Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий

"2 августа 1897 года, из села Яковлева (Орловский уезд) отправились на переселение в Томскую губернию 24 семейства и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной земли.

– Может случиться, – говорил один из переселенцев, – что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится, – так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной".

Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (называется вообще "ладанкой") и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти повсюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время) высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают: "По своей земле хожу". При этом они твердо верят, что, "если захватишь с собой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и скучать по родине". В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть – товарка не откажет закрыть глаза и посыпать на них "родимой землицы". У матерей нет большего горя, как известие, что их сыновья, умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее[28]. У таких людей до сих пор нет страшнее заклятия: "Не видать мне сырой земли", и вернее врачебного средства – как "прощанье" с землей на том самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного под неопределенным названием "притки". На то место, где притекла притка, ходят "прощаться" на девяти вечерних и девяти утренних зорях. Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как "притка" является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: "Прости, мать-сыра земля, в чем я тебе досадил!" После каждого причета дуют и плюют через правое плечо и кланяются в землю. Но плюют только "примерно", так как в тех местах, где "прощаются", плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится скотине, то хозяева сами "прощаются" за хворое животное на повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли распространяется и на животных. В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге (Костромская губерния), если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду, а другой комок завязывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынский уезд) подобным же способом, при переходе в новую избу, переманивают старого домового: из-под печки старой избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.

Особенное отношение нашего народа к матери-сырой земле выражается, между прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди, при встречах с наиболее уважаемыми лицами, кланялись до самой земли, касаясь до нее лбом, или, взамен того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная теперь лишь людям низкопоклонным, не уважающим себя, была обычна в старой Руси как законное установление и перестала действовать лишь в недавние времена во всех слоях и сословиях народа. Но все-таки, по отношению не к лицу властному, а к самой матери-сырой земле, этот обычай упрямо отстаивается во многих местностях. Так, например, весной (в Орловской губернии и уезде), при ударе первого грома все бабы, перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее. В тех же местах сын, дерзнувший оскорбить на миру родную мать или отца, обязательно целует землю после того, как произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь троекратно. Точно так же заподозренный в каком-либо мирском несчастии, вроде поджога, кражи и т.п., целованием земли вполне удовлетворяет и успокаивает своих односельцев. Самое же важное значение земли исстари признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые знаки, до изобретения мензул и астролябий, были не точны по той причине, что намечались по живым урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий, всевозможным изменениям.

Пограничные споры соседних владельцев были бесконечны, особенно в тех случаях, когда не оказывалось налицо письменных записей: дожди смывали последние признаки граней, а старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства чересполосицы все-таки требовали решительного ответа в ту или другую сторону, то кое-где, в глухих местах, были придуманы особые приемы для полюбовных размежеваний. Так, в Олонецкой губернии Каргопольского уезда на нашей памяти еще соблюдался обычай класть на голову вырезанный из спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий свое или чужое право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною. При генеральном межевании 1744 г. этот обычай применялся в смысле бесспорного и вполне законного доказательства. Например, в Ярославской губернии старший чин, заведовавший этим делом, приглашал, по общему приговору, того старика, который признавался наиболее знающим и памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову свидетеля. Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40-50 тому назад он практиковался весьма широко. Так, например, в Пошехонском уезде при наделе крестьян помещиками, по объявлении указа об уничтожении крепостного права, некоторые общества не позволили переделывать своих полос на том основании, что их отцы либо деды обходили эту полосу с землей на голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных спорах в виде клятвы и теперь берут землю в рот, кладут на голову, на спину, за пазуху. В знаменитой кустарным железным производством Уломе произошел в 1896 г. такой случай: спорили о меже на покосе два крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости (Колоденской). Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде: как быть? Долго галдели, переругиваясь, и вдруг все смолкли, когда один чаевский старик взял "кочку" земли и со словами: "Пущай эта земля задавит меня, если я пойду неладно" – пошел по "воображаемой" меже таким твердым и уверенным шагом, что с того времени стала та межа фактическою, бесспорною. Подобный же спор был решен несколько лет тому назад между крестьянами той же Уломской волости, деревни Коротова и крестьянами деревни Карпова, Дмитриевской волости. Так как пословица недаром говорит, что "межи да грани – ссоры да брани", то, чтобы уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в старину, когда делали пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали на эти грани и секли с наказом и приговором, чтобы каждый помнил отцовский участок. Так, между прочим, бывало и у казаков на Дону, так водилось и в Новгородчине, где часто слышалось выражение: "Ты меня не учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен". Теперь, когда на межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами, вместо дерна, кладут на голову святую икону. В одном случае (в Ярославской губернии) около Ростова спорщики удовлетворились, когда один из присутствующих, довольно ветхий старик, вспомнил и сообщил о том, что ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего владельца обходил этот самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна, положенного на голову.

Глотание сырой земли суеверными людьми точно так же не ушло еще в область предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей. Так, например, орловский корреспондент сообщает о следующем случае. Однажды под г. Орлом, через овраг, удобный для нападений лихих людей на задремавших или оплошавших проезжих, темной ночью возвращался домой крестьянин Талызенков. Как из земли, выросли перед ним три человека с дубинами. Подбежали к нему, схватили лошадей под уздцы – остановили.

– Стой, – говорят, – подавай деньги!

– У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил.

По голосу грабители узнали своего односельца – соседа по избам, узнал и он старых приятелей. У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился и говорит:

– Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам себя определить? Нас три души живых – твоя одна. Пустить тебя целым – ты скажешь про нас: тогда живым нам не быть.

Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:

– Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.

– Съешь, – говорят, – комок земли, тогда поверим.