Авессалом, со своей безупречной внешностью и свитой из пятидесяти скороходов, а также с готовностью стоять у ворот и оказывать честь входящим, беседуя с ними, сочетает в себе две категории: он элегантный наследник правящего класса, но при этом он похож и на выходца из народа. У Авессалома вполне просчитанные амбиции, и он воплощает их. Можно представить себе, что ему посоветовали так поступить.
Самые сильные чувства возбуждает третий тип лидера, который опирается не на право рождения и не право человека из народа, а исключительно на чудовищную силу личного таланта, или, если сказать по-другому, на любовь Бога, или богов, или судьбы. Авессалом таким качеством не обладает. Я правлю вами, — кажется, говорит такой лидер, — не благодаря своим предшественникам или соратникам, а благодаря самому себе, ибоГосподь создал меня самым находчивым, самымбыстрым, самым лучшим. Как сказал Давид Мелхоле, когда она бранила его за пляски, его любят не только рабыни, воины и люди, поющие хвалу, но и Бог. Такой талант глубже амбиций и выше расчетов, в которых есть только политическая целесообразность и ее побочные продукты.
Но хотя соперничество между Давидом и его сыном носит судьбоносный характер, разворачивается оно в рамках актуальной политики. В жилах Давида течет моавитянская кровь, когда-то он был телохранителем и приверженцем филистимского царя, в ранге царя Израиля его охраняли верные хелефеи и фелефеи. В отличие от своего предшественника Саула, Давид поддерживал близкие отношения с филистимлянами, ханаанеями и прочими нееврейскими племенами. Кому-то в Израиле он сам мог показаться иностранцем. И действительно, в Талмуде поднимается вопрос, можно ли вообще включать Давида, потомка моавитянки Руфи, в собрание евреев! Легендой о том, что Давид был сыном Иессея от иноземной рабыни, обычно объясняли, почему Давид был приставлен к стадам и сначала его даже не привели к Самуилу.
Авессалом тоже сын чужеземки, но он вырос на земле Израиля. В отличие от отца, он никогда не был аутсайдером. Думая о том, как отец начинал из ничего, он, наверное, воспринимал собственный затянувшийся старт как несправедливую обиду. Конечно, Авессалом не однажды слышал историю о ста краеобрезаниях и точно подсчитанной удивительной форе в еще сто краеобрезаний. Не может быть, чтобы он не слышал песнопения: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!» (I Цар. 18, 7)
Но, как бы то ни было, юному длинноволосому принцу с его колесницей и доверительной манерой общения везет с вербовкой сторонников из всех колен Израиля. Авессалом заручился поддержкой даже почти мистически мудрого и проницательного отцовского советника Ахитофела. Или наоборот: может быть, это Ахитофел завербовал Авессалома — хитроумный советник, вероятно, чувствовал, что прекрасный с головы до ног царский сын, всегда готовый применить силу по отношению к Иоаву, фантазирует о новом варианте песнопения: Давид победил тысячи, а Авессалом… Спустя примерно четыре года после официального примирения Авессалом, несомненно под руководством Ахитофела, предпринимает кампанию по поиску союзников для выступления против отца. Очевидное нежелание Давида заметить назревающий мятеж — еще одно разочарование для Авессалома; это еще одна форма отчуждения от лица отца.
Старое племенное соперничество и незакрытые счеты помогают заговорщикам так же, как в свое время Давиду иностранное происхождение и затруднительное положение филистимлян. Например, никто не забыл, что Давид отдал гаваонитянам семерых сыновей и внуков Саула, чтобы их повесили во искупление кровавой вины родителя. Как и почти во всем, что связано с Давидом, в мятеже Авессалома есть и другие отзвуки истории Саула. Когда Авессалом хочет сместить отца и провозгласить себя царем, он едет в Хеврон, который был столицей Давида, когда тот управлял только Иудеей, без Израиля. Восставший сын приказывает своим сторонникам кричать по сигналу трубы: «Авессалом воцарился в Хевроне» (II Цар. 15, 10). Этот эпизод напоминает действия Давида, когда он одолел Саула, а сам Давид оказывается в роли Саула.
