Все это не означает, конечно, что видимый мир, разглядываемый в простоте душевной нормальными и живыми глазами живого и нормального средневекового человека, так уж ничему его не учил. Ясно, что учил. Григорий Великий (VI век) епископу Массилину, в иконоборческом раже лишившему образов неграмотных людей, писал так: эти люди, "которые, смотря по крайней мере на стены, могли бы прочесть то, чего они не могут прочесть в рукописях... За то, что ты запретил поклонение иконам, мы тебя вообще хвалим; за то же, что ты их разбил, порицаем... одно дело поклоняться картине, другое - при помощи содержания узнавать то, чему нужно поклоняться". Слово и вид как средство познавательного научения в некотором смысле приравнены. Потому что вид лишь средство, наглядное учебное пособие, картинка, за которой все-таки слово о сути дела - смысле (или, точнее: слово как смысл), и именно ему, слову, собственно, и следует поклоняться. Изображение - начало просветленного знания, так сказать, начальная ступень ученичества. Зато сразу и в целом. Разновременные сюжеты живописных полотен средневековья предстают как квазиодновременные и потому лишены пространственной глубины: сведены к плоскости, выутюженной поверхности пространства. Но только так может быть схвачено слово, которое, напротив, объемно, а если слово к слову есть речь, - то и как развернутое во времени: движущееся, преподаваемое слово. "Ухо-глаз" - естественный человеческий орган восприятия божиего мира в средние века. Только спустя столетия глаз сможет видеть то, что видит, объемно, проникая в подспуд вышколенной плоской поверхности картинки мира: в глубины и в структуры вещей, а слово станет всего лишь инструментом, стилом - для рассказывания об увиденном. Ухо, как сказал Г. Д. Гачев, хочет видеть, а глаз - слышать. И правильно сказал. Но свет молнии - сразу, а звук протяжен. На палимпсестах слово само себя стирает и вновь изображает. Голос графичен, а линия вопиет. А пока средневековое слухо-зрение сопрягает (чает сопрячь) материю и дух, вещь и слово, вид и голос (логос - из тех же букв). Отсюда и синтетические формы учености (компиляции, компендии, энциклопедии, суммы). А цель этого сопряжения (и средство тоже) - свет: поучающий, то есть выговариваемый и выслушиваемый; просветляющий, то есть взирающий и видимый. Свет - цель и средство сразу; он же и метод. То есть вся ученая наука - вся ученость - просветляющее ученое дело. Деяние Мастера, длящегося в собственном изделии и светящегося Светом источника. Светом сформирован и про-свещать призван. Мастер Света. Doctor illuminatus... Не деревянное ли железо? П. Флоренский выстраивает светоряд: светоносец, светообразный, световершение, светодавец, светодержец, светоначальный, светоявление... светопреставление.
Контекстовые значения ключевых слов средневековой книжной учености улавливают зрительно-слуховую - поучающую на слух и на глаз - природу света. Doceo - учить, но и утверждать, инсценировать (то есть говорить и показывать). Video - отвлеченно мыслить, но в то же время - видеть внутренним оком; "Mugere videbis sub pedibus terrain" - "Ты услышишь, как земля загудит под ногами". "Услышишь", а если точно, то "увидишь". Видеть гудение... Umbra - тень, видимость, иллюзия; а umbra rhetorica - риторская школа (за видимостью - слово, то есть подлинное, но данное как вид - зрению, а не слуху); doctor umbrae - буквоед, но школьный учитель тоже: буква видимый элемент слова, съедобный, - как мы уже видели, буквально съедобный его элемент; но и такой элемент, который можно преподать на слух. Lumen свет, но lumina orationis (dicendi, verborum, sententiarum) - цветы красноречия, красное словцо и... спасение. Цвет и слово вместе. То, что надо! Lego (однокоренное lectio) - подслушивать, но также видеть, различать взором. Еще раз: слухозрение...
ПРОПОВЕДНИК, СТАВШИЙ ИСПОВЕДНИКОМ. Но как стал? Как свет, творящий мир вещей, может стать светом человеческой души? Как научение светоносным вещам становится просветлением вовнутрь - самому на себя смотреть в свете Х-лучей... - высветлением себя самого для просветления всех других? Но все это только и исключительно в сфере слов-деяний, слов-жестов; поучительных деяний, нравоучительных жестов, наводящих в конечном счете на Смысл. Один-единственный.
Если знание в средние века и в самом деле есть знание-деяние об умении обнаружить смысл, то это действенное знание, понятно, есть знание о субъекте этого знания - о мастере этих самых слов; знание мастера о себе самом. Потому что мастер средневековья (магистр - учитель) сращен с вещью, данной глазам и ушам мастера в качестве набора (системы) приемов ее изготовления. Но ученость книжного человека, обращенная на себя же самого, если это средневековая ученость, обязана представить собственный предмет как текст, подлежащий комментаторским толкованиям, истолкованиям, перетолкованиям. И тогда жизнь окажется избытой в слове, в тексте. Жизнь текста предстанет текстом жизни, должным научить. Все это будет ученой жизнью. Ибо нет отдельно - текста и жизни. Они - если это средневековая ученость - всегда вместе. Ученость для всех, но при этом глубоко личное, интимно-индивидуальное дело: уникально обнаруженный собственный свет души, но такой свет души, который ничем не отличим от света души каждого и всех. Уникально только его выявление; ученое действие - деяние. "Не извне воспринимаем, а в себе самих припоминаем". И тогда идеальный предел лица лик, то есть чистый свет души, теневой абрис личины. Такова "Исповедь" Августина, сделавшая Августина-ученика Августином-учителем на целые десять веков. До... Франческо Петрарки. За голосом "Исповеди" - вид образца из священного Писания, поданного как стремление к образцу - как жизнь новообращенного, канувшая в исповедальное слово.
