Типичным для гносиса является признание наряду с категориями «иле» — материи и «пневмы» — духа третьего элемента: «псюхе» — души, или жизненного дыхания. Отсюда та трихотомия, которая займет затем видное место в христианской антропологии вплоть до формирования представления о трех последовательных фазах человеческой истории, сформированного под воздействием в числе других учений и доктрины троичности.
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ И ПРИЧАСТИТЕЛЬНОЕ БОГОСЛУЖЕНИЕ
Все люди подразделялись в соответствии с принципом трехчленного деления на плотских, пси-хичных и духовных.
Павел не сомневается, что первые — это те, что живут погруженные в потребности материальной жизни; вторые еще чувствуют себя связанными нормами формальных предписаний, действующих внутри общины; и только духовные отмечены благодатью. Всякое их действие превращается в доброе деяние, даже без того, чтобы они сами это осознавали.
Речь идет о неисповедимом выборе. Сам по себе человек предрасположен всего лишь к «рабству греха»: он не творит добра, которого хотел бы, но, напротив, предрасположен делать зло, которого бы не желал причинять (Римлян., 7: 14–25). Потому и дан человечеству богом закон, чтобы оно убедилось в своей неспособности управлять самим собой в соответствии с собственными нормами и отдалось бы с доверием воле бога. Кто исключён из этого состояния избранности, тот погибший человек.
Мы вступаем здесь в область теологического детерминизма. Абстрактные богословские изыскания, впрочем, в то время еще не начались — они были бы тогда смехотворны; за идеей божественного предначертания, утверждавшейся в страстных и бурных спорах, просматривается лишь тот факт, что в правовой и нравственной структуре общества что-то не ладится и новый путь не только возможен, но и неотвратим.
В господствовавших в греко-римском мире условиях «предназначенные» неизбежно осмысливали преобразования в мире в их религиозном выражении, а не в области конкретных экономических и социальных отношений. В известных пределах даже идеология Павла могла восприниматься как стихийный отклик «отчужденного» человека на йапросы гражданского общества, на историчность реальной жизни.
Несовместимость веры и закона аргументировалась при помощи целой серии софизмов, которые предвосхищали методологию талмудистов. Этот метод очевиден в двух наиболее значительных посланиях всего эпистолярного сборника! к общине галатов в центральной зоне Малой Азии и в письме к римлянам.
Павел движется в русле иудаистской традиции, и закон для него — это то, что передано евреям в Писании, то есть в Ветхом завете. Патриарх Авраам рассматривается, однако, в качестве родоначальника «колена» христианского, поскольку он верил в-обещание Яхве до того, как были обнародованы законы Моисея. Обращенные, каково бы ни было их национальное происхождение, — это новые «сыны Авраама», настоящие иудеи.
Подобное убеждение в чем-то соприкасается с расизмом — расизмом «наоборот». Павел распространяет на христианские общины идею этнической исключительности, которой были так горды иудеи средиземноморской диаспоры. Христиане, наследники и последователи иудеев, сравнивались с ветвями дикой маслины, привитыми к стволу маслины домашней, чтобы заставить вновь зацвести старое дерево (Римлян., 11: 17–24). По этому пути христиане пойдут очень далеко, вплоть до превращения божества Ветхого завета во врага человечества, злого бога, что и будет затем объектом спекуляций Маркиона и гностиков.
И сам Христос мало-помалу отдаляется в Павловых посланиях от просто мессианской фигуры первых писаний.
Человек осужден умирать из-за грехопадения Адама, хотя его грех еще не акт вожделения, как скажет впоследствии св. Августин, а уход от некоторых ревнивых норм, навязанных богом патерналистского типа, аналогичным Юпитеру греческой мифологии, который жестоко карает Прометея за то, что тот открыл людям секрет огня. Христос — это «новый Адам», который своим самопожертвованием, «дорогой ценою», выкупил человека у смерти (1 Коринф., 7:23), — экстравагантная, но тотчас воспринятая угнетенными слоями концепция.
Благодаря обряду крещения верующий умирает для мира, освобождается от «прежнего человека» и обеспечивает себе выживание в результате воскресения из мертвых. Для Павла крещение лишь акт веры, свидетельство того, что «смертное сие облечется в бессмертие» (1 Коринф., 15:54); без этого испытания верующие «пропадут», в том числе и те, кто уже умерли. Таково настоящее кредо новой веры. Однако посвященные в иные культы спасения рассуждают точно так же.
