После обеда послышался издалека голос идущего к нам поклонника, русского беженца из Югославии к нам на беседу. Как ни прятались мы, но вынуждены были принять его. Так как до вечерни и после нее пришлось с ним долго беседовать о разных скорбных обстоятельствах беженских и требовалось оказывать внимательное сочувствие скорбному, то я под влиянием сего чувства забыл о своем занятии умною молитвою, потерял и место сердечное, с большим вниманием приобретенное. И в тот вечер под праздник Усекновения главы Св. Предтечи Господня Иоанна и на другой день на утрени никак не мог собраться умом и обрести место сердечное, и только призывание на помощь, после молитвы Иисусовой Пресвятыя Богородицы и празднуемого Св. Предтечи несколько смягчило сердце и привело в чувство.
29 августа
На Литургии, слава Богу, причастился с чувством, но после Литургии в новой беседе с гостем снова рассеялся и утомился, но оставивши гостя до обеда не мог ни отдохнуть, ни направиться на молитву. Во время обеда продолжение той же беседы на три часа до провода гостя. Пришел после этого в свое тихое помещение, но не смог ни спать, ни молиться внимательно ибо потеряно место сердечное. Хотя совесть спокойна была за проведенное время в беседе. Пришлось сознаться в своей немощи. Вместе с участием и вниманием к ближнему, в то время надо хранить и свое состояние молитвенное. Но и сознавши эту немощь и напрягавшись не раз на умную внимательную молитву, не мог получить, пока не вспомнил так часто забываемое нами то необходимейшее для нас в трудах спасения евангельское предупреждение Христа Спасителя: «Яко без Мене не можете творити ничесоже». Вспомнив же и помолившись Господу в сердце о помощи, тотчас незаметно и получил ее: в сердце самом изреклась молитва: «Иисусе Сыне Божий помилуй» и обрелось таким образом без художественных приемов место сердечное. Теперь мне пришлось пользоваться ими для поддержания молитвы, начавшейся Божиею помощью.
Итак, благодарение Богу, помолился около часу и усталость от беседы долговременной пропала и забыл, о чем говорил с гостем, тогда как до сего, все что приходило на ум отвлекало его от молитвы. Сначала мы порадовались, когда на время уклонились от гостя, и он отошел в другое место. Мы же, узнав об этом, потом укорили себя в совести, что, охраняя свое безмолвие, пренебрегаем заповедью Евангельскою о страннолюбии и любви к ближнему. И вот Господь дал нам случай исполнить заповедь Христову и увидеть свою немощь и неспособность еще служить ближнему без ущерба своему духовному устроению. Что чему и когда предпочесть, да вразумит Господь на будущее в свое время в совести. Теоретически же это трудно обучить себя навсегда: чтобы заповеди о любви к ближнему и молитве для монаха были всегда равносильны. Одни от святых предпочитали иногда одно, а другие другое (Арсений и Моисей преподобные). В определении того, что чему предпочесть когда, много значит нравственное состояние, возраст духовного преуспеяния: любовь к ближним и молитва могут быть в равной степени усвоенными преуспевшими духовно. Немощным же иногда вполне должно оставить служение ближнему для преуспеяния в молитве, а иногда и восполнять недостаток ее служением ближнему, особенно, когда сам слабый молитвенник, не обходится, а пользуется помощью других. (Об этом подробно рассуждает преп. Исаак Сирин в главе об исповеди).
30 августа
После обеда читали о молитве Иисусовой из 1. «Странника» (изд. 3–е, 1884); 2. «Русского Инока»; 3. Добротолюбия; и 4. из писем Еп. Феофана по вопросу: кому можно и кому нельзя заниматься «художественной молитвой» по Добротолюбию.
По «Страннику» (стр. 74, изд. 3–е), кто одолевается сном и разленением бурею помыслов во время умной сердечной молитвы, не готов к занятию ею. По «Иноку» (Вопрос 75, февр. 1913, стр. 140) со слов преп. Григория Синаита из Добротолюбия (ч. 1–я, гл. 8–я) «Непослушливые и страстные с дерзостью приступающие к умно–сердечной молитве не достигают и как самочинные впадают в дерзость во мнение и в прелесть».
Еще строже высказывается Еп. Феофан («Письма к разным лицам» 2–е издание, письмо 80–е: «О прелести при умной молитве» стр. 415), где решительно сказано, что всякий проходящий умносердечную молитву с художественными приемами по Добротолюбию без руководителя, по одному описанию в Добротолюбии неминуемо впадает в прелесть, переоценивая значение «художественных приемов» и достигаемые ими естественные последствия и собрание ума и теплоту, признавая их за действие благодати Божией.
Это все прочитанное несколько смутило меня недоумением, что без наставника–руководителя, которого ныне трудно и даже невозможно найти, не следует заниматься умносердечной молитвой по святоотеческому учению по Добротолюбию из–за опасения неминуемой прелести.