И здесь - начало и конец жанра. За чертой - "Исповедь" Руссо, когда автор - исследователь самого себя, осмысленного как объект для рассматривания и - отдельно - выслушивания. Свет души, как то, во что следует и вглядываться, и вслушиваться, Новое время уже не знает.
А у Августина слово говорит, но и жжет: светится. Светом невечерним. И потому просветляет. В новые же времена слово не жжет, а греет. Физико-химический анализ света, разложение его на линии спектра: будь то свет Солнца или будь то свет души. Жизнь и текст - врозь, хоть и на виду друг у друга.
НО ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ ТЕКСТА и есть ученая жизнь книжного человека средних веков, создающего учение о слове как о деянии. А знание о мире - еще не скоро, в грядущих веках.
Следуя, как вы уже, наверное, заметили, средневековой методе - ходить вокруг да около, спускаться к предшественникам и залетать к тем, кто унаследовал, поглядывая сверху, но и почтительно снизу вверх, намечу пути к этим будущим столетиям, дабы точнее вызнать место действия и образ действия героев нашей истории.
Божие Первослово - мир - священный текст о мире - слово о священном тексте (комментаторское толкование) - разночтение, разноречие (снятие священности) - текст как разномыслие - идея о мире - мир как предмет исследования.
Бог - пророк - ученый книжник (учитель-ученик?) - ученый-специалист (исследователь мира вещей).
Слово - свет (слух и зрение) - глаголящий цвет - овеществленное слово о цвете (слухозрение) - свет и цвет как предмет нового естествознания.
Субъект-предмет - метод-предмет - предмет + метод (эмпирия новой науки + система обучения в Новое время).
Организационные формы средневекового образования: домашнее воспитание монастырская и соборная школы - религиозный орден - университет - оккультное сообщество - медицинская школа - рыцарский орден, купеческая гильдия, ремесленный цех - Платоновская академия ренессансных времен.
Развитие жанра: Евангелия - Исповедь обращенного - жития - видения; этимологии - сентенции - комментарии - глоссы - компиляции - компендии лекция и диспут - энциклопедии - суммы - гуманистическая эпистолярия, ученая беседа - ренессансная автобиография.
Но это - столь сильное опережение событий, что, собственно, средневековая ученость, припертая сверху всего лишь XIII столетием, рискует утратить средневековое свое первородство во имя будущих своих последействий. Потому и перечеркнем все эти только что вычерченные пути и вновь погрузимся в пространства и времена, в коих только и возможно быть средневековой книжной учености в собственном ее смысле, а средневековым книжникам жить в этом своем качестве.
Но что это все-таки такое - быть средневековым книжным человеком, учителем слова как дела в средние века?
Вы, наверное, заметили и такое: ученый человек и человек книжный, учитель действия и Мастер слова (не спутайте с современным писателем) и, напротив, Учитель слова (не спутайте с нынешним словесником), но Мастер личного деяния. Может быть, все смешалось?.. Но смешалось, скорее, содержательно - средневеково-синкретическим образом. Попробуем, оставаясь в пределах предположений, кое-что уточнить.
Быть ученым человеком в средние века - это означает уметь изготовить из слов такого рода прием, чтобы исхитриться с помощью этого приема лицом к лицу сойтись со Смыслом. Лично сойтись - один на один - с этим Смыслом. Личным именным действием-деянием взять этот смысл, о-смыслить себя, а смысл вочеловечить; срастить этот смысл с самим собой - стать лучше, богоугодней: индивидуально спастись и... стать причастным ко всеобщезначимому запредельному Смыслу. Но это сугубо человеческое, никакое не ученое дело, а дело души, ее опыт. И тогда ученый человек - по меньшей мере вопросительная конструкция. Но... свести смысл к священному тексту при помощи всевозможных правил для правильного чтения текста - совсем иное дело. Тем более, если эти правила к тому же еще лично тобой изобретены или кем-то - неважно, но для постижения текста, светящегося раз и навсегда данным Смыслом. Суметь в слове воспроизвести Смысл, высветить его и потому восприять его как смысл божественный, но и как смысл самого себя, своей жизни. Восприять - не познать, а если и познать, то совсем уже в тогдашнем, далековатом от нас смысле: причаститься к предмету познания, сойтись с ним. Познание обладание - со-итие... И все-таки словолюбивая - филологическая - работа. Ученая и книжная. И тогда ученый человек - естественная, хотя и взрывчато противоречивая, конструкция для средних веков; но и противоестественная для Нового времени. Ведь познать для словолюбивой и словоохотливой средневековой эпохи - и в самом деле восприять. Но так познать вещь, что свести эту вещь к той вещи (то есть открыть причинно-следственные связи, естественно устроящие вещественный мир), - ученое дело новой науки. (Точнее: познать не столько вещь, сколько ее сущность.) Исторический итог развития средневековой учености нам известен. Неизвестна историческая конкретика этого радикального преобразования. Но именно эта конкретика куда богаче любой, сколь угодно артикулированной схемы. Воспроизвести (уточнить, подправить, видоизменить, трансформировать, а может быть, и вовсе отменить) предложенную схему в живом многообразии живой истории и есть задача. Но если бы дело обстояло только так, то можно было бы насыщать и насыщать почти необозримым материалом контурно, но очерченный все же образ средневекового ученого человека. Прорисовывать и прорисовывать имеющиеся детали картины, дорисовывать и дорисовывать недостающие. Не особенно увлекательное, хотя и полезное собирательское занятие. Конечно, проблема все равно оставалась бы: как слово-прием способно обрести осмысленность, а смысл - истончиться и изощриться до слова-приема? Но дело не только в этом.
