Ознакомительная версия.
Наконец, в области вероучительной епископ выступает, в силу апостольского преемства, как единственный учитель, которому община обязана повиноваться.
III
1. В течение I и II века собор по своей форме совпадал с церковным собранием. Это совпадение должно было нарушиться с того времени, когда церковная община потеряла свой кафолический характер. Перестав быть кафолической церковью во всей ее полноте, церковная община не была больше в состоянии на своих собраниях решать и обсуждать кафолические вопросы: эти вопросы должна была решать кафолическая вселенская церковь, в которой всю полноту власти получили епископы, как преемники апостолов. Следовательно, решение этих вопросов должно было перейти к собранию епископов, как новой форме собора. Однако такое резкое изменение формы собора — от собрания–собора к чисто епископскому собранию — было немыслимо для III века. Церковное сознание этого времени продолжало видеть в соборах собрание Церкви, а не одних только епископов. Даже для Киприана такое епископское собрание не было церковным собранием, так как не только церковь в епископе, но и епископ в церкви. Собрание епископов должно происходить в церкви, для того чтобы быть собором, т. е. оно должно быть в соединении с церковным собранием той общины, в которой это совещание епископов происходит. Отсюда естественный и незаметный переход от церковного собрания к новой форме собора — то же самое церковное собрание, но усиленное приглашением епископов других общин. Как мы видели, толчок в этом направлении был дан Римом. Рим первый усвоил эту вторичную форму и до некоторой степени предписал ее всем церквам. Условия этой формы были тем легче, что как на Западе, так и на Востоке существовали одинаковые догматические предпосылки.
Весь III век посвящен развитию и укреплению вторичной формы собора. Развитие этой формы должно было поставить вопрос о взаимоотношении этих двух эпитетов, из которых теперь составлялся собор: собрания епископов и церковного собрания.
2. Мы видели, что предписываемая Римом новая форма собора вызвала разнообразную реакцию. Нет никаких оснований думать, что новая форма собора сразу же вытеснила прежнюю. Прежняя форма могла существовать сравнительно долго наряду с новой, особенно на Востоке. Если в период господства этой формы наши сведения о соборах–собраниях более чем незначительны, то в этот период они совершено прекращаются. Более того, первые сведения о новой форме собора также весьма немногочисленны. Это, может быть, объясняется тем, что соборы во вторичной форме сравнительно редко происходили: созвание этих соборов было сложно, особенно в период гонений. А если они и происходили, то сведения о них сохранились случайно. Составление протокольных записей — дело довольно позднего времени. Кроме того, как и раньше, в церковной памяти сохраняются самые акты, а не где и как эти акты были постановлены.
Известное место из Тертуллиана («Кроме того в Греции бывают в известных местах эти собрания всех церквей, на которых сообща обсуждаются и более важные вопросы и которые служат средством весьма торжественного представительства всего имени христианского» [187]) почти ничего не дает даже для свидетельствования факта созыва соборов в начале II века. На основании текста этого места нельзя быть вполне уверенным, о каких именно соборах идет речь: православных или монтанистических. Последнее предположение представляется даже более вероятным, так как ни II, ни III, ни последующие века не знали формы собора как собрания церквей — concilia ex universis ecclesiis. Совершенно невероятным представляется предположение, чтобы Тертуллиан–монтанист под concilia ex universis понимал собрание епископов разных церквей. Наоборот, для монтанистов, при малочисленности их общин, собрание нескольких церквей является вполне допустимым.
В эпоху Киприана соборы выступают в более или менее определенной форме. Совершенно естественно, что больший интерес представляют для нас соборы первой половины III века как времени формулирования соборов во второй форме.
