Весь день пылал, а потом тлел костер. К вечеру кардинал Винчестер отдал приказ кинуть пепел в реку. Тщательно собрали обгоревшие кости и пепел в мешки, отнесли их на реку и бросили в воду.[393]
Ночью напившийся с горя и страха палач, зайдя в доминиканскую обитель, тяжко стонал и плакал:
— Душу свою погубил я, сжег Святую! Этого Бог мне ни за что не простит![394]
— Ох, пропали, пропали мы все: Святую сожгли! — говорил будто бы и кое-кто из англичан, возвращаясь, после казни, с площади.[395]
LXX
Английские власти разослали письма, на латинском и французском языке, во все концы мира всем сановникам Церкви и всем христианским государям, — королям, герцогам, графам, владетельным князьям и всем городам Франции, — извещая их, что английский король Генрих VI и советники его, «весьма жалея Деву, все же казнили ее, по усердию к вере Божией и ко благу всего христианского мира».[396]
То же писал и Парижский университет императору и папе. Это послание кончалось так: «В смерти этой несчастной девушки обнаружилось до очевидности, сколь опасно и пагубно слишком легко доверять сим новым, в христианском королевстве нашем, с недавнего времени не только этой женщиной, но и многими другими, подобными ей, рассеваемым бредням… Всех добрых сынов Римской католической Церкви должен бы остеречь этот столь наглядный пример от того, чтобы слишком полагаться на свой собственный разум, и научить прилепляться к учению Церкви… больше, нежели к басням суеверных жен. Ибо если мы когда-нибудь, по причине наших грехов, дойдем до того, что легковерие народное будет внимать мнимым пророчицам более, нежели пастырям Церкви, коим самим Господом сказано: „идите, научите все народы“, — то, в скором времени, все благочестие иссякнет, вера погибнет, Церковь будет под ногами безбожных попрана и воцарится во всем мире беззаконие сатанинское».[397]
Нет никакого сомнения, что если не все, то кое-кто из писавших это послание был так же непоколебимо убежден, что, предав огню Жанну, против государства и Церкви «возмутительницу», совершили они святое и богоугодное дело, как законники иудейские, распявшие Иисуса Возмутителя, убеждены были, что дело их свято. Правы были по-своему эти так же, как те: и всеми нашими доводами, разумными и нравственными (а других у нас нет), так же было бы нам трудно разубедить и этих, как тех. Суд мира сего, суд иудео-христианской Синагоги над обоими — Иисусом и Жанной, Сыном Божиим и «дочерью Божией», — один и тот же доныне: древний, деревянный, Римский; или новый, огненный, тоже Римский, крест. «Все мы согрешили, воистину все!» — по слову одного из римских первосвященников о великом, от Огненного Креста Девы вспыхнувшем пожаре всего христианского Запада — Протестантстве-Реформации и обо всем, что было за нею. Все мы согрешили и не искупили нашего греха доныне.
«О, Руан, Руан! О, Рим, Рим! — весь мир — как бы тебе не пострадать за меня!» — все еще говорит на вечном Огненном Кресте своем распятая Жанна, «дочерь Божия».
Все еще суд мира над Ним: «Распни!», а над нею: «Сожги или утопи!» Так и сделали тогда: пепел от горевшего тела ее и несгоревшее сердце кинули в Сену. Там оно и доныне, никакими водами неугасимое, сердце Жанны, Святой или Окаянной, — Святой или Окаянной Франции, — этого тогда никто не знал и сейчас еще никто не знает.
