Только вот нигде нет примеров того, чтобы знахарь, колдун превратился в жреца. Зато есть обратные примеры. Слово «маг», в древней Персии обозначавшее жрецов, превратилось в название средневековых колдунов, а там – перешло на цирковых фокусников – маг Игорь Кио [28] , скажем. Точно так же в современном ирландском языке колдун – drui. Слово это происходит от древнего названия могущественной касты кельтских жрецов-друидов. При чем тут, спросит читатель, маги и друиды, мы ведь говорим о волхвах?! Да хотя бы при том, что евангельский злодей, то выдававший себя за мессию, то пытавшийся купить у апостолов благодать, которого латинские переводы называют Симоном Магом, а ирландские книжники – Симоном Друидом, в славянском переводе стал Симоном Волхвом. В русской литературе Средневековья слова «волхв» и «жрец» употребляли как равнозначащие и взаимозаменяемые: царь Охозия в русском переводе библейского предания «послал къ идолу Ваалу и къ жрецомъ его спросити: буду ли жив или умру? Посланные шли спросить волхвовъ…». В «Великих Четьях-Минеях»: «Старейшина волхвом введе я (ее. – Л.П.) в церковь идольскую [29] и понуди я отрещися Христа и поклонитися идолам». Как видно, что волхв, что жрец – для русского книжника все равно, различия между этими понятиями он не делает. В «Сказании об основании града Ярославля» в святилище Волоса приносил жертвы и гадал волхв. Смело можно предположить, что, как и в случае с магами и друидами, первым значением этого слова было не «колдун», а именно «жрец», «священнослужитель». Тем более что само слово «колдун» в других славянских языках обнаруживает сродство с делами, далекими от сельской ворожбы и заговаривания больных зубов: по-хорутански калдовати – приносить жертву, калдованец – жрец, калдовница, калдовнище – жертвенник.
В.В. Колесов так прямо и пишет в своей книге «Древняя Русь: наследие в слове»: «Колдун – именование Языческого жреца, приносящего жертвы».
Между прочим, привычка смотреть на священнослужителя свергнутой религии как на колдуна не оставила людей и в не столь далекие времена, в просвещенной Европе. Тайлор в «Первобытной культуре» сообщает нам, что жители протестантских стран – Германии, Англии – смотрели на католических священников и монахов как на могучих чудодеев, способных помочь там, где свой, протестантский, пастор оказывался бессилен – унять буйство полтергейста, отвадить покойного дядюшку Вилли от вредной привычки выть и скрестись в двери скорбящей родни лунными ночами, усовестить эльфов, повадившихся заводить в трясину коров…
Бедные патеры попросту разделили судьбу, постигшую магов в зороастрийском Иране, друидов – в католической Ирландии, и, надо думать, волхвов в православной Руси. Продлись Средневековье еще столетья три, и мы бы сейчас гадали, не является ли римское «патер» – священник – производным от германского «патер» – колдун. И эволюционисты бы в это свято верили!
Надо еще сказать несколько слов о гипотезе «финского» происхождения летописных волхвов, высказанной еще в начале XX века и с тех пор часто всплывающей в литературе, как сугубо научной, так и популярной. Оснований у этой теории, собственно, два – согласно «Повести Временных лет» во время богословской беседы с воеводой Янем Вышатичем пленные волхвы рассказали-де ему «миф» о творении мира, очень напоминающий мордовские легенды, записанные в XIX веке. Нашли также сходства и в обряде, которым два волхва из Ярославля (те самые, взятые в плен Вышатичем) выявляли «прячущих гобино» (так называли магическое благополучие, причину урожая) «лучших жен» с обрядом подготовки к Языческому празднику у той же мордвы. Иногда эти сопоставления даже выдаются за «давно доказанные».
