Пифагор указывал и на возможность настройки души–инструмента в унисон с небесной симфонией. Им являлся особый уклад жизни, который требовал просветленности, гармоничности и меры в поступках, чувствах и мыслях. Пифагореец должен был воспитывать в себе целомудрие, сдержанность, миролюбие, уважение к древним учениям, строго следить за собой, заглядывая в свою душу, проверяя совесть. Человеку следует помнить, что его бессмертная душа есть арена противоборства враждующих сил. Их нужно привести в равновесие. Того, кто не смог перестроить свою душу по принципам гармоничности, не минует возмездие. Лишь совершенная жизнь может принести душе блаженство в этой жизни и в будущих воплощениях.
Образованный Пифагором союз представлял собой настоящий религиозный орден со своей обрядностью, иерархией, учением для посвященных; членов его связывали строгая дисциплина и послушание. Особое значение придавалось развитию музыкальной культуры и математических знаний, углубленным размышлениям–медитациям.
Идеи Пифагора о Едином, о гармонии, вечных основах мироздания, о бессмертии духа оказали плодотворное воздействие на развитие античной философии и науки. Не обладая столь могучим религиозным даром, как Индия или Израиль, Греция все же сумела завоевать для мира великие духовные сокровища в сфере познания и религиозной мысли.
Эсхил. Афины, 525–456 гг. до Р.Х.С начала V в. до Р.Х. о самых трудных жизненных проблемах заговорил греческий театр. Он стал и храмом, и трибуной, и книгой. Создателем греческой трагедии был Эсхил (525—456 гг. до Р.Х.).
В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее — титане, дерзнувшем похитить у Зевса огонь для людей. Древний миф послужил Эсхилу канвой для воплощения своих самых сокровенных дум.
Завязка драмы — первая часть трилогии, до нас не дошла. Вторая ее часть, трагедия «Прикованный Прометей», начинается с того, что Зевс, не властный убить Прометея, приговорил его к вечной пытке.
Бездушные исполнители царской воли — Власть и Сила — приводят великана к скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушаться Зевса. Острое лезвие пронзает грудь Прометея, руки его накрепко притягиваются цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящим морем, остается лишь ждать, когда орел Зевса спустится терзать его.
Пока грохочут удары молота, пока палачи совершают свое дело, Прометей хранит молчание. Но едва они уходят, как титан разражается громкими воплями и укорами. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери–Земле, к Эфиру, к быстрокрылым ветрам, рекам и волнам: «Смотрите, что ныне, бог, терплю я от богов!»
На зов страдальца откликается хор морских Океанид, они уговаривают Прометея подчиниться. А добродушный Океан говорит: «Не лезь ты на рожон, не забывай, что правит никому не подотчетный царь».
Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело и не собирается отрекаться от него. Он предвидел свою участь, но тем не менее пошел на нее во имя человеколюбия. Он тверд, как скала, о которую у ног его тщетно бьются волны. На уговоры Гермеса, которого Зевс посылает выведать известную лишь Прометею тайну будущего, титан отвечает:
«Не думай, что из страха перед Зевсом
Я стану бабой, буду умолять,
Как женщина, заламывая руки,
Чтоб тот, кого я ненавижу, снял
С меня оковы. Не бывать тому!»
Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своему мучителю.
В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя богов мстительным тираном. Прометей кричит, что он ненавидит всех богов, что у Зевса «справедливостью служит произвол», что расправа над заступником людей — всемирный позор владыки Олимпа.
В заключение трагедии Зевс исполняет свою угрозу — и скала с казнимым, среди воя и блеска молний, проваливается в Тартар.
Симпатии зрителя были, конечно, на стороне Прометея. А что же Зевс? Может, божество — не хранитель мира и промыслитель, а страшный палач? Ведь некоторые народы свыклись с такой мыслью, о чем, например, свидетельствует культ Молоха.
Но Эсхил не делает такого вывода. Он говорит: если Зевс таков, то против него надо восстать во имя добра и свободы. Эсхил взывает к вольнолюбию и мужеству греков, к их чувству человеческого достоинства, произносит приговор деспотизму и поистине божественным ореолом окружает того, кто отдает себя за людей, во имя их спасения. Не случайно, что в скале Прометея иногда усматривали античный прообраз Креста Христова.
