Что еще обдумывал он – вряд ли мы можем угадать. Но точно знаем одно, хотя об этом Вивекананда вряд ли думал: Индия не могла послать на свою встречу с Западом никого более достойного, чем он.
Однако на корабле жизнь текла по своим законам, и вскоре Вивекананда почувствовал все ее неудобства. Во-первых, ему было непривычно, что кто-то постоянно заботится о его чемоданах, одежде, еде. За годы, прошедшие после беззаботного детства, он привык со всем разбираться сам, и постоянное, хотя и ненавязчивое внимание слуг его очень напрягало. Во-вторых, своей оранжевой одеждой он привлекал слишком много внимания попутчиков и практически не мог выйти на палубу, чтобы не быть атакованным каким-нибудь любопытствующим туристом.
Но понемногу пассажиры привыкли к своему странному попутчику и даже прониклись уважением, обнаружив, что этот индиец, так необычно одетый, весьма неплохо разбирается в западных науках. Как-то Свами пригласили в кают-компанию поддержать разговор, и среди пассажиров оказался музыкант, который заговорил о музыке. Выяснилось, что из всех пассажиров на должном уровне обсуждать европейскую музыку может только Свами. Это произвело очень большое впечатление.
Но впечатлений было достаточно и у Вивекананды. Впервые оказавшись за пределами своей страны, он впитывал их жадно, как ребенок, и с нетерпением ждал каждого нового порта и очередной порции редкостей. В Коломбо он посетил монастыри буддистов Хинаяна. По пути в Сингапур ему показали прибежища малайских пиратов, чьи потомки теперь, как Свами написал индийскому другу, «испуганные оружием современных линейных кораблей, были вынуждены подыскивать более мирное занятие». В Гонконге он увидел, как в порту сотни шлюпок перемещают тысячи людей и тонны товаров. С удивлением путешественник отмечал, что китайские младенцы привязаны к спинам матерей, в то время как те заняты весьма тяжелыми для женщин работами по переноске грузов.
«Ребенок, – сообщал в письме Свами, – каждый момент рискует размозжить свою небольшую голову, но он вовсе не заботится об этом. В занятной жизни вокруг для него нет никакого очарования, и самое любопытное для него – анатомия небольшого рисового пирога, данного ему безумно занятой матерью, который он изучает с большим интересом. Китайский ребенок – маленький философ, он спокойно ходит, чтобы работать, уже в том возрасте, когда наши индийские мальчики едва могут ползать на четвереньках. Он изучил философию по необходимости слишком хорошо, от его чрезвычайной бедности».
В Кантоне, в буддистском монастыре, Свами был принят с уважением как великий йог из Индии. Он видел в Китае, а позже и в Японии во многих храмах рукописи, написанные на древнем бенгальском языке. Это заставило его оценить степень влияния Индии вне ее собственных границ и укрепило его мысли о духовном единстве всей Азии.
Затем корабль достиг Японии, и Свами посетил Йокогаму, Осаку, Киото и Токио. Широкие улицы, небольшие здания, покрытые соснами холмы, искусственные сады с кустами, травами, камнями, искусно объединенные маленькими мостами, произвели на него большое впечатление. Поразила его и врожденная артистическая природа японцев. А хорошо организованная японская армия, снабженная оружием, сделанным в Японии, и ее растущий мощный флот, а также масса торговых судов, фабрик и ухоженность улиц показали ему то, что правильный подход может возродить Азию.
Но чем дальше он отплывал от родины, тем чаще его мысли возвращались домой. Он писал ученику в Мадрас: «Индия хочет привилегий для бедных, хлеба для голодных, просвещения для всех людей, которые были опущены до уровня животных тиранией наших предков».
Первые шаги по Новому Свету
В Торонто Вивекананда оказался в середине июля и уже через пару дней был в Чикаго. Сойдя с поезда, он отправился на Всемирную выставку и был потрясен мощью города, который из нескольких рыбацких хижин на берегу великого озера при помощи западных технологий превратился в один из крупнейших мегаполисов мира. Своим появлением Свами везде вызывал переполох. Дети, привлеченные чалмой и оранжевой одеждой, бежали за ним, улюлюкая, швейцары, принимая его за махараджу, делали все возможное, чтобы заманить в свои заведения, прохожие просто показывали пальцами. В информационном центре выставки выяснилось, что открытие парламента отложено до сентября. И более того, без документов от серьезной организации никто не мог попасть в депутаты. Но дело было даже не в этом, с документами, в конце концов, можно было что-нибудь придумать. Выяснилось, что регистрация депутатов уже окончена и попасть на конгресс у Вивекананды нет никаких шансов.
