Наше время представляется мне особенно интересным и особенно сложным потому, что мы как раз проходим через еще одну и, пожалуй, величайшую смену парадигмы во всей истории христианского движения. Одним из признаков этого является общепризнанный факт роста так называемого «мирового христианства». Христово Евангелие еще никогда не распространялось так широко по всему миру, еще никогда не проникало в такое множество разных культур, и уже одно это означает, что в ближайшие десятилетия нас ждут большие перемены. Если и можно сказать что-либо определенное о христианстве XXI века, несомненным представляется то, что наше будущее будет всемирным, глобальным, а нормы христианскому движению будут задавать уже не его прежние европейские и североамериканские центры, а более глубокое взаимодействие с культурами южного полушария.
О том, что все это значит для западного христианства, хорошо сказал Хусто Гонсалес, заметив, что, вопреки популярному мнению, самая трудная задача состоит сейчас не в том, чтобы приводить в христианскую семью новые этнические группы, а в том, чтобы принять глобальную трансформацию, уже совершенную Богом во всемирном теле Церкви.
«На самом деле Евангелие действительно распространяется среди многих племен, народов и языков — и действительно распространяется там куда быстрее, чем в доминантных культурах Северной Атлантики. Вопрос не в том, будет ли наша церковь многонациональной и многокультурной. Скорее, вопрос состоит в том, смогут ли люди, привыкшие видеть Евангелие только в формах, характерных для вышеупомянутых доминантных культур, участвовать в жизни многокультурной церкви, которая уже стала реальностью» [84].
Христианам, живущим в северных странах, которые обладают экономическим, политическим и военным превосходством и более других пользуются преимуществами глобализации, будет нелегко признать, что теперь в Божьем Царстве они являются меньшинством, а наиболее динамично развивающиеся центры веры и надежды расположены на периферии империи, преимущественно среди бедных и угнетенных народов. По словам Гон- салеса, богатые христиане должны признать, что они составляют часть всемирного сообщества людей самых разных культур, поклоняющихся Божьему Агнцу, а значит, «что бы они ни думали раньше», в глобальном Божьем замысле их собственный народ и язык является «лишь одним из народов, племен, колен и языков, призванных Богом, чтобы сделать нас, говоря словами Книги Откровение, 'царственным священством Бога' [85]».
Признать и принять такое будущее само по себе нелегко. Однако этот его аспект нам известен и, в значительной степени, уже является реальностью. Я же думаю, что, по аналогии с тем, что произошло в эпизоде с путешествием в Эммаус, в будущем христиан и северного, и южного полушария ожидают и другие сюрпризы, которые сейчас невозможно ни предсказать, ни представить. Это трудно принять — хотя бы потому, что в атмосфере культуры, автоматически предполагающей, что все на свете можно измерить и проанализировать, нам становится неуютно при мысли о надвигающемся будущем, которое никак нельзя предсказать. Но если то новое, что сделал Бог в Эммаусе, заложило фундамент для взрыва, разрушившего привычные категории мышления и практики, и если нечто подобное уже не раз повторялось в истории христианской церкви, то, пожалуй, нам тоже следует подготовиться к потрясению от Божьей новизны, выходящей за рамки всего прошлого опыта. Божье будущее не поддается прогнозам на основании существующих тенденций или данных; оно само откроет нам новые горизонты по мере роста и расширения Божьего царства на земле. Даже сейчас, когда я пишу эти слова, у меня возникает искушение попробовать предсказать, какую форму примет это будущее. Однако мудрость — вместе со всеми уроками, которые мы извлекли из нашего библейского отрывка, — подсказывает мне, что нам нужно просто ждать, спокойно доверяя Божьей новизне и веря, что когда она появится, в ней отразится слава Того, Кто воскрешает мертвых и творит все новое. В одномерном мире перспектива Божьего будущего предлагает нашему неспокойному веку реальную возможность новой надежды в смутное время неопределенности.
Как-то раз летним воскресным утром в Париже 1950-х годов проповедник, приехавший из США, завершив проповедь i американской церкви на набережной д'Орсе, стоял у двери, пожимая руки выходящим из церкви прихожанам. Ему было грустно, так как, по сравнению с предыдущими неделями, народу на этот раз пришло гораздо меньше. Причина тому была очевидной и довольно безрадостной: в предыдущие воскресенья на церковном органе играл великий Марсель Дюпре, и многие французы, несколько раз приходившие его послушать, теперь просто не пришли.
