— Господь за тобой послал, — грозно говорит Ангел, — сейчас забираю душу твою алчную!
— Погоди, милый, — без страха, с улыбкой отвечает Демьян, — погоди чуток! Мне еще вон какую прорву денег раздать надо.
— Да ты что же, раскаялся, что ли?! — всплеснул руками Ангел.
— Раскаялся, раскаялся! — впервые за столько лет рассмеялся Демьян. — Ты уж мне не мешай, пожалуйста.
— Да разве Ангелы в раскаянии мешают? — улыбнулся посланник Божий и оставил Демьяна на земле еще не на три часа, а еще на тридцать лет.
После Демьяна Богородица возле горького пьяницы на базаре объявилась.
Стоит Матвей вместе со своим собутыльником, трясучка их бьет, руки ходуном ходят и прохожим детские валенки, Матвеевой дочки, продают. Двое-трое повертели в руках эти валенки. «Да вы что, — говорят, — из ума выжили от водки-то? Это уж не валенки, а дыренки!»
— Да где они дыры-то видят?! — таращит пьяные глаза Матвей. — Новые совсем!
А это Богородица людям глаза от валенок отводила.
Подходит Она к ним в простом белом платочке, как крестьянка.
— Ну что, Матвей, — говорит, — жену в могилку свел, теперь с дочки последнее принес? В чем она теперь в церковь пойдет, о тебе молиться?
— Да чего уж обо мне молиться, — отмахнулся Матвей, — поздно уж.
— А сам-то давно в церкви был? — не отходят Богородица. — Как ты дочке-то говоришь: «Хоть в церковь и близко, а ходить склизко, а кабак далехонько, да хожу тихохонько». Так, что ли?
— Чего привязалась? — встрял трясучий товарищ его. — Чего мы в твоей церкви не видали?!
— А не видал ты, Матвей, вот чего, — сказала Богородица и перекрестила трясучего.
И враз перед ошалевшим Матвеем не приятель его, а он сам встал, да в таком мерзком обличье — срам, и ничего боле. Худой, зеленый, в чирьях, глаза заплыли, мутные, на носу капля качается, губищи, как у лягушки, фиолетовые, из ушей желтые волосья кустится, и воняет от него, как из выгребной ямы.
— И вот такую образину, Матвей, дочка твоя терпит, любит и прощает… А ты с нее последнее принес.
— Неужто я такой?! — передернулся от омерзения Матвей и перекрестился.
И тотчас шелудивый бес, который его приятелем прикидывался, злобно взвизгнул и сквозь землю провалился!
— Посмотри под стелькой валенка, — говорит Богородица, — жена тебе весточку с того света прислала.
Дрожащую руку сунул в валенок и вытаскивает сторублевую бумажку, на которую можно корову купить!
— Поспеши домой и делай с этими деньгами что хочешь, — сказала Богородица и скрылась в толпе.
А Матвея словно обухом по голове. Ведь это от его побоев жена померла, а теперь, выходит, простила?
— Катеринушка, Катеринушка, — бормочет сквозь слезы, — меня, идола, простила… Я ведь из-за этого пить начал, думал, залью грех водкой… А теперь, раз прощен я, разве смогу подвести тебя?
И, в каждой руке по валенку, помчался по сугробам домой, а кабак за три улицы, как чумное место, обежал.
Влетает в избу, а дочка, поджав под себя озябшие ноги, ласково спрашивает:
— И где же ты бегал без шапки? Уши вон все обморозил.
— Да я тебе, это… валенки подшивал, а под стелькой вон чего нашел! — Деньги ей показывает, а сам незаметно слезы рукавом смахивает.
— А чего же ты плачешь тогда?
— Да ведь от радости! У меня ж вместо души одна водка проклятая бултыхалась, а ты, доченька. Божью искру в ней разглядела и верой своей пропасть не дала. Я сей же час весь свой инструмент пойду выкуплю, ох и заживем тогда!
— Господи! — удивился сидевший на лавке невидимый никому грозный Ангел. — Еще один грешник раскаялся! Не могу пока душу его забрать.
И улетел так же бесшумно, как прилетел.
В тот же день в небольшой уральский городок возвратился с жестокой сибирской каторги знаменитый вор Гришка, по прозвищу Валет. Прозвали его так за то, что красив был, как карточный валет, и многим женщинам сердце разбил вдребезги.