Свами с горечью вспомнил, как хотели его друзья, чтобы он выступил на этом конгрессе, и как это важно для Индии… Но так уж он был устроен, что отчаиваться не стал, а оставил все на волю Господа, решив, что, если уж он должен выступить, как того хотел Рамакришна, это обязательно случится. А пока надо было решать насущные проблемы. Деньги, которые ему дали в Индии, стремительно таяли. Индийские раджи не представляли, что в Америке все настолько дорого. Свами отбил телеграмму домой с просьбой выслать еще денег и, пока вопрос решался, постарался раздобыть их на месте. Кто-то рассказал ему о Теософском обществе, которое очень симпатизировало Индии и индусам, и Свами отправился прямо туда. Но выяснилось, что там хотя и готовы выдать денег, но только с тем условием, что Вивекананда будет поддерживать в публичных выступлениях их идеи. Узнав подробнее о взглядах членов общества на восточную мистику, Свами решил, что лучше пока пожить в нищете, а в его словаре появилось словечко «блаватскософия».
Узнав, что в Бостоне жизнь дешевле, Вивекананда отправился туда. Но это, думается, была лишь одна из причин. Оказавшись на Западе, в мыслях о котором он вырос, Свами хотел изучить его как можно лучше, и терять время, сидя в Чикаго, было бы грешно.
В поезде он случайно познакомился с одной дамой, Кэтрин Эббот Санборн, предложившей ему погостить у нее на ферме близ Холлистона в Массачусетсе под романтичным названием «Луга, овеянные ветром». Перед ним открывалась другая сторона американской жизни, и Свами с радостью согласился.
Даже на улицах цивилизованного Чикаго на Вивекананду оборачивались и показывали пальцем, а в американской глубинке он сразу сделался звездой первой величины и притчей во языцех на ближайшие несколько лет. От журналистов, желающих взять у него интервью, как и от людей, проезжающих пару десятков миль, чтобы глянуть на индийца, не было отбоя, и Вивекананда решил устроить несколько выступлений.
Беспокоящимся о его положении друзьям он писал оптимистичные письма: «Я здесь среди детей Сына Мэри, и Господь Иисус поможет мне».
Господь и в самом деле помог. В качестве аудитории для выступлений Свами была предоставлена церковь. Вивекананда говорил на разные темы, рассказывая как об индуизме, так и об оскорбляющей человеческое достоинство нищете индийцев. К тому же выступления позволили ему начать собирать пожертвования. Местная журналистка писала: «В воскресенье он был приглашен выступить в церкви, после чего начался сбор денег в пользу языческого колледжа, где обучение должно было вестись строго на языческих принципах. Узнав об этом, я забилась в угол и хохотала до слез. Сам он джентльмен образованный и знает не меньше всякого другого. С восемнадцати лет ушел в монахи. Их обеты мало чем отличаются от наших, то есть от обетов христианских монахов. Только обет бедности для них означает просто нищету… Мысли свои он излагает с поразительной ловкостью и четкостью… его невозможно ни сбить с мысли, ни переговорить».
Вивекананда, общавшийся в Индии с тысячами людей разных социальных классов, быстро нашел общий язык и с американцами. Мастер дискуссии, он очаровывал, шокировал, шутил, но никогда не смягчал своих высказываний и говорил только то, что думал. Если с ним начинали спорить об индуизме, то он смело прямо в церкви начинал обличать христианство. Если ругали индийцев, он отвечал, что по лифам ныне цивилизованных английских дам еще недавно ползали вши.
Конечно, помимо людей его очень интересовало и само устройство западного общества. Его отвезли в Бостон и устроили в числе прочего экскурсию в местную тюрьму. Потрясенный Свами писал на родину: «Как благожелательно относятся здесь к заключенным, как им помогают исправиться и вернуться на свободу полезными членами общества – это великолепно, прекрасно, и это надо видеть, чтобы поверить! И как разрывалось мое сердце при мысли о том, как мы относимся в Индии к бедным и униженным. У них нет ни единого шанса исправиться, никакого выхода – день ото дня они опускаются все ниже».
«Братья и сестры американцы!»
Америку Свами полюбил всей душой. Он писал одному из индийских друзей: «Я люблю эту страну янки… как люблю видеть новое. Мне наплевать на шатание среди древних руин, для этого у меня слишком горячая кровь. Америка – вот место, народ, возможности для всего нового».
