Василий Сергеев - Янычары

Ты должен узнать кузнечное ремесло, и, поистине, вот первое, что ты должен понять и запомнить: каждая вещь, созданная тобой, должна быть безупречна и совершенна в своем роде. Творец не имеет права на ошибки, ибо расплачиваться за них приходится не ему. Он обязательно узнает о своих ошибках в Судный день, и поистине не будет ему радости в этом узнавании! Кузнец, плохо сковавший саблю или не так вбивший гвоздь в подкову, да будет тебе вестимо, в тот страшный час узнет, в чьей руке переломилась сабля, с копыт чьего жеребца соскочила подкова и в каком городе неверные из-за этого вырезали женщин и детей!

Подумай, когда соберешься махнуть рукой на очередную свою поковку и сказать: «а, и так сойдет», – подумай в этот момент о некрасивой одинокой девушке, которая горько рыдает в подушку, завидуя подругам-красавицам! Она здорова и сильна, бедра ее широки и в ее пупок входит унция орехового масла, – но рот ее или нос больше предписанного каноном, подбородок – тяжелее или глаза – меньше; и парни заглядываются не на нее, а на ее подруг. Но чем же она виновата?

А я? Я наставник, и, поистине, я отвечу на Великом суде за каждого из своих подопечных, за их – по моей вине совершенные – ошибки, за их – по моей вине изломанные – судьбы...

Поистине, Творец, создавая свои творения, не зря одарил их фитрой! Тем самым он сделал их соучастниками всех своих дел – и творения тоже! Дерзай! Может быть, ты окажешься в числе идущих правой дорогой! Ведь без своей веры жить невозможно! Делать же вид, что исповедуешь чужую веру, так же тошно, мерзостно и бесполезно, как нюхать запах чужих шашлыков, слышать, как звенит чужое золото, или подглядывать, как чужой тебе человек и его наложница, целуясь и смеясь, совокупляются между собой. Говорят, что вера нужна лишь целому народу, уподобляя безверие тому мартовскому льду, по которому один человек еще переберется или не переберется, а толпа провалится в ледяную воду обязательно. Но это не так. Ничего нет хуже жизни без веры, жизни в безнадежном страдании на этой земле.

Но помни, творя, какая ответственность ложится на тебя за твои творения! Ведь насколько выше тебя был тот ангел, тень от тени Бога, который отважился стать Творцом этого мира, и вдохнул жизнь в свои несчастные творения, и эти творения – мы! Послушай, сколько скорбной иронии вложил Хайям в эти строки:

Но опасайся и другого – восхититься своим творением, сделать его кумиром! Сколько бы души ты ни вложил в свое изделие – ты не можешь вложить в него Душу! Подумать так – значит, совершить грех «ширк», идолопоклоннически отождествить вещь – с Творением, а себя – с Аллахом! Не смейся, ибо поэты и художники часто грешат этим грехом, говоря, что их создания «стали жить самостоятельной жизнью», и забывая, что и сами-то они, поэты, – лишь буквы в неведомых им письменах Бога, а их строфы живут только если кто-то повторяет их!

Поистине, нет иного пути познания Аллаха, постижения его подлинной сущности, как не разумом, но всем сердцем (ал-калб) вместить его единственность и единство (ат-таухид). Для этого нужны любовь (махабба) и упование во всех своих делах на Аллаха (таваккул). И тогда, если ты окажешься достоин того, Аллах снизойдет в твое сердце и ты растворишься в божественной сущности...

– Я совсем запутался! – поднес ладони ко лбу Абдаллах. – Сначала ты уподоблял человека Творцу мира – у которого тоже, по твоим словам, был Творец – и я видел многоступенчатую лестницу, на которой каждый – Творец и каждый – Творение; на которой каждый – Гончар, и каждый – глина в руках своего Гончара... Но теперь ты говоришь – ат-таухид – и я вижу, что каждый способен быть Творцом лишь в той мере, в какой он вместил в себя Высшего, растворился в нем...