Причастительное богослужение восстанавливает некоторые древние иудаистские традиции, отмеченные также в манускриптах Мертвого моря. Но ему присущ и обряд священной трапезы мистических религий, в которых осуществлялся мистический союз индивида с богом. Реальное присутствие Христа связывается, впрочем, с нравственным поведением участников трапезы. Если в их среде возникает разлад, если обнаруживаются достойные осуждения поступки, если среди сотрапезников оказываются такие, что едят досыта, оставляя других голодными, священная вечеря лишается всякого значения. В таком случае, «кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе» (1 Коринф., 11:29).
Официальное освящение священнослужителем хлеба И вина еще не практикуется.
Причастие по Павлу — это коллективный обряд, основанный на взаимной солидарности любви. Греческий термин «агапе» — «коммуна с культом мистерии» — вскоре станет обозначать само собрание верующих для братской вечери еще до того, как примитивная литургия превратится в таинство. Слово «таинство» (sacramentum — перевод на латинский язык греческого слова «мистерия») первоначально означало обряд посвящения, инициации.
Взгляды Павла принимались не всеми.
В некоторых местах его эпистолярного цикла звучит эхо ожесточенных споров между соперничавшими проповедниками, столкновения чувств, которые можно счесть чем угодно, но только не благожелательным порывом. Таков Аполлос, с уважением поминавшийся в раннехристианские времена, — еврей из Александрии, «муж красноречивый и сведущий в писаниях», который был «наставлен в начатках пути господня» (Деян., 8: 24–25), гневно обличенный, однако, апостолом Павлом в двух посланиях к коринфянам за его чисто аллегорическое толкование учения о спасении — в духе «мудрости мира сего». Павел прибег к игре слов, понятной только говорящим на греческом языке, и назвал его последователей среди христиан Коринфа «аполлуменой» (ср. имя толкователя — Аполлос. — Пер.), что означает «осужденные», «проклятые» (1 Коринф., 1:18).[39]
Борьба против Павла продолжалась в течение всего второго столетия.
Почти все писания, возникшие в Малой Азии, такие, как послания Варнавы и Игнатия или мартиролог Поликарпа, следовали его учению. Те же, что происходили с «римского запада» (как, например, авторы послания Климента или авторы «Пастыря» Гермы), отражают иные умонастроения. В конце концов происходит слияние обоих течений, и учение Павла принимается впоследствии большинством церквей, хотя и не без эпизодических, но показательных противоречий.
Приписанное Павлу эпистолярное наследие, отредактированное в соответствии с достаточно распространенными в ту эпоху формальными литературными правилами, содержит главным образом послания отдельным общинам: Фесса-лоник, Коринфа, Эфеса, Филипп, Рима. Небольшое число писем составляют так называемые «пастырские послания», предназначенные некоторым ученикам и сотрудникам апостола и адресованные им в назидательных и организационных целях; это два послания Тимофею и одно Титу — членам образовавшейся вокруг Павла группы.
Эти послания весьма безличны, так как содержат общие указания относительно управления общинами и предостерегают против «ложных наставников», коррупции и религиозного и общественного неповиновения. На почве вероучения они в основном придерживаются линии Павла. Может быть, поэтому они и дошли до нас, попав в канон вместе с другими, хотя налицо большие расхождения в их стиле, языке и религиозном настроении.
Аналогичного типа послания, но только отражающие еще более позднюю стадию развития, получили наименование «католические», то есть универсальные, всемирные, обращенные ко всем верующим диаспоры, а не только к живущим в определенных городских центрах или к индивидуальным адресатам. Традиция приписывает их нескольким апостолам: одно Иакову, два Петру, три Иоанну и одно Иуде Фаддею. Это воспитательные и нравоучительные послания, отражающие весьма различные ситуации и взгляды.
Более близким к настроениям бесправных и обездоленных социальных слоев является послание, адресованное «двенадцати коленам, находящимся в рассеянии» (Иаков., 1:1), которое с первых же строк обнаруживает четко кудаистскую ориентацию. Оно приписывается Иакову, хотя недостаточно ясно, Иаков ли это «брат Иисуса» или Иаков, замученный при Ироде Агриппе, о чем сообщается в Деяниях апостолов (12: 1–2), либо кто-нибудь из многих персонажей, известных в истории церкви древнейших времен и носивших то же имя. Оно известно яростными облачениями богатых и угнетателей: «Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и пожрет плоть вашу, как огонь» (Иаков., 5:3) — и настойчивыми призывами к «делам», то есть к нравственным и обрядовым действиям ради достижения спасения. о