И вот разразился мятеж, подпитываемый историческими противоречиями между сложившимися группировками и взаимными подозрениями. Когда вести из Хеврона приходят к Давиду в Иерусалим, он возвращается к тактике своей молодости и вместе со своими приверженцами бежит в провинцию — Давид выводит свои силы из города Давида, оставив десять наложниц присматривать за домом. Таким образом, бывший некогда изгнанником Авессалом может теперь насладиться зрелищем отца, которого он изгнал из Иерусалима. Описание исхода верных последователей Давида, которые сопровождают царя, бегущего из города, показывает, сколько его сторонников происходило не из сынов Израиля:
«И вышел царь и весь народ пешие, и остановились у Беф-Мерхата. И все слуги его шли по сторонам его, и все Хелефеи, и все Фелефеи, и все Гефяне до шестисот человек, пришедшие вместе с ним из Гефа, шли впереди царя. И сказал царь Еффею Гефянину: зачем и ты идешь с нами? Возвратись и оставайся с тем царем [имеется в виду Авессалом. —Р.П.]; ибо ты — чужеземец, и пришел сюда из своего места; вчера ты пришел, а сегодня я заставлю тебя идти с нами? Я иду, куда случится; возвратись и возврати братьев своих с собою; милость и истину [с тобою]!» (II Цар. 15, 17–20)
С Давидом идут филистимляне и другие иноземцы; «гефянин» происходит из филистимского города Гефа, как и Голиаф. Диалог Давида с Еффеем — модель для тысяч приключенческих романов, где товарищи предпочитают сражаться вместе, причем их верность друг другу преодолевает разницу в происхождении. На предложение Давида о почетном выходе из игры Еффей отвечает в героических или придворных традициях (вспоминается благородная прабабка Давида Руфь, клявшаяся в верности еврейке Ноемини, хотя та освободила ее от всяких обязательств; точно так же Давид освобождает Еффея):
«И отвечал Еффей царю, и сказал: жив Господь, и да живет господин мой царь: где бы ни был господин мой царь, в жизни ли, в смерти ли, там будет и раб твой. И сказал Давид Еффею: итак иди и ходи со мною. И пошел Еффей Гефянин, и все люди его, и все дети, бывшие с ним. И плакала вся земля громким голосом. И весь народ переходил, и царь перешел поток Кедрон; и пошел весь народ по дороге к пустыне» (II Цар. 15, 21–23).
В этом разговоре Еффей вновь подтверждает, что видит в Давиде некое качество, благодаря которому он следует за царем, — и Авессалом обречен, потому что в нем этого качества нет. Когда Авессалом стремится подражать молодому Давиду и провозглашает себя царем в Хевроне, Давид действует без колебаний и сомнений.
Священники тоже было последовали за Давидом в пустыню, взяв ковчег Завета, но Давид велел им вернуть ковчег в Иерусалим — по причинам частично благородным, а частично практическим: ведь благочестивая покорность Божьему суду предоставит ему ценную шпионскую сеть в Иерусалиме. Он говорит:
«Возврати ковчег Божий в город. Если я обрету милость пред очами Господа, то Он возвратит меня и даст мне видеть Его и жилище Его. А если Он скажет так: „нет Моего благоволения к тебе”, то вот я; пусть творит со мною, что Ему благоугодно. И сказал царь Садоку священнику: видишь ли, — возвратись в город с миром, и Ахимаас, сын твой, и Ионафан, сын Авиафара, оба сына ваши с вами; видите ли, я помедлю на равнине в пустыне, доколе не придет известие от вас ко мне. И возвратили Садок и Авиафар ковчег Божий в Иерусалим, и остались там» (II Цар. 15, 25–29).
Давид плачет, покидая Иерусалим и взбираясь на Масличную гору; его гонит сын Авессалом, по которому тосковало сердце царя и которого ему необходимо было увидеть вновь, несмотря на то что Авессалом убил его первенца и своего брата Амнона, — более того, даже несмотря на то, что Авессалом способен убить всех своих братьев. В этом тяжком горе Давид покрывает голову, и то же самое делают все его спутники. Тот, кто не знает Давида, мог бы истолковать покрытую голову и плач как признак того, что царь потерял самообладание. Даже Авессалом мог бы так подумать, глядя на стенающую закутанную с головой фигуру, которая взбирается на Масличную гору. На вершине царя встретил Хусий Архитянин, и «одежда на нем была разодрана, и прах на голове его» (II Цар. 15, 32). Давид плачет и закрывает голову, но быстроты реакции он не утратил. Уже сделавший священников Садока и Авиафара шпионами, царь вербует еще одного агента — двойного; он говорит Хусию Архитянину:
«Если ты пойдешь со мною, то будешь мне в тягость; но если возвратишься в город и скажешь Авессалому: "царь, я раб твой; доселе я был рабом отца твоего, а теперь я — твой раб": то ты расстроишь для меня совет Ахитофела. Вот там с тобою Садок и Авиафар священники, и всякое слово, какое услышишь из дома царя, пересказывай Садоку и Авиафару священникам. Там с ними и два сына их, Ахимаас, сын Садока, и Ионафан, сын Авиафара; чрез них посылайте ко мне всякое известие, какое услышите. И пришел Хусий, друг Давида, в город; Авессалом же вступал тогда в Иерусалим» (II Цар. 15, 33–37).
