного способного мальчика и отправить его на обучение в Москву. Выучится, вернётся в родное село и научит пению своих сверстников.
Он пообещал посодействовать поступлению мальчика в училище, где готовят регентов.
— Но кто же отпустит своего ребёнка в Москву? Ведь это на несколько лет! — говорил фабрикант.
И тут в их разговор вмешалась горничная:
— Мой Ваня целыми днями поёт. Я бы его отдала. Позвали мальчика, проверили слух, и в тот же год Ваня Ладонычев поступил учиться в училище, в столичную хоровую капеллу.
Ему было восемнадцать лет, когда он вернулся домой уже музыкантом. Он играл на скрипке, на фортепиано, умел управлять хором. Из местного населения он очень скоро создал хороший хор. Трудился он упорно и много, проводил спевки, занимался отдельно с каждым своим будущим певцом, и вскоре хор его прославился на всю округу. Староста Лиханов не жалел на хор денег, одевал всех в форменное платье, выезжал с певчими на престольные праздники в окрестные церкви. Поскольку в лихие годы советской власти Господь уберёг гребневский храм от разорения (он закрывался на очень короткое время), то хор не распался. В 50-е годы я ещё застала в живых некоторых певцов, уже стариков и старушек, но пели они великолепно.
