19
Элиша
Млахим I 19:19–2; Млахим II, гл. 2–8 и 13:14–21
ПРОРОК-ПРАГМАТИК
Элиша и его учитель Элияу представляют собой пару ученик-учитель, подобную — как в историческом плане, так и в свете религиозной деятельности — паре Йеошуа и Моше. Комментаторы сравнивают Элияу с Моше, отмечая, что оба они получили откровение на горе Синай и оба были людьми до некоторой степени «не от мира сего», в связи с чем обоим пришлось предоставить реализацию своих идей более практичным их ученикам.
У горы Синай было Элияу видение, сопровождавшееся огнем, бурей, а также тем, что загадочно названо «голос тонкой тишины». Все эти явления завершились, так сказать, освобождением Элияу от его обязанностей: свыше ему было указано назначить себе преемника. По мнению мудрецов, смысл «отставки» Элияу заключался в том, что его место было на небесах, куда он и был призван, а его преемник должен был быть более «земным» человеком, который завершил бы дела Элияу в мире людей. После видения у горы Синай Элияу понимал, что не сможет выполнить свою миссию до конца, и не стремился к этому. Подобно Моше, он предоставил эту задачу своему ученику — Элише, который больше подходил для земных дел, в частности для установления новой династии правителей Израильского царства[18].
Танах рисует Элияу как человека, который всегда держался особняком, сурового в своих суждениях о людях и их поступках. Элияу явно не подходил для роли главы пророков и не мог воспитать себе преемника. Причем не из-за каких-либо своих недостатков, — просто он не был создан для действий малого масштаба.
Поэтому естественно, что преемник Элияу должен был отличаться от него: это должен был быть человек совершенно иного типа. Выбор Элияу пал на Элишу — простого землепашца, который до встречи с Элияу мог, подобно Амосу, сказать о себе, что он не пророк и не сын пророка. И эта роль была возложена на него без предварительной подготовки и обучения.
Превратив Элишу в пророка, равного себе по достоинству, Элияу совершил одно из величайших своих деяний, потому что этот выбор был очень важен для продолжения пророческой миссии Элияу. Став пророком, Элиша по духу остался крестьянином, практичным человеком, который принимал близко к сердцу боль и страдания народа, понимал проблемы простых людей и политические реалии своего времени. Если Элияу как бы пребывал в другом мире, принадлежа, в глубоком смысле этого слова, к Б-жьей горе, если его уделом было одиночество, а вознесение на небо в огненной колеснице — достойным концом жизни, то Элиша всю жизнь оставался человеком земли. Его пророчествам недостает величия и блеска пророчеств Элияу, но результаты их были, по-видимому, более эффективны.
Элияу не был способен к компромиссу — и в этом одна из причин того, что, несмотря на неоднократную демонстрацию своей связи с высшими силами, он не преуспел в сфере практической политики. Он требовал от народа однозначного решения: служение Всевышнему или идолопоклонство. Он скорее готов был пойти на риск, предоставив выбор самим, людям, чем терпеть двусмысленное положение вещей. Однако «народ безмолвствовал», и Элияу гневно восклицал: «Долго ли вы будете колебаться между двумя мнениями?» (Млахим I, 18:21).
Время Элиши, да и вообще период Первого Храма и обоих царств, нельзя понять без учета того, что Израильское царство, при всей неразберихе существовавших в нем религиозных представлений, все же считалось еврейским государством. Случай с Ахавом, который под влиянием своей жены Изевели ввел культ Баала, был исключением. В принципе Израильское царство считало себя еврейским, а поклонение золотому тельцу, которого называли «опорой Израиля», было простонародной формой служения Всевышнему. В Самарии (Шомроне), Бейт-Эле или Дане золотой телец воспринимался не как символ иной религии, а как нечто в основе своей «израильское», некое возвращение к золотому тельцу в Синае, эмблема еврейского по своей сути церемониала, узаконенная обычаем. Народ Израильского царства не считал, что, поклоняясь золотому тельцу, приобщается к чужому, идолопоклонническому культу.
В этом контексте борьба Элияу была направлена не просто против культа Баала, но, скорее, против более распространенного в народе и более коварного религиозного синкретизма, против развития такой формы иудаизма, которая должна была утратить свое истинное еврейское содержание. Этот синкретизм ярко обрисован пророком Амосом, сурово осуждавшим народ за его испорченность и безнравственность, которые проявлялись в том, что в еврейский религиозный ритуал вводились чуждые элементы. И все же во времена Амоса Израильское царство было, в основном, еврейским. Население более или менее соблюдало еврейские религиозные предписания, вряд ли существенно отличаясь в этом от жителей Иудейского царства. Было, тем не менее, одно важное различие: десять северных колен утратили чувство исключительности еврейского народа, поэтому чужие культы и иноземные формы обрядности причудливо сочетались у евреев с собственным древним ритуалом. Таким образом, пророки Израиля, в отличие от пророков Иудеи, основные свои усилия должны были направлять не на разъяснение сущности еврейской веры и необходимости соблюдения заповедей, а на сохранение исключительности и чистоты этой веры.