Однако пока прихожане один за другим выходили на крыльцо, к проповеднику подошел мужчина весьма необычного вида и, тепло пожав ему руку, сказал: «Спасибо вам, господин пастор, спасибо за сегодняшнюю службу». Когда священник спросил, как его зовут, тот неожиданно ответил: «Меня зовут Альбер Камю. Я прихожу уже четвертое воскресенье, и сегодня мне впервые удалось найти свободное место». А затем добавил несколько слов, из-за которых вся жалость к себе, которую пастор чувствовал, спускаясь со ступенек кафедры, тут же улетучилась: «До сих пор я приходил слушать Марселя Дюпре, а сегодня пришел послушать вас. Может, вы завтра со мной пообедаете?»
Это первое знакомство американского пастора- протестанта Ховарда Маммы с великим французским писателем Альбером Камю (с которым мы уже познакомились, когда читали «послание» с дороги в Эммаус в конце первой главы) переросло в близкую дружбу и глубокий и интересный диалог, во многом перекликающийся с темами, затронутыми в этой книге [86]. Они действительно встретились на следующий день за обедом, и Камю сразу же перешел к делу, сказав, что начал приходить в церковь только для того, чтобы послушать музыку, но ощутил в себе иное, куда более глубокое стремление: «Я ищу что-то такое, чего у меня нет, и чему я, пожалуй, вряд ли смогу дать определение». Так началась удивительная дружба, продолжавшаяся много лет, и разговоры, отличавшиеся предельной честностью, открытостью и увлеченностью. Постепенно Мамма оказался втянутым в диалог и с такими людьми, как Жан-Поль Сартр и Симона де Бо- вуар, горячо споря с ними о смысле человеческой жизни. Этот священник-христианин не мог и предположить, что станет собеседником ведущих французских гуманистов, исполняя одну из самых трогательных просьб самого Камю: «Не иди впереди меня — возможно, я не пойду за тобой. Не иди позади меня — возможно, я не поведу тебя. Иди рядом со мной и будь мне просто другом».
Отрывки из книг Камю, процитированные мною ранее, показывают, насколько ясно и честно он видел и анализировал состояние современного человека. Неспособность христианства дать адекватную теодицею перед лицом неизмеримого человеческого страдания; человеческая тоска по смыслу жизни, превосходящему чисто материальное, физическое существование; и решимость продолжать жить для других, несмотря на абсурдность существования в пустом, безмолвном космосе — эти темы проходили через все творчество Камю и постоянно возникали в его разговорах с американским священником. Однажды Камю сказал своему другу: «Лишиться жизни — это ерунда; но лишиться смысла жизни, видеть, как исчезает разумность — просто невыносимо». В ответ Мамма сказал, что в Библии есть отрывки, тесно перекликающиеся с мучительными вопросами Камю, и их совместное «изучение Библии в свободном разговоре», по всей видимости, возродило в писателе новое ощущение надежды. Более того, Мамма рассказывает, что однажды Камю ошарашил его просьбой о водном крещении, добавив: «Я хочу этого. Я хочу посвятить этому свою жизнь».
И вот тут Ховард Мамма принял роковое решение. Ощу щая определенную неловкость от перспективы заново крестит католика и не желая совершать таинство крещения в чисто при ватной церемонии, он сказал, что крестит Камю лишь в том слу чае, если тот согласится сделать это публично, одновремен» объявив себя членом церкви. Камю тут же взял свою просьбу на зад и, не скрывая разочарования, решительно заявил: «Я не мог принадлежать ни к какой церкви». Отсюда напрашивается неиз бежный вывод: на пути человека, искавшего Христа, была воз двигнута церковная преграда, которую он просто не смог пре одолеть. Вскоре после этого, когда Мамма возвращался из Пари жа в Штаты, Камю проводил его в аэропорт и на прощание ска зал: «Друг мой, топ cheri, благодарю вас… Я буду и дальше всем! силами стремиться к Вере». Однако встретиться еще раз друзьял не довелось: буквально через несколько недель, уже будучи i Америке, Мамма узнал, что Альбер Камю трагически погиб в автокатастрофе.
Какое значение имеет эта удивительная история в свет(наших размышлений о дороге в Эммаус?
