Лев Прозоров - Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога

В одном из средневековых поучений против язычества языческие Боги – Троян, Хоре, Перун – как раз и определены как «не добрые люди суть, но разбойницы».

Вот какие «разбои» умножились после крещения Руси. Вот кого призывали пытать и казнить кроткие служители милосердного Христа – тех, кто не желал отрекаться от отчих Богов, тех, кто словом или с оружием в руках защищал Веру пращуров.

Много веков спустя «Слово о посте великом» перечисляет «пагубные, господом ненавидимые и святыми проклятые» вещи: «разбой, чародейство, волхвование, наузоношение (ношение языческих оберегов), кощун (мифов) бесовских пение и плясание (ритуальные пляски)».

Именно так, кстати, сообщение летописи понимал выдающийся русский историк С.М. Соловьёв: «Можно думать, что разбойники умножились вследствие бегства тех закоренелых язычников, которые не хотели принимать христианства; разумеется, они должны были бежать в отдалённые леса и жить за счёт враждебного им общества».

Ну, с последним заключением Сергей Михайлович погорячился – из-за собственной убеждённости в «убогости и бесцветности» русского язычества, его неспособности противостоять христианству (в то время, впрочем, модной).

Мы с вами ещё увидим, читатель, что язычники отнюдь не таились в «отдалённых лесах» от «враждебного им общества» – ещё век спустя после «крещения» не какие-то простые «язычники», а волхвы объявлялись в крупных городах.

«Общество» же никакой «враждебностью» к ним не пылало и либо с интересом внимало им (Киев), либо и вовсе охотно шло за ними (Новгород и Верхнее Поволжье).

Кстати, снова отметим – о сопротивлении крещению и насильственных мерах введения новой веры говорит отнюдь не советский присяжный атеист, а солидный дореволюционный историк православной Российской империи.

Епископы, само собой, княжеской иронии предпочли не расслышать и отвечали вполне серьёзно: «Ты поставлен от бога на казнь злым, а добрым на милость. Подобает тебе казнить разбойников и пытать».

Владимир, как свидетельствует летопись, внял наставлению епископов. Вот что пишет о крещении русских земель Игорь Яковлевич Фроянов:

«Распространение христианства за пределами Киевской земли прослеживается по историческим источникам фрагментарно и с большим трудом. Особенно скупы на рассказы о крещении подчинённых Киеву земель летописцы. Их молчание понятно: летописатели – люди, как правило, духовного звания, старались не говорить о тёмных сторонах христианизации Руси, а светлых было мало».

Можно заметить, что о второй, после крещения, половине правления Владимира мы вообще знаем очень мало. Летописи почему-то молчат, и убедительнее всего это молчание объясняют приведённые только что слова И.Я. Фроянова.

Однако кое-что всё же дошло до нас – в очень поздних списках, но дошло. Речь прежде всего о летописи, известной как Иоакимовская. Она сохранилась только в пересказе В.Н. Татищева.

Согласно этой летописи, «уговаривать» креститься новгородцев прибыл дядя крестителя Руси, наш старый знакомец Добрыня Хазарин (кроме имени, повторяю, ничего общего с былинным витязем не имевший) и некий Путята. С ними прибыл и епископ Иоаким Корсунянин.

Вместе с крестителями – для пущей убедительности словес о «мире и любви» – прибыло немалое войско из киевской дружины и ростовчан. Последних в особой ревности к христианской вере заподозрить нелегко.

Позже мы увидим, сколь упорны будут жители Ростова Великого в отрицании новой религии. Дело тут в другом – Ростов в конце X века был колонией Новгорода, пригородом, как тогда это называли.

Боюсь, что Добрыня Хазарин едва ли не впервые в истории Руси сыграл на пресловутой тяге к свободе – лучшем орудии поработителей.

Новгородцы на вече клялись не пускать крестителей в город. Разметали Великий мост через Волхов, отрезав сторону с городским детинцем, позднее нареченную Софийской, от плохо укрепленного Славенского конца, над которым нависала княжеская крепость Рюриково городище, сразу же распахнувшая ворота княжьему войску.

К остаткам моста подкатили две метательные машины – «пороки», как их тогда называли на Руси. Добрыня увещевал и грозил карами, но для новгородцев, видно, слово верховного жреца словен, Богомила Соловья, воспрещавшего им покоряться, звучало громче голоса дядьки князя-отступника.

На захваченной пришельцами стороне Новгорода крестили несколько сот человек (выше летописец со средневековым простодушием поясняет, как именно крестили: «людие невернии вельми о том скорбяху и роптаху, но отрицатися воев ради не смеяху»).