–...Когда ты творишь именем Аллаха, – подхватил старик, – ты – вовсе не пыль под колесницей Вечности, – хоть тебе и предстоит быть изъеденным червями и обратиться в эту пыль! Ты – соавтор этого мира, в той мере, в какой Аллах дал тебе постичь его предвечные замыслы – и можешь многое сделать в нем, разрушить или построить, собрать или расточить.

Но ты же – когда воспринимаешь мудрость учителя – труп в руках обмывальщика трупов, ибо здесь творишь не ты, а творят тебя! Разве по твоему уму и знаниям ткалась пурпурная пряжа твоего организма во чреве твоей матери?

А когда шейх прикажет тебе: «Сделай!» – ты лишь меч в его руке и должен слепо повиноваться, хотя бы и не понимая смысла происходящего, ибо здесь творишь не ты, а творят тобой! Поистине, нет более великой науки, чем научиться различать именительный, винительный и творительный падежи! И я, клянусь Аллахом, должен научить тебя этому – или я не стою и ломаной акче!

Но научившись различать, когда ты – кто, ты можешь не принять этого различия! Клянусь подножием престола Всевышнего, это – бунт! Это та вина, непрощаемая и неискупимая (впрочем, есть и другие мнения, а Аллах знает лучше!), которой виноват Иблис, и я расскажу тебе эту историю – но не так, как ты ее знаешь...

– Эту историю знают все народы – столь давно она произошла! Эту историю знает каждый человек – ибо она происходит ежедневно! Эту историю рассказывают очень по-разному – так, как каждый из рассказчиков смог ее понять. Я не знаю всех вариантов – наверно, всех их не знает никто, лишь Аллах, сведущий, мудрый! Но и между теми рассказами, что мне известны, различия чудовищны! Многие думают, что это – разные истории; скорее всего, будешь спорить и ты. Заклинаю: если и будут у тебя слова возражения, удержи свой язык за своими зубами! Ибо, клянусь Тем, Который создал небесные светила, – когда я расскажу все, что хочу и должен рассказать, ты со мной согласишься!

Одни говорят, что ограниченный, переменчивый, жестокий и лживый Творец создал роскошный сад, с плодоносящими деревьями и душистыми травами на горе, окруженной необозримым синим океаном, с которой на все четыре стороны света струились прозрачные реки. Бродя в саду и скучая сам с собой, он стал для забавы творить кукол. Одну он слепил из огня и придал ей форму крылатого змея. Другую слепил из глины...

– Как вы можете!

– Молчать! – разгневался старик. – Сейчас ты труп в руках обмывальщика! Если ты начнешь возражать сейчас, то, клянусь Аллахом, я прекращу всякие рассказы и ты ничего не узнаешь больше!

– Но это кощунство! Это святотатство...

– Поистине, ты не из числа тех, кто может мне сейчас приказывать! Ты берешься управлять моими поступками и моими речами, не зная ни их целей, ни их причин! Между тем я знаю причину твоих речей: она низка и отвратительна! Это, поистине, страх! Та помесь свиньи и шакала, которая восседает на золотом престоле в Риме, посредством гнусной банды человекоубийц вытравляет из своей паствы – из своих баранов, которых они режут и стригут когда хотят и как хотят, – вытравляет самое драгоценное в человеке: способность самостоятельно думать, самостоятельно решать! И им, клянусь Аллахом, удалось добиться своего! Все боятся не только пикнуть, но боятся думать! Еще бы! Они ломают кости и вытягивают жилы тем, кто и в меньшем, чем это, осмеливается спорить с ними, – а потом жгут изломанных калек на кострах! Но здесь страна ислама! Запомни: для человека, вступившего в Тарикат, нет запретных дум, нет запретных слов – кроме тех, которые прямо запретил им Аллах, а именно – дум и слов гордыни!

Старик, прежде лежавший на лавке, опершись на локоть, вскочил, произнося эту тираду, а теперь обиженно улегся, отвернувшись к обмазанному глиной плетню, и натянул на самую голову рваный, замасленный и прокопченный халат, из которого там и здесь вылезали обгоревшие от искр клочья хлопка.

Абдаллах молчал, не зная, что он должен сделать.

– Дедушка... – тихо пробормотал он.