Ознакомительная версия.
Русская эмиграция в Европе была крайне разношерстной и представляла собой слепок русского дореволюционного общества, только в изгнании. Обострились несогласия и противоречия: правые яростно осуждали левых (виня их в победе большевиков в России в 1917 году), монархисты в своих журналах писали манифесты против всех, им отвечали эсеры и меньшевики, единая церковь раскололась на три юрисдикции — РПЦ, РПЦЗ и малую часть, временно перешедшую под Вселенский патриархат.
С началом войны разногласия не устранились, но наметился перелом. Враг занял Европу, потом напал на СССР, и против этого общего врага нужно было объединиться. Каждый, кто считал своим долгом совести встать на борьбу с нацизмом, решились на конкретные действия. Политика коллаборационизма Франции и те компромиссы, на которые пошло правительство Петена, были для многих патриотически настроенных французов неприемлемы. Русскими в рядах европейского Сопротивления двигали сложные чувства в борьбе с Гитлером: долг послужить приютившей их стране (ставшей второй родиной), надежда на победу и освобождение России, поражение не только национал–социалистов, но и крах сталинского СССР. Но победа только укрепила Сталина, репрессии и преступления против собственного народа продолжились, и этот вампир в облике Антихриста до сих пор кое–кому внушает надежды на свою «канонизацию». Мечты о канонизации Гитлера немцам в голову не приходят, а если бы пришли, то вызвали бы наверняка шок и экстренное совещание Совбеза ООН.
В 1942 году, перед русскими во Франции встал вопрос, нужно ли создавать отдельный русский «Резистанс» или вступить в ряды французской организации. По многим причинам, которые излагает один из участников «Резистанса» И. А. Кривошеин в «Вестнике участников Сопротивления» (Париж, 1946–1947), идея создания отдельной русской ячейки была отвергнута. Самым главным аргументом было то, что такое формирование затруднило бы конспирацию и в случае «провала» повлекло бы удар по всему русскому делу во Франции.
Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Вики Оболенская, Тамара Волконская, мать Мария (Скобцова), отец Димитрий Клепинин… Это только малая часть имен из списка русского «Резистанса», блестяще образованных, православных, любящих Францию и Россию, и мученически принявших смерть. О некоторых из них рассказ впереди, а пока я поведаю о малоизвестной молодежной группе немецкого Сопротивления.
В Германии в 1943 году была раскрыта организация «Белая роза», её руководители, Ганс и Софи Шоль, Александр Шморель, Кристоф Пробс, Вилли Граф, Курт Хубер были казнены.
Почему они назвали себя «Белая роза»? В дневниковых записях молодых людей, основавших движение, этому нет четкого объяснения. До сих пор строятся догадки происхождения названия: то ли роман Ф. Достоевского «Братья Карамазовы», где на гроб мальчика была
* * *
положена белая роза, символ возрождения и вечной жизни, подсказал им его, то ли повесть известного писателя Б. Травена «Белая роза» (1929), в которой он рассказывает о народном движении в Мексике. Нельзя исключить и «Божественную комедию» Данте. Ганс Шоль, его сестра Софи, их друзья и соратники Вилли Граф, Кри–стоф Пробс, Александр Шморель и профессор Курт Ху–бер были знатоками поэзии и литературы, и «небесная роза» Данте уже стала однажды символом молодежной группы «Bundisch Jugend» в начале 30–х годов. Членом этой группы был и Ганс Шоль, вплоть до 1933 года, когда пришедшие к власти национал–социалисты её запретили.
Кто они, эта группа образованных, увлеченных искусством и любящих жизнь молодых людей? Они вышли не из бедняцкой или пролетарской среды, где классовая борьба горячила кровь, а подпольная и конспиративная жизнь была нормой. Все шестеро членов «Белой розы» — выходцы из буржуазной среды. Они были богаты, их научная и медицинская карьера после окончания университета, очевидно, была бы вполне успешной. Родители сыграли важную роль в их духовном воспитании и формировании политических взглядов. Их объединяли христианские принципы морали и вера в Бога. Ганс и Софи Шоль были протестанты, Вилли Граф — католик, Александр Шморель — православный, Кристоф Пробс был верующим, но некрещеным. Накануне казни он попросил креститься, но ему было в этом отказано (в день казни у него родился третий ребенок). Об этих героях невозможно говорить коротко, на спех, не хочу и я, рассказывая об их подвиге, невольно скатиться в патриотический газетный пафос. Почти все они вели дневники, писали письма; некоторыми отрывками из них я и хочу поделиться с читателем.
Им было всем чуть за двадцать, но, читая их дневники и письма с русского фронта, поражаешься взрослости суждений, осознанности выбора, глубокой вере, молитве за растерзанную родину, сострадания к униженным. Они сознавали опасность, по их пятам шла смерть, но даже накануне казни они скорее утешали своих друзей и близких, говорили о вечной красоте, мечтали о будущей свободной Германии и молились Богу.