3. В связи с монтанистическими спорами мы находим у Евсевия следующее: «Книги Аполлинария против этой ереси упоминает Серапион, которого называют тогдашним епископом Антиохийской церкви, преемником Максимина. Вспоминает он и самого Аполлинария в письме к Карику и Понтику: изобличая в нем ту же ересь, он заключает так: «Дабы вы знали, что деятельность этого общества лжецов, именующего себя «новым пророчеством», мерзостна братству нашему во всем мире, посылаю вам письмо Клавдия Аполлинария, блаженнейшего епископа Иерапольского в Азии». В этом же письме Серапиона имеются подписи разных епископов; один из них подписался так: «Аврелий Кириний мученик, молюсь о вашем здравии». Другой так: «Элий Публий Юлий, епископ Девельта, фракийской колонии». <…> В указанных писаниях имеются собственноручные подписи многих единомысленных им епископов» [188]. Это свидетельство Евсевия не дает ответа даже на вопрос, что именно происходило в Антиохии в эпоху епископства Серапиона (190–212). Harnack предположительно высказывается, что в Антиохии происходил «какой–то собор». Тот факт, что письмо Серапиона снабжено подписями других епископов, делает близким предположение, что от него ведет происхождение «какой–то собор» [189]. Если принято это предположение, то возникает вопрос, был ли этот собор собранием–собором или церковным собранием, усиленным присутствием приглашенных епископов. Различие между первой и второй формой, как было указано, заключается в том, что при первой форме участие епископов не является обязательным, как это имеет место для второй формы собора. Трудно предположить, чтобы Серапион специально созвал столь отдаленных епископов, как епископ фракийской колонии. С другой стороны, после серии пасхальных соборов вряд ли можно предположить, чтобы в Антиохии по–прежнему считали церковное собрание правомочным обсуждать и решать догматические вопросы. Поэтому, скорее всего, можно думать, что Серапион воспользовался пребыванием в Антиохии епископов, сведущих в монтанистических ересях и было решено составить собор. Составление собора из случайно находящихся епископов в истории соборов становится обычным явлением, и, может быть, Антиохийский собор Серапиона является первым собором такого рода. Однако следует заметить, что такое предположение ничем не может быть доказано. С не меньшей вероятностью можно выказаться и за то, что в Антиохии происходил собор в первоначальной форме. Из области предположений мы могли бы прийти к уверенности только в том случае, если бы мы знали, каково было церковное сознание как самого Серапиона, так и Антиохийской церкви {190}.
4. Несколько полнее наши сведения относительно Карфагенского собора при епископе Агриппине. Положительные сведения об этом соборе мы находим у Киприана: «Это постановил и утвердил по взвешенном обсуждении на общем соборе доброй памяти Агриппин с прочими своими епископами, которые управляли церковью Божией в провинциях Африке и Нумидии [191]". «Для нас же не внове обязывать креститься тех, кто приходят в церковь от еретиков, ибо уже много лет прошло с того времени, как при Агриппине, муже доброй памяти, множество епископов, сойдясь вместе, это постановили». [192] Блаженный Августин дополняет сведения тем, что на соборе присутствовало 70 епископов [193]. Карфагенский собор Агриппина был первым в серии соборов по вопросу о приеме еретиков в Церковь. Он требовал перекрещивания еретиков. Дата соборов Harnack, как и другими исследователями, довольно точно определяется 218–220 гг. [194] Как ни относиться к сведениям Августина (Harnack считает их достоверными [195]) о 70 епископах, присутствие на соборе большого количества епископов вне всякого сомнения. Это большое количество епископов исключает всякую мысль о том, что Агриппин составил собор из присутствующих в Карфагене епископов. Для того чтобы собрать такое многочисленное епископское собрание, необходимо было специально вызвать епископов. Как происходил собор, нам неизвестно, но вряд ли можно предположить, чтобы собор исчерпывался одним епископским совещанием. Последующая практика Карфагенской церкви явно противоречит этому предположению. Надо думать, что собрание епископов было соединено с церковным собранием. Отсюда, естественно, — преобладающее значение епископов на таком соборе. Церковное собрание не может рассматриваться как собор без участия епископов. Чем больше епископов, тем авторитетнее собрание. Современник собора Агриппина Тертуллиан православную церковь охарактеризовал как ecclesia numerus episcoporum [196]. Для эпохи Тертуллиана это противопоставление не совсем правильно, но тем не менее в церковном собрании этого времени действительно произошел большой сдвиг. Для предыдущей эпохи авторитет и значение собора зависели исключительно от того, что в нем открывается воля Божия, а не от числа присутствующих епископов. Поэтому каждый собор обладает одним и тем же авторитетом — авторитетом Церкви. Когда же в церковном собрании усваивается мысль о том, что присутствие епископов является необходимым условием для существования собора, то необходимо получает значение число епископов. Апостолат в Церкви вверен епископату, поэтому в идеале епископат в целом является выразителем воли Божией. Возможно только более или менее относительное приближение к этому идеалу, а потому собор с большим количеством епископов становится авторитетнее собора с меньшим их количеством. Правда, и последний выражает волю Божию: иначе он не был бы собором.
Ознакомительная версия.