Тысяцкий (выборный глава земского ополчения) Угоняй ездил по улицам оставшейся свободной части Новгорода, крича: «Лучше нам помереть, чем отдать Богов наших на поругание!»

Сквозь века звучит голос свободного русского человека, славянина, предпочитающего честную смерть бесчестию отступничества.

Дом Добрыни разметали, двор разграбили – короче, поступили с его жильём так, как спустя века в Новгороде поступали с домами изменников. Плохо пришлось и его супруге, и некоторым (надо заметить, что не всем) родственникам.

В ответ воевода Путята с отборной полутысячей ростовчан ночью переправился украдкой на другой берег выше по течению и вошёл в город. Ни речью, ни обликом ростовчане – потомки новгородских колонистов – не отличались от местных жителей.

Возможно, «муж смысленный» Путята выдал своих воинов за подкрепление, подошедшее к сторонникам древней Веры. Во всяком случае, они беспрепятственно дошли до двора Угоняя, где, схватив его вместе с другими «передними мужами», послали сигнал Добрыне.

Около пяти тысяч новгородцев пыталось освободить своих вождей. Путята во дворе Угоняя держал оборону.

К сожалению, многие новгородцы переключились на более безобидные объекты для «борьбы за Веру», принявшись громить дома христиан и разметав по брёвнышку церковь Преображения на Розваже. Сжечь, конечно, было бы проще – но пожар в деревянном городе был страшен всем.

Добрыня это прекрасно понимал и, переправившись по знаку Путяты через Волхов, первым делом приказал подпалить стоявшие у берега дома, после чего ударил на горожан, осаждавших Путяту, с тыла.

Обезглавленные, рассредоточенные, напуганные разгорающимся пожарищем горожане оказались стиснуты между полутысячей отборных бойцов Путяты и полчищами Добрыни Хазарина. Кстати, вряд ли и численное преимущество горожан было так велико, как изображает летописец победителей.

Новгородцы запросили мира. Добрыня, собрав своих воинов, уже начавших грабить захваченный город, приступил к уничтожению идолов. Над скорбевшими почитателями оскверняемых святынь Хазарин смеялся: «Что, безумцы, жалеете тех, кто сам себя оборонить не может? Какой пользы от них ждете?»

Такие «методы ведения полемики» русский публицист наших дней Алексей Широпаев заслуженно назовёт хамскими и проведёт прямую аналогию с кощунствами комсомольцев 1920-х, «опровергавших» существование Христа, сжигая иконы и оскверняя храмы.

«Какою мерою вы мерите…»

«Доказав» таким комсомольским способом «ложность» русских Богов, Хазарин потребовал крещения новгородцев. Нежелавших гнали и волокли его воины.

«Оттого люди поносят новгородцев: Путята крестил мечом, а Добрыня – огнём», – удовлетворённо заключает летописец.

Так отблагодарил сын хазарки город, сделавший его князем, людей, что своей кровью проложили для него дорогу к престолу.

За два с лишним века изучения Иоакимовской летописи пришлось претерпеть немало обвинений в «недостоверности», даже «подделке» – уже и автора ей «нашли», хотя решительно никто не мог объяснить, кто и зачем в XVIII столетии стал бы сочинять истории о распрях христиан и сторонников древних Богов, строки, пышущие ненавистью к язычнику Святославу и, наконец, описывать кровавое крещение Руси. Кому и зачем подобное могло бы понадобиться?

В XX веке точку в споре о достоверности данных Иоакимовской летописи поставила наука археология.

Она подтвердила не только нигде, кроме опальной летописи, не встречающиеся сведения о разрушении церквей в Киеве во второй половине X века, во времена Святослава (обломки разрушенной церкви обнаружены в фундаменте возведённого Владимиром капища), но и рассказ о крещении Новгорода «огнём и мечом».

После этого, уж не знаю, как вы, читатель, а я лично отношу упрямых скептиков, продолжающих твердить о «подделке XVIII века», к тому же разряду, что и «общество сторонников плоской Земли», по слухам, существующее где-то в Америке.

Советский археолог и историк Валентин Лаврентьевич Янин обнаружил в ходе раскопок у перекрёстков улиц Холопской и Козмодемьянской с Великой улицей Неревского конца следы страшного пожара, бушевавшего в Новгороде в 989–990 годах.

Только в раскопе площадь пожарища превышала девять тысяч квадратных метров.

Конечно, пожары в городах Северной Европы того времени не были редкостью – даже Париж и Лондон, едва ли не до времён Крестовых походов остававшиеся в основном деревянными, нередко выгорали дотла, и ограничься открытие Валентина Лаврентьевича только этим, скептики имели бы полное право рассуждать о «совпадении».