На самом деле все это, что называется, вилами по воде писано. Начать с того, что летописный рассказ о богословской беседе княжеского воеводы с пленными мятежниками вызывает большие сомнения – с чего бы? В переданных летописцем «речах волхвов» они сначала рассказывают какой-то «миф» с фигурирующим в нем «сотоной», и более всего напоминающий христианский апокриф, отдающий болгарской ересью богомилов. Похожие легенды были известны и в Сербии, и на Украине – в местах, весьма далеких от каких бы то ни было «финно-угров». Далее, на вопрос воеводы: «Кто ваш Бог», волхвы вдруг заявляют: «Антихрист (который. – Л.П.) сидит в бездне». Наконец, парой строк спустя, воевода спрашивает: «Что сказали вам Боги?» Так Бог с «сотоной», «Антихрист» из бездны или Боги? Скорее всего, прав был советский историк Тихомиров, утверждавший, что летописец излагал Языческие воззрения «в нарочито карикатурном виде», и обвинявший летопись в «подлоге». Что до обряда, то тут бы нашим ученым не хвататься за поверхностное «сходство» летописного описания с мордовским обрядом, а изучить вопрос подробнее – есть ли такой обряд у других финских племен, не общавшихся со славянами? Ведь, по меньшей мере, равновероятно и заимствование этого обряда мордвой у славян. Однако на самом деле, как отметил в «Поэтических воззрениях славян на природу» еще Афанасьев, не наблюдается и достойного внимания сходства: «Мы, со своей стороны, не усматриваем в этом описаний ничего общего с летописным рассказом: в мордовском обряде укол ножа представляет не более как символическое действие, и самый обряд этот имеет целию собрать припасы для общественного жертвоприношения, какое совершается в благодарность за дарованный Богами урожай. Летопись же говорит о действительном избиении жен, заподозренных в похищении гобина». Точно так же в болгарской песне герой рассекает тело ведьмы-ламии. Из разрубленного тела тремя реками бегут зерно, вино и мед, отнятые у людей злодейкой. Сама история о двух волхвах, странствующих от Ярославля к Белоозеру по округам-«погостам» и возвращающих им благополучие-«гобино» путем рассечения «лучших жен», очень напоминает одну русскую сказку. В ней поп вместе с превратившимся в другого священника «святым Николой» (православной заменой Волоса, кумир которого стоял в Ярославле) ходит по «царствам», в которых царит «печаль великая» из-за болезни или «беснования» «царевен», и исцеляют последних, рассекая на мелкие части в бане, промывая в котле и воскрешая к новой жизни. Когда поп по жадности решился взяться за дело в одиночку и не сумел оживить рассеченную «царевну», его даже повели вешать – как повесили в конце концов плененных Вышатичем волхвов. И если в сказке «Никола»-Волос спас непутевого и жадного спутника, то в летописи Волос в образе своего священного зверя-медведя лишь похищает тела казненных, да и «царевны» – лучшие жены погостов – по летописи, не воскресали. Ну а какая из версий ближе к истине – как знать?
Какие еще доводы в пользу «финского» происхождения волхвов? Культ медведя у уральских племен – но медведь и у славян был священным животным, как и у финно-угров, связанным с загробным миром. Больше того, медведи изображаются даже на Языческих надгробиях Англии эпохи викингов, где, уж конечно, про финнов разве что слышали. По-видимому, вообще бесполезно доискиваться, кто у кого перенял культ медведя – черепа пещерных медведей заботливо сохраняли в каменных ларях еще неандертальцы; они же делали глиняные (с настоящими черепами) идолы могучего зверя.
Еще один «довод» сторонников финского происхождения летописных волхвов – в одной из летописей они названы «кудесниками», а это слово происходит-де от «кудесы» – бубен, а бубен якобы славянам был неизвестен и перенят ими у финских племен в XV веке. При этом ссылаются на Фаминцына, автора, конечно, почтенного, но писавшего более века назад. Уже в его время Любор Нидерле называет бубен среди «инструментальной основы славянской музыки»; упомянут бубен, вместе с гуслями и гудками, в Киево-Печерском Патерике XI века, причем миниатюра к сказанию изображает именно прекрасно известный нам инструмент.
Более всего против «финского» происхождения волхвов говорит их роль в летописных событиях. Роль эта будет подробна рассмотрена ниже, но сразу скажу – немыслимо представить на месте волхвов презренных «мордовичей» или «чухну», постоянных покорных данников славян. Судя по русскому эпосу (сошлюсь на мое же исследование «Этнос и раса в былинах»), финское население заселяемых славянами лесов, как и степняков, русичи за людей не считали. Русская девушка, бегущая из татарского плена в балладе «Полонянка», услышав от перевозчика-«мордовича» предложение руки и сердца в обмен на перевоз и спасение от настигающих татар, предпочитает броситься в реку и погибнуть. В Кировской области, по воспоминаниям хорошего знакомого автора этих строк, еще в 80-х годах прошлого столетия потомки русских, новгородских переселенцев в Кировской области, брезгливо сторонились жителей деревенек, населенных русскоязычными потомками крещеных «вотяков»-удмуртов и «черемисы»-марийцев, а в Удмуртии, при коллективизации, русские крестьяне не желали объединяться в один колхоз с удмуртами-односельчанами и требовали создания отдельных хозяйств. Как видим, презрительное отношение к финно-угорским племенам сохранялось веками даже после тысячелетней проповеди церкви с ее «нет ни эллина, ни иудея». Можно ли поверить, чтоб тем же презренным финнам вдруг начинали оказывать такое почтение, которое в летописях и у ибн Русте русы выказывают своим волхвам?