Третья (ныне утраченная) часть трилогии — «Освобожденный Прометей» — посвящена примирению богов. Зевс сохранил свой трон, но лишь потому, что отказался от зла, изменил саму свою природу. Так решила Судьба, и это уже не просто слепое течение событий, а торжество Правды: Судьба требует того же, что и нравственное чувство человека. У Эсхила она перестает быть враждебным началом, а является принципом нравственного Миропорядка. Верховный бог в единении с Мойрой олицетворяет Провидение. Этому провидению Эсхил оставляет прежнее имя — Зевс. Он не хотел вводить новую религию, но стремился обновить старую. Его исповедание веры сводится к тому, что не тирания темных и злых сил господствует во Вселенной, но божественная Правда.
Софокл. Афины, V в. до Р.Х.Младший современник Эсхила, другой великий трагик — Софокл (497—406 гг. до Р.Х.) жил в эпоху расцвета Афин при Перикле и в последующие годы Пелопоннесской войны и эпидемий. Еще недавно казалось, что свободная жизнь в свободном цивилизованном обществе ведет к окончательному триумфу человека, к спасению от всех мировых зол. Но пришло непонятное и грозное несчастье, беспощадно уничтожая все планы и мечты. Умирает от чумы в расцвете сил Перикл, не осуществив и половины своих замыслов.
Софокл не может, как Эсхил, верить в Провидение, Справедливость и гражданские идеалы — все это рухнуло перед лицом неведомых сил. Под непосредственным впечатлением смерти Перикла Софокл пишет драму «Царь Эдип».
Трагедия воскрешает одно из древних фиван–ских сказаний. В Фивах свирепствует мор. Отчаявшиеся люди приходят к своему царю Эдипу, прося спасти их; ведь Эдип — великий герой и защитник народа, его избрали монархом после того, как он победил кровожадного Сфинкса, разгадав его загадки.
Эдип посылает вопросить оракула и получает ответ, что бедствие навлек живущий в Фивах убийца прежнего царя. Лая. Но кто этот человек? Эдип клянется, что разыщет его и уверенно берется за дело; он вызывает старого прорицателя–слепца Тиресия и умоляет его открыть имя преступника. И вот тут–то начинает надвигаться неотвратимое…
Софокл настраивает зрителя на ожидание подкрадывающейся беды. То, что сюжет ему известен, не умаляет напряжения. Напротив. Предугадывая развязку, зритель испытывает волнение от каждой случайно оброненной фразы, каждого намека. Кажется — вот слово, один шаг, и все останется в тайне, но нет — это всего лишь короткая передышка, и Рок снова продолжает свое наступление.
Тиресий колеблется, он не хочет открывать имя убийцы, царь настаивает, приходя в раздражение, а затем и в ярость. Тогда пророк осторожно намекает, что в самом Эдипе есть «кое–что, достойное укора». Но властитель глух ко всем предостережениям: он неотступно требует ответа и наконец получает его:
«Заставлю же тебя
Я приговор свой собственный исполнить:
Беги от нас: не говори ни с кем —
Ты кровью землю осквернил, ты проклят!»
Эдип поражен, но ни на секунду не сомневается, что пророк лжет. Это заговор! Тогда Тиресий удаляется, всенародно объявив, что Эдип — убийца своего отца и муж своей матери. Настороженный царь останавливает слепца:
«Эдип. Слова твои загадочны.
Тиресий. Умеешь ты хитрые загадки разрешать.
Эдип. Над счастьем ли Эдипа ты смеешься?
Тиресий. То счастие тебя погубит».
Гнев царя обращается на брата жены, Креонта: это его происки, он хочет завладеть престолом. Но в дело вмешивается царица Иокаста. Она смеется над пророчеством: ведь Лаю было предсказано, что он падет от руки сына, и поэтому он приказал бросить ребенка в лесу связанным. Убит же Лай был вовсе не сыном, а разбойником на перекрестке дорог. Можно ли после этого верить оракулам?
Упоминание о перекрестке заставляет Эдипа вздрогнуть; он начинает торопливо расспрашивать, как выглядел Лай, как совершилось убийство. И каждый ответ наполняет его ужасом. Невероятная догадка закрадывается ему в душу. Страх овладевает и царицей.