В этой борьбе Элияу бескомпромиссно требовал полного отказа от чуждых евреям элементов культа: «Если Б-г — Он (Б-г) Всесильный, — идите за Ним, а если Баал — за ним идите!» (Млахим I, 18:21). Он не хотел играть роль третейского судьи между царем и его подданными, призывая просто уничтожать зло. Элияу предсказывал голод неразборчивому народу и смерть царям-вероотступникам.
В отличие от Элияу, Элиша, который был ведущим пророком во время правления Йе’у, проявлял прагматизм, считая необходимым наставлять людей постепенно. Элиша понимал, что благоразумнее до некоторой степени примириться с их прегрешениями, хотя и не собирался смириться с существующим положением. Разумеется, он стремился в корне изменить социально-религиозную ситуацию в Израильском царстве, но избрал для этого иные средства, чем его учитель Элияу, который хотел добиться результата, исходя из принципа — «все или ничего». Эта категоричность Элияу, описанная в эпизоде у горы Кармель, напоминает конфронтацию Моше и сынов Израиля у горы Синай. Огонь сошел с неба, и Всевышний показал, что Он — Б-г. Это чудо произвело должный эффект, и пророки Баала были посрамлены, но, в конечном счете, коренных изменений в общественном и духовном климате Израильского царства тогда не произошло. Даже после того, как народ «пал на лицо свое и сказал: „Б-г — Он Всесильный“» (Млахим I, 18:39), люди не свернули с прежнего пути. И это, пожалуй, вообще характерно для истории: укрепление веры должно быть реальной и глубокой потребностью общественного сознания.
Элияу не собирался идти на компромисс в безнадежной и нескончаемой борьбе против инерции привычного. Он оправдывал свое рвение словами: «Весьма возревновал я о Б-ге Всесильном (Б-ге) воинств» (Млахим I, 19:10). Эта ревность должна быть понята как ревность любви: ведь сказано: «Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как ад, ревность» (Шир а-ширим 8:6). Но получить возможность взаимной любви — не то же самое, что сокрушить Баала и утвердить истинную веру. Элияу ощущал потребность в исключительности, в том, чтобы направить свое рвение только на службу Всевышнему. Ничто другое для него не существовало. Поэтому, когда Всевышний спросил пророка, находящегося у горы Синай: «Что тебе здесь, Элияу?» (Млахим I, 19:9), тот ответил лишь: «Весьма возревновал я о Б-ге, Всесильном (Б-ге) воинств».
Этот неоднократно повторяющийся ответ был в некотором смысле рефреном его жизни и выражал то, на чем основывалось его величие. Эти слова объясняют, почему именно Элияу, а не Элиша, захватил воображение последующих поколений и почему именно Элиша должен был продолжить дело Элияу.
В широком историческом плане Элияу все же восторжествовал над пророками Баала, а народ Израиля, в конечном счете, возвратился к почитанию единого Б-га. Но, как мы знаем, это произошло не сразу и не прямым путем. Никакое единичное кризисное событие, как бы ни было оно драматично, не может привести к коренному изменению народа. Необходим был Элиша, с его умеренным постепенным влиянием, чтобы осуществить это. Правда, религиозная жизнь в Израильском царстве так и не приобрела чистоты веры Моше, как это было в Иудейском царстве в эпоху Иерусалимского Храма. Тем не менее, чужеземные культы Тира и Сидона были устранены; фундаментальный, хотя и несколько искаженный, иудаизм был восстановлен в Израильском царстве, и есть сведения о том, что цари, правившие после Йе’у, приблизились к ритуалу и практике еврейской религиозной традиции. Священное Писание показывает (Млахим II, гл. 6), как Элиша постепенно стал играть роль советника обоих царей — и Израиля и Иудеи. Ему удавалось добиваться изменений не с помощью одного впечатляющего акта, а, как это делает крестьянин, земледелец, каким и был Элиша, — упорным и настойчивым трудом. Он пахал, сеял и терпеливо ждал урожая. Он знал, что не может получить результат немедленно. Элиша использовал существовавшие суеверия и силу своего провидения не для того, чтобы радикально изменить положение вещей, но чтобы постепенно восстановить в Израильском царстве первоначальный иудаизм.