Но далее, прочитав все статьи из «Инока», мы увидели, что, правда, молитва умная по Св. Симеону Новому Богослову зависит от послушания, в котором приобретается чистота совести и беспопечение, что есть необходимейшее условие для занятия умной молитвой. Там же далее разъясняется, как чистую совесть можно соблюдать по отношению, во–первых, к Богу, во–вторых, к духовному отцу и в третьих, к прочим лицам и вещам. Послушание для делания умной молитвы необходимо для приобретения чистоты совести и беспопечительности, которые без послушания невозможны. По словам преп. Григория Синаита, где он говорит о безусловной необходимости для чистоты совести (л 83, г. 1–я) первым приготовительным условием для умной молитвы иметь послушание, то разумеется под словом этим не первая ступень иноческой жизни (т. е. внешнее послушание), а разумеется внутреннее свойство характера — послушливость, которая может приобретаться и без внешнего послушания, от одного внутреннего послушания Заповедям Божиим (Св. Григорий Богослов), как это видно и на примере святых, в числе коих были и занимавшиеся молитвой с художественными приемами по Добротолюбию и сподобившиеся молитвы умной благодатной, не живших под внешним послушанием, но угодивших Богу совершенно, в числе их Нил Сорский, Паисий Величковский и даже в мирской жизни — Патриарх Константинопольский св. Григорий Палама, св. Патриарх Фотий. Да и сам преп. Симеон Арх. Солунский велел всем мирянам в других письмах и книгах не говорит так решительно против художественных приемов и даже считает их пригодным и необходимым средством для нас расслабленных и ленивых, конечно, не имеющих и добродетели послушания (Письма по поводу Сперанского, стр. 169 и 210).
Итак, в наши времена, когда оскудели наставники художественной молитвы, все–таки встречались среди иноков делатели сей молитвы (Парфений Киевский духовник; Филарет, игумен Глинской пустыни и другие). После сего мы порешили, что нужно держаться по сему недоуменному вопросу нашего делателя умной молитвы Паисия Величковского, с великой опасностью рассматривать сей вопрос. На вечерней молитве Господь сподобил под конец умиления, и первая мысль, родившаяся от сего чувства, — это был ответ мне на мое недоумение: что можно и мне со смирением заниматься умной молитвой, к которой не раз возбуждал меня Господь через других, и на которую я получил благословение от духовного отца своего и старца (Игнатия Болгарина). Даже чувствовал в это время как бы угрозу немилости Божией, если пренебрегу и после сего молитвою.
31 августа
На утрене после простой молитвы сел заниматься «художественной» молитвой, долго мучился: не мог соединить с дыханием молитву. Когда слежу вниманием за дыханием — с низведением ума с ним из головы в сердце, не могу в это время внимать раздельно и словам молитвы, также и наоборот. Слова молитвы (и не полной) не вмещаются в один прием дыхания, т. е. вдыхание в себя и выдыхание, и по необходимости приходится скорее произносить слова молитвы, чем как в среднюю приблизительно меру вместе с биением сердца. Тогда оставил следить при каждой молитве за процессом низведения дыхания в сердце, внимая только словам молитвы. И что же, вскоре заметил, что в сердце, внимая словам молитвы, я одновременно стал замечать и дыхание, как сердце мое как бы расширялось, принимая в себя воздух и испуская, теперь я мог яснее следить из сердца и разделение дыхания на два физических приема — вдыхания и выдыхания — и соответственно с ними соединять две половины молитвы. Мало того, стоя вниманием постоянно в сердце, а не развлекаясь всякий раз при произношении молитвы процессом намеренного введения дыхания в сердце, я в тишине сердечной и неразвлекаемом внимании стал понемногу одновременно с дыханием замечать и биение сердца, с которым стал сообразовывать и скорость произнесения слов молитвы с каждым биением одно слово и таким образом вместе с пятью словами молитвы (сокращенной) совмещать пять биений сердечных в один прием дыхания. Это прежде казалось затруднительным, ибо из сердца я мог уже управлять и дыханием, задерживая его несколько (что согласно и с святоотеческим учением об умной молитве), чтобы вместить в него пять слов молитвы совместно с пятью биениями сердца. Слава Богу за открытие для меня нового опыта после долгих недоумений и труда: «Ищите и обрящете». Возблагодарив Господа, я спокойно и с умилением помолился по новому опыту, внимая главным образом в глубине сердца словам молитвы, с которыми оно соединилось, особенно с именем, как бы дышало им и услаждалось. Даже и то заметил я после, что, когда совершаю умную молитву во время проходки, передвижение ног за каждый раз само собою постепенно сообразуется под влиянием сердцебиения и со словами молитвы. Когда же поспешишь в проходке или замедлишь, от частого у меня застоя крови в ногах, то чувствуешь некоторое неудобство в творении ее. Так телесная и душевная жизнь у нас установлена Творцом в союзе и соответствии между собою, а через них и с духовною жизнью, отсюда видно и значение художественных приемов, употреблявшихся святыми и предлагаемых нам ими в Добротолюбии. Кроме сих главных нужнейших пособий для всех, могут у каждого обучающегося умной молитве с разумом (быть) и свои собственные пособия, ему только удобные, святоотеческим не противные и безвредные, и их нельзя уничижать (как это иногда делают наши духовные писатели более с теоретической, чем опытной точки зрения). Как бы кто с внешней стороны ни молился, только бы постоянно молился со смирением, вниманием и умилением. Дорого это внутреннее устроение — всегдашняя память Божия, приобретаемая нами немощными в вере и любви к Богу, при помощи всяких искусственных приемов, не взирая на их внешнюю красоту, как бы юродство во Христе. Параскева, Саровская юродивая послушница, в начале своей подвижнической жизни научена была справлять свои частые поклоны тем, что творила их, приговаривая при сем скромные, не нарушающие чувства целомудрия, слова мирской песни. И Господь не оскорблялся тем. Тем более не оскорбительно для Бога и какие–либо у кого–нибудь свои особые скромные приемы, хотя и простые и, может быть, смешные для кого–либо не только легкомысленного, но и для серьезного образованного умного молитвенника–теоретика. Часто «буее Божие» премудрее человека есть и немощное Божие крепчае человеку есть (Кор. 1, 25).