LXXI
В 1432 году, через полгода после казни Жанны, папа Евгений IV пишет судье-палачу ее, Пьеру Кошону, поставляя его в епископы Лизьёские: «Добрых дел твоих благоухание да распространяется все далее».[398] Главное из этих «добрых дел» — «богооступницы», «мятежницы против Церкви», Жанны: «С помощью Божьей осуждена та… чьим ядом отравлен был почти весь христианский мир». А в 1433 году архиепископ Реймский, Жювенель-дез-Урсин, произнося в городе Блуа, откуда начат был Крестовый поход Девы, торжественную речь, в память полководцев, освободивших Францию от английского нашествия, одну только Жанну нечаянно или нарочно забыл.[399]
Церковь ее забыла, но помнил мир. Около 40-х годов XV века прошел слух по всей Франции, что Дева чудом спаслась из огня, жива и снова явится.[400]
Вспомнил ее и король. В 1449 году, взяв Руан и желая снять с королевской чести своей пятно, оставленное на ней приговором 1431 года над Жанной, решил он добиться его отмены, чтобы доказать себе и всему христианскому миру, что не был помазан на царство «еретицей» и «ведьмой». Только Церковь и папа могли постановить пересмотр дела. Но ссориться с англичанами не желал никто из тогдашних пап.[401] Чтобы избегнуть этой трудности, найден был искусный обход: мать Жанны, Изабелла Ромея, и братья ее, Пьер и Жан, пошли с ходатайством к духовным властям о пересмотре дела. Папа Каликст III в 1455 году благословил несколько французских епископов вместе с главным Инквизитором Франции, Жаном Брегалем, начать пересмотр. Всю вину свалили на безответных, потому что тогда уже скончавшихся, епископа Бовезского, Пьера Кошона и промотора Жана д'Эстивэ, чьими будто бы ложными доносами все остальные судьи были «обмануты».[402] Кажется, главным доводом в пользу Девы было то, что эта «смрадная нищенка, слабоумная во всем, кроме своего предназначения», послана была Богом на помощь Франции только «благодаря добродетелям короля Карла VII».[403]
16 июня 1456 года совершилось торжественное «Оправдание Жанны, Rehabilitatio»: приговор 1431 года, объявленный «несправедливым и неосновательным, подлежащим отмене и уничтожению», был на мелкие клочки разорван. Но вместе с жертвой и судьи-палачи оправданы.[404]
Там, где был костер Жанны, в Руане, на площади Старого Рынка, поставлен большой каменный крест.[405] Но, может быть, только тогда, когда этот крест каменный снова сделается Огненным, совершится истинное оправдание св. Жанны — Святой Души Франции.
LXXII
Слушай, в ночи,
Франция плачет:
«Вспомни!
Снова приди и спаси, кроткая мученица Жанна!
Видишь, руки мои — в цепях…
Лицо закрыто, очи заплаканы…
И величие мое унижено…
Все это сделали дети мои,
Мать свою они покинули…
Снова приди,
Цепи мои разбей,
Освободительница Жанна!»
Эта молитва св. Терезы Лизьёской звучит в наши дни, как еще никогда.
Многие умные и честные люди во Франции уже и сейчас понимают, и, вероятно, понимающих будет с каждым днем все больше, — что заключенный будто бы ради общеевропейского мира военный союз Франции с русскими коммунистами — одно из самых неумных и недобрых дел, когда-либо совершенных не Францией, а теми, о ком она говорит в пророческой молитве св. Терезы как о своих поработителях: «Руки мои — в цепях».
Слишком часто в политике прощается подлость, реже — глупость, но никогда — подлость, соединенная с глупостью, а попытка Европы включить русскую коммунистическую партию как законное русское правительство и равноправную великую державу в систему европейского мира и есть именно такое соединение глупости с подлостью.
Дьявольское чудо Великой войны — то, что побежденная Германия чувствует себя, как победившая Франция, и наоборот. Не надо в тысячный раз повторять бесполезно и безнадежно, что поиски европейского мира в союзе с русскими коммунистами — то же, что страховка от пожара в шайке поджигателей; что никогда не откажутся они от всемирной революции: с этим пришли в мир — с этим и уйдут из мира. А путь к всемирной революции для них вернейший — вторая война. Что же их вдруг испугало в войне? Почему захотели они мира? Если бы не нравственное помешательство Европы, не надо было бы повторять в тысячный раз, что русским коммунистам нужен мир с Европой для войны с Россией, потому что слишком хорошо знают, что если еще не вся Россия, то уже огромная и с каждым днем все большая часть ее хочет войны не с внешним врагом, а с внутренним, ждет ее как знака не для всемирной, а для русской революции; что всякий внешний враг будет для России желанным союзником-освободителем и что нет такой цены, которой она не заплатила бы за свободу.
Да, все это повторять бесполезно: сколько ни повторяй, душа послевоенной Европы тянется к русским коммунистам, как рука старого пьяницы — к водке. Первая потянулась Германия; последняя — Франция.
LXXIII
Чтó будет, если немцы войдут в Париж, знают они; а если русские коммунисты войдут, что будет — этого не знают и об этом не думают, потому что это кажется им невозможным. Да, невозможно, до второй всемирной войны, а что будет после нее — кто знает?
Гибелью всей европейской цивилизации будет вторая всемирная война, — это сознание, может быть, последний проблеск разума в общем безумьи Европы. Но есть нечто более страшное, чем гибель европейской цивилизации, — ее дальнейшее движение по тому же пути, который довел ее до такого умственного и нравственного помешательства, в каком находится она сейчас. Кажется иногда, что нужно и Европе, чтобы прийти в разум, сделать тот же ужасающий опыт, какой сделала Россия. Будет ли он сделан?
