Ну, хорошо, обратимся к указанию, что душа должна стать неизменней, чем «Ничто». Высшее добро. Бог, ведь неизменней, чем «Ничто»? Так и то, что заключает в себе полное подобие высшего неизменного добра, обладает также высшей степенью, неизменяемостью. Вы могли бы возразить: «Ничто» и Бог суть одно, раз оба они суть «Ничто». Нет, это не так! «Ничто» не существует ни для себя, ни для творений. Бог же, напротив. Сам для себя бытие, и лишь в понятии тварей Он есть «Ничто». Твари же тем, что существуют, утверждают бытие Божие более, чем свое собственное. Божие бытие есть разум. И это разумное бытие, или Бог даровал Свое подобие разумной душе, – так говорит достойный Дионисий. Если же Бог еще неизменней, чем «Ничто», и душа войдет в неизменность Того, Кто есть ее бытие, в Бога, станет и она неизменней, чем «Ничто».
Ах, как свято должен жить человек, которому надлежит достичь этого! Как должен он умереть для всякой суеты, прежде чем это с ним случится! Истинно говорит святой Иоанн: «Блаженны мертвые, которые умирают в Боге!»
Так должен и ты, о человек, отрешиться от всякого попечения и устремления к «тому» или «другому», в особенности от всякой чувственности; как Бог чист от всего этого, так и ты, душа стремящаяся, должна быть чиста, если хочешь понять сокровенность божественной тайны. Для этого должна ты отрешиться от всех чувств. Об этом так выразился Дионисий, говоря с одним из своих учеников, Тимофеем, когда был убит святой Павел и зашла о нем речь: «Ах, сердечный друг, неужто не услышим мы больше никогда сладкогласного учителя нашего?» Тогда отвечал ему святой: «Друг мой Тимофей, мой совет оставить все телесное и идти к Богу. Этого мы не можем сделать иначе, как со слепыми глазами и отрешенным чувством». Это не значит, что мы должны иметь обманчивые чувства. Наоборот, пройдя через все чувства и все понимание, должны мы войти в Его сокровенное единство.
В этом смысле увещевает нас Христос, говоря, что мы должны быть совершенны, как совершенен Отец Его небесный в божественной Своей природе: Бог, – так говорит Он, – ближе вам, нежели вы сами себе. А Августин говорит: душа имеет близкий доступ к божественной природе, где уничтожаются для нее все вещи. Там станет она из вещей – неведущей, из волящей – безвольной, из просветленной – темной. Если бы знала она там еще о себе, то чувствовала бы это как несовершенство; если б знала еще о Боге, то чувствовала бы это как несовершенство. Непостижимую сущность должна она вобрать в себя, по ту сторону всякого познания, через благодать, как Отец – через природу Свою. Сущность же, выявленная в Ликах, должна быть ее предметом лишь поскольку таковая заключена в Отце. Из себя самой должна она выйти, крадучись, и так проникнуть в чистую сущность, заботясь там так же мало обо всех вещах, как мало заботилась, когда изошла из Бога. Так всецело должна она уничтожить свое «я», чтоб не оставалось ничего, кроме Бога, чтоб светила она еще больше, чем Бог, как солнце светит больше луны, и с той же всепроникновенностью, как вливается Он во всевечность Божества, где вечным потоком Бог изливается в Бога. Аминь.
«Случилось так, что на пути своем вошел Иисус в одно селение; здесь женщина по имени Марфа приняла Его к себе; у нее была сестра по имени Мария, которая села у ног Господа и слушала слово Его, Марфа же хлопотала и служила Господу». (От Луки 10, 38).
Три вещи влекли Марию сидеть у ног Иисуса Христа: Его божественная благость растрогала ее душу, она была во власти могучего, неизъяснимого и страстного желания: куда влеклась она, сама не знала; желалось ей, чего? Она не знала. Еще манили ее сладкая отрада и восторг, которые черпала она из вечных слов Христовых. Три причины побуждали и Марфу хлопотать и служить Христу: во-первых, ее старшинство и изощренная до крайней степени в работе над собой ее душа; это давало ей уверенность, что никто не может служить лучше ее. Затем мудрое понимание, к каким ближайшим делам любви прилагать дело рук своих. Наконец, в-третьих, исключительное достоинство милого Гостя.
Каждому человеку, так говорят учителя, Бог готов откликнуться с духовной или чувственной стороны, смотря по тому, с какой стороны человек горячее призывает Его. Удовлетворяет ли нас Бог как существ разумных или же как чувствующих – да будет это сказано всем чадам Божиим, – происходит это двояко.
