Епископ Игнатий родился 5 февраля 1807 года в имении родителей — селе Покровском Вологодской губернии и был наречен в святом крещении Димитрием в честь местночтимого угодника Божия преподобного Димитрия Прилуцкого, память которого празднуется Русской Православной Церковью 11 февраля. В семье родителей, светски образованных и достойных людей, Димитрий был старшим из детей и с детства отличался благородством характера, внимательностью и любовью к младшим братьям и сестрам и одновременно сосредоточенностью. Его не увлекали детские игры и шалости, дух его влекся скорее к уединению. Он любил тишину аллей своего парка и особенно лесов, окружавших родной дом. Привлекало его и богослужение, совершаемое в храме их имения.
Воспитание детей было суровым. Отец ставил своей целью дать детям полноценное по тому времени образование с тем, чтобы его сыновья, и особенно его первенец, имели широкие возможности сделать карьеру при дворе императора. Мать во всем подчинялась отцу, поэтому не она становится пристанищем для сына. Выходом для переживаний детской, а потом и отроческой души Димитрия становится молитва, и сам он, созерцая свою жизнь, видит в этом непостижимое действие Промысла Божия. «Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим,— пишет Преосвященный, вспоминая детство,— начал читать Евангелие и жития святых Твоих. <...> Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою»[9].
Так строгость воспитания и суровость семьи становятся волею Божиею, святым Его Промыслом поводом для призвания отрока Димитрия к незримой духовной жизни и молитве, становятся условием его избранничества. Молитве и уединению отрока много способствовала тишина окружающей его природы, сени лесов, где находила, осязала себя его юная душа. Димитрий на всю жизнь полюбил природу Божию, лоно любви Божией, и именно здесь, среди молчания леса, формировалось его поэтическое дарование, которое позднее с таким изобилием излилось в строках его произведений.
Рука Божия была на отроке, как сам он пишет об этом, вспоминая свои юные годы, и в результате, по его собственному свидетельству, тишина пришла в его душу. «Когда я был пятнадцатилетним юношею,— продолжает преосвященный Игнатий,— несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков»[10]. Веяние же этой тишины, смеем сказать, было веянием в душе юноши Святаго Духа Божия, действие Которого не смел он себе присвоить.
Чтение Евангелия и житий святых, которые производили на юношу «чудное впечатление»[11], взращивали и укрепляли его дух, почему в душе Димитрия к этому времени складывается твердое убеждение — оставить мир и уйти в монастырь. Впервые об этом он решается откровенно сказать отцу, когда тот везет его в столицу для поступления в Инженерное училище. Однако отец не придает никакого значения словам сына и юный Брянчанинов блистательно сдает вступительные экзамены и первым из 130 человек поступает сразу во второй кондукторский класс Инженерного училища (впоследствии — Николаевской Инженерной академии).
«Таким [с “возвеянием тишины в уме и сердце”.— М.И.] вступил я в военную и вместе ученую службу,— говорит о себе далее святитель Игнатий,— не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно...»[12]. Тогда, среди усердных в течение двух лет занятий науками, в сердце его возрастает «какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге»[13],— пишет он. В своей духовно-поэтической автобиографии, в строках «Плача» так вспоминает Святитель эти годы своего учения в столице: «Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!..»[14]. Тогда-то молитва просится в душу юноши, и он проводит в молитве частые ночи, как о том свидетельствуют его биографы. Молитва творится у него в душе самодейственно. С вечера, легши в постель, юноша, приподняв от подушки голову, начинал читать молитву и так, не меняя положения, не прекращая молитвы, вставал утром «идти на службу, в классы»[15].
Все эти проявления пробуждающейся духовной жизни, которая началась и оформилась уже в отрочестве Святителя, как думают о том некоторые его биографы, есть признак подлинной жажды Живаго Бога[16]. В этих же слезах и в этой целонощной молитве юного подвижника есть и знак избранничества Божия, есть проявление воли Божией, идущей навстречу ищущей юной душе, есть ее избрание, есть печать святости.
Юный Брянчанинов обращается к различным отраслям наук, которые изучает, но они не дают ему должного ответа. Он отвращается от религиозных течений, которые развиты в это время в столице, но не имеют своего основания в учении Церкви,— и продолжает опять усердно молиться. В своей слезной постоянной молитве юноша обретает мысль: «изучить веру в источниках — в писаниях святых Отцов»[17]. И когда находится эта возможность, душа юного подвижника узнает покой. Эту мысль — искать спасения в писаниях святых угодников Божиих — святитель Игнатий уже позднее, в зрелые годы своей жизни называет «звездою путеводительницею»[18]. Последовательно он излагает здесь свои вдохновенные мысли о писаниях святых Отцов Православной Церкви. Среди высоких, часто возвышенных строк Святителя, кажется, нигде не удается найти более проникновенных, духовных и одновременно торжественно-радостных выражений, как в словах его о святоотеческих писаниях. И прежде всего душу его пленяет согласие их учения — «согласие чудное, величественное»[19].
«Когда в осеннюю, ясную ночь,— восклицает святитель Игнатий в духовной автобиографии,— гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов»[20].
В те же дни юный офицер Брянчанинов находит себе друга — соученика Михаила Чихачева, вместе с которым начинают они воплощать в жизнь свои юные поиски духовного пути, вместе усердно ходят в храм, исповедуются и причащаются. Здесь их подстерегает скорбь, так как духовник не понимает стремлений юношей в их борьбе с грешными помыслами. В результате пережитого молодой Брянчанинов серьезно заболевает, после чего, по свидетельству своего друга Чихачева, уже никогда не бывает вполне здоров.
Хождение к инокам Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры дается духовным друзьям также с большим трудом и скорбями, почему в 1826 году Димитрий Александрович тяжело заболевает чахоткой и приговаривается к смерти лечащими его знаменитыми врачами. Но Господь хранит Своего избранника: юноша поправляется; позднее у него обнаруживается туберкулез лимфатических узлов, который остается на всю жизнь.
Оканчивая училище, молодой инженер Брянчанинов стремится только к тому, что ему представляется единственно желанным — уйти в монастырь, но принужден еще некоторое время работать в Динабургской крепости по возведению укреплений. Часто болеющий здесь, он, наконец, получает отставку,— и сразу же, без достаточных средств, будучи все время нездоровым, едет к старцу Леониду[21] в Александро-Свирский монастырь. Это происходит зимой 1827 года, когда юному подвижнику исполнился только 21 год.
Молодой инженер вступает в монастырь, по своему собственному признанию, «без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием»[22]. Димитрий Александрович был предварительно знаком с миром духовной братии Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры и уже знал в этом мире многое, почему «по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного»[23]. Здесь опять юный подвижник вспоминает свою звезду-руководительницу, мысль благую, которая, по его же слову, освещала «многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу»[24] то было основное, найденное с великими страданиями и молитвами еще в инженерном училище, и сейчас монастырь — только путь, чтобы приблизиться, пойти вслед за своей путеводной звездой. А потому, по его признанию: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину — как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть»[25].
В этих признаниях инокующей души Димитрия опять видим ту основную идею, которая позволяет узнать в судьбе его явную, действующую волю Божию. Здесь — избрание Божие, непререкаемое никакими доводами рассудка, здесь он — воин Господень, здесь он — «изумленный», как бы потерявший разум обычного человека и уже обретающий разум Христов.