Десять лет киркой мерзлую землю долбил, на мокром тюфяке спал, гнилую картошку ел, теперь вот вернулся без былой красы. Жгучие глаза приугасли, кудри поредели, а кое-где и совсем вылезли, грудь впала, сгорбатился. Однако ремесло свое не забыл, в болото гнить не бросил.
— Авось оно меня прежним Валетом сделает, — мечтает дурень плешивый.
Эх, известно, русский человек на трех столпах держится: авось, небось и как-нибудь. Однако авоська веревку вьет, а небоська петлю накидывает.
Ну, идет Григорий по городу, дома оценивает, где можно без испугу поживиться, и наткнулся на такой. Стоит в сторонке, в тихом переулке без прохожих, маленький уютный особняк. Осторожно в окна глянул — вроде нет никого. Замок на двери немудреный, открылся быстро, вошел и стал на цыпочках наверх по лестнице подыматься.
Осторожно в большой зал вошел. Никого. Посреди зала большой стол богато накрыт, видать, к празднику.
— Ну надо же, в первый же день — и так повезло, — потирает руки Валет, потом рюмку водки налил, опрокинул, грибок соленый прямо рукой из салатницы выловил и туда же, вслед за водкой, отправил.
В спальне наволочку с подушки содрал и сгреб в нее со стола все серебряные приборы. Огляделся, чего еще плохо лежит, и увидел в углу икону Богородицы в золотом окладе. Он и ее, идол, в наволочку сунул.
Взвалил добро на спину и видит на комоде, на вышитой салфеточке, фотография в простенькой рамочке стоит, а на фотографии он сам, Гришка, только молодой, красивый, усатый, а рядом прижалась к нему кротко скромная девушка.
— Ну надо же, к кому в гости забрел, — усмехнулся беззаботно, — а эту, кажись, Варей звали. Пацана родила, да я сбег вовремя.
И только шагнул к выходу, как вдруг во дворе шум, смех, гармонь заиграла, топот по лестнице! У Валета ноги подкосились, еле успел за занавеску в другой комнате встать, как распахнулась дверь и в залу ввалились веселые гости, а впереди молодые.
— Из церкви, видать, с венчания, — трясется за занавеской Валет.
А гости шумят, хохочут, молодых поздравляют, и вдруг все смолкли, и какая-то женщина говорит ласково:
— А вот сейчас нежданный-негаданный подарок молодым и хозяюшке. Я вам не сказала, что привела сюда тайно Мишенькинова отца. Жизнь его по всей матушке России носила и вот сюда занесла.
Медленно отодвигается занавеска, и все видят скрюченного, серого от ужаса, с остановившимися глазами Гришку, а в руках набитая наволочка, и из нее икона торчит.
— Вот. Мишенька, — говорит сваха, — отец твой пришел благословить вас иконой.
— Отец! — радостно ахнул высокий, на Гришку похожий парень.
— Ну, что ж ты, Григорий Петрович, робеешь? Благослови молодых-то! — смеется сваха.
— Да-а-а… я-а-а… э-э-э… — мямлит что-то невнятное Григорий Петрович, а сам глаз не спускает с городового, который среди гостей с шашкой стоит и задумчиво ус крутит.
— А он и подарок свадебный принес, — продолжает сваха.
— Ну, покажи, покажи, Григорий Петрович, что у тебя в наволочке!
У Валета руки от страха и позора ослабли, и вилки с ножами с грохотом на пол посыпались! Гости засмеялись, серебро подняли и к столу пошли, а Гришку городовой не только не арестовал, а даже под локоток к молодым подвел и угадил между матерью, той самой робкой Варей, и сыном.
Тихая Варя ему закусок подкладывает заботливо, ничего не спрашивает, а только ласково улыбается, а в глазах такое счастье светится, что у Гришки еда в горле комом встала.
В голове же, как летучая мышь по комнате, мысль мечется: «Так это я к себе в дом влез! Кого грабить собрался, гад?! Сына?! Не-ет, таких земля не должна носить, лучше опять на каторгу».
Встает со стула, гости умолкли, думают, тост скажет, а он вдруг:
— Гости дорогие, сын мой с невестушкой, а также Варенька! Послушайте, что скажу вам. Я ведь сюда не в гости пришел, а сына своего грабить. Вот как.
Гости онемели от неожиданности, а потом как покатятся со смеху!