Утоление чувства состоит в том, что Бог дарует нам утешение, восторг и ободрение (но постоянно искать этого утешения угодники Божии не должны). Это есть дело чувства; напротив того, удовлетворение разума есть нечто чисто духовное. Я разумею здесь такое состояние, когда никакой восторг души не может склонить ее высочайшей вершины; чувство блаженства ее не затопит, напротив, еще более могучей вознесется она над ним. Тогда лишь находимся мы в состоянии духовного удовлетворения, когда эти колебания чувств нашего преходящего существа не в силах поколебать все, что мы воспринимаем чувством, за исключением Бога.
«Господин, – говорит Марфа, – скажи ей, чтоб она помогла мне!» Не из зависти говорит она это, но в порыве нежности, обуявшей ее. Ибо действительно так нужно это назвать: порывом нежности или милым задором.
«Как так?»
Она видела, что Мария всецело была поглощена упоением блаженства. Она знала свою Марию лучше, чем Мария ее, – для этого она довольно долго жила. Жизнь приносит самые ценные познания того, что нам дано на земле, жизнь учит ценить высокие и просвещающие чувства больше всего того, что, за исключением опять-таки Бога, может когда-либо быть даровано нам в этой жизни. Ее поучение значительно яснее того, что может дать даже просветление разума: этот свет вечности возвещает нам всегда лишь о нас и о Боге вместе, а не о нас только без отношения к Богу! Когда же имеешь перед глазами лишь себя, тогда лучше различаешь, что кому надлежит, а что нет. Тому пример нам святой Павел, а также языческие мудрецы. Святой Павел видел в восхищении своем Бога и себя самого, как бы слившимся с Богом духовным образом. И все же не доставало ему необходимого прозрения, чтобы без того наипоследнего иметь ясное представление о каждой добродетели. И это потому, что не упражнялся он еще в делах. Те же мудрецы, наоборот, поднялись через упражнение в добродетели на такую высокую ступень познания, что имели более ясное представление о каждой добродетели, нежели Павел или другой святой, впервые испытавший восторг.
На этой ступени стояла и Марфа; оттого и ее обращение: «Господин, скажи, чтобы она помогла мне!» надо понимать: моя сестра воображает себе, что она уже может все, чего бы только ни пожелала, только оттого, что так хорошо ей сидеть, приютившись подле Тебя.
Однако посмотрим, так ли оно: «Вели ей встать и уйти от Тебя!» Это было скорее шуткой, а не серьезными словами. Мария была так полна мечты, куда ее влекло, она не знала; желалось ей чего, сама не ведала! Мы слегка подозреваем эту милую Марию в том, что она сидела так у ног Господних, больше чтоб испытывать это состояние, нежели ради духовной жажды! Вот почему Марфа просит: «Господин, скажи, чтоб она встала!» Она боялась, что сестра предастся сладостным чувствам и остановится на этом.
Тогда Христос сказал ей: «Марфа, Марфа! Ты заботлива, ты хлопочешь о многом; а нужно одно! Мария избрала лучшую часть, которая не может быть у нее отнята никогда!»
Не с угрозой произносит Христос эти слова. Ему понятны ее сомнения, Он утешает ее тем, что будет Мария такой, как она желает.
Почему Христос говорит: «Марфа, Марфа», почему называет ее по имени дважды? Без сомнения, говорит Исидор, Бог с тех пор, как стал человеком, ни разу не назвал по имени того, кто бы потом погиб; кого не назвал он, те остаются под сомнением! Под этим Христовым названием по имени я разумею: Его предвечное знание того, записан ли кто от начала веков, раньше создания всякого творения, неизгладимо в книгу жизни. Отец, Сын и Святой Дух; что названо вместе с этим и чье имя, кроме того, Христос Сам произнес, из тех не погиб ни один.
Но почему Марфу называет Он дважды? Чтоб указать, что все временные и вечные преимущества, когда-либо дарованные и предназначенные творению, все это выпало на долю Марфы. Первым «Марфа» указывает Он на совершенство ее в делах временных, вторым – на то, что требуется для нашего вечного спасения, утверждая, что у нее и в этом нет никакого недостатка.
«Ты заботлива, – продолжает Он, – ты вся в миру и все же не даешь миру быть в тебе». Те могут заботиться о мире, которые умеют непоколебимо стоять среди мирской суеты. А стоят они непоколебимо, поскольку все свое дело исполняют по прообразу предвечного света. Делами занимаются вовне, творчество же совершается только там, где побуждаемый разумом действует сам из себя. И только те люди творят, которые находятся среди вещей, но ими не поглощены. Вплотную к ним они стоят, но держатся за них так, как будто стоят они там, наверху, у крайнего небесного круга, совсем близко к вечности.