За очень короткий срок им удалось многое. Они нашли помощников и единомышленников как среди профессуры и известных литераторов, так и в студенческой среде. Они сумели написать и распространить десятки тысяч листовок по всей Германии. Они действовали рискованно и, как все или почти все молодые люди, порой безрассудно.
По рассказам знавших их людей все они были ребятами веселыми и обаятельными, а по фотографиям, дошедшим до нас, очень красивыми. В студенческие годы, на медицинском факультете Мюнхенского университета, их свели общие интересы — музыка, литература, политика. С приходом к власти национал–социалистов эти мальчики и девочки быстро повзрослели и с ужасом осознали, в какой страшный мрак окунулась их страна.
Софи Шоль пишет в своем дневнике: «Мы много говорили с нашим отцом. Чаще всего наши беседы проходили во время длинных прогулок. Отец на многое открыл нам глаза. Мы любили Германию, так сильно, что никогда не задавали себе вопросов, «за что и почему» мы любим нашу родину. С приходом Гитлера нас стали учить и объяснять «как и за что» мы должны любить нашу родину. Мы жили как несмышленые зверушки, мы были невинными полевыми цветами, свободно бегущими по небу облаками и легким ветерком ласкающим наши лица, мы обожали музыку и поэзию, зачитывались Гёте и Достоевским, ходили на концерты Генделя и на воскресную мессу, мы молились и читали святого Августина… Но вдруг оказалось, что все это ни к чему. Мы, наши друзья, были такие разные, настолько индивидуальные, в чем, казалось бы, и кроется богатство человеческой личности, и вдруг оказалось, что именно в этом и есть главная опасность для нации, для национальной идеи. Как‑то незаметно, нас всех поставили под знамена, мы запели другие песни, нас научили маршировать, ходить строем, не возражать и коллективно думать. К концу тридцатых годов вся Германия была зациклена на шпиономании».
«Скажи, отец, — спрашивал Ганс Шоль, — а фюрер знает о существовании концентрационных лагерей? Он знает, как в молодежных отрядах следят за партийной дисциплиной? Знает ли он, что душевнобольных детей увозят из клиник и монастырей в неизвестном направлении? Почему тем, кто освобождается из лагерей, запрещено под страхом смертной казни рассказывать, что они пережили? Почему и как такое правительство и такой вождь смогли укрепиться в нашей стране?» Отец Ганса и Софи Роберт Шоль был по профессии налоговым советником. В начале 30–х годов он увлекался идеями «великой Германии» и даже вступил в одну из национал–социалистических организаций. Но довольно быстро понял, что политические взгляды и идеи фашизма ему как верующему протестанту совершенно чужды. Он не боялся прямо говорить со своими детьми о том, что происходит с их народом, когда главным становятся богатство и идеология власти. Отец не уходил от ответов и объяснял: «Германия пережила страшные годы бедности, безработицы и унижений. Великая страна практически к началу 30–х годов перестала существовать как великая держава. Фюрер сумел возродить экономику, остановил инфляцию, бедность отступила, люди поверили ему и его партии. Вы родились сразу после Первой мировой войны, вы выросли в бедной стране, но свободной, оглянитесь вокруг, — сегодня нас стали уважать и бояться. Это кое–кому придает уверенность. Но мы не животные, а потому материальное благополучие не может нас сделать счастливыми. С патриотическими песнями на устах и стройными рядами фюрер и его партийцы поведут молодежь на смерть, и вы будете обязаны служить не Господу, а дьяволу. Программа служения и «правильной» любви к родине уже для всех вас прописана. Молодежь призвана под знамена, бить в барабаны, трубить в горн, носить форму, значки, петь патриотические песни. Как детей из сказки о знаменитом гамельнском крысолове, вас заманят в пещеру, где все погибнут…»
«В начале 1942 года мы стали находить в наших почтовых ящиках листовки, — пишет в своем дневнике Инга Шоль1. — Текст их содержал выдержки проповедей епископа Мюнстерского фон Галена. 12 июля всей Германии стало известно, что орден иезуитов закрыт, а его члены выгнаны из своих обителей с приказом немедленно покинуть провинцию Вестфалию. То же самое постигло и женские обители в Лотарингии и Варте, вплоть до отдаленных границ. В бенедиктинском монастыре святого Иосифа, где обычно находили приют и медицинскую помощь одинокие матери с детьми, был проведен обыск, а вскоре мы узнали, что это место переоборудовано под огромный кинотеатр. «Ненужные, неполезные люди», среди которых много душевнобольных, инвалидов, одиноких стариков, вывозят из больниц в неизвестном направлении, а родственникам сообщается об их внезапной смерти и выдается кучка золы. Мы все больше понимали, что нас хотят перековать душевно, из нас, христиан, хотят сделать другую нацию и свернуть с пути Господа!»
Ознакомительная версия.
