Лишь когда подобные упражнения производятся со священной серьезностью и настойчивостью, они приводят к высшей цели познания. Тот, кто не придаст значения этим упражнениям, ничего не знает об их ценности. Тот же, у кого есть опыт в подобных вещах, знает, что отдача и непредвзятость суть действительные источники силы. Подобно тому, как тепло, собранное в паровом котле, преобразуется в двигающую силу локомотива, так упражнения в самоотрешенной духовной отдаче претворяются в человеке в силу зрения в духовных мирах.
Благодаря этому упражнению, человек делает себя способным к восприятию всего того, что его окружает. Но к этой способности восприятия должна еще присоединиться верная оценка. Пока человек еще склонен переоценивать самого себя, в ущерб окружающему миру, до тех пор он заграждает себе доступ к высшему познанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внешнего мира относится с точки зрения той радости или печали, которую они доставляют ему, тот предается такой переоценке самого себя. Ибо из своей радости и из своей печали он ничего не узнает о вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я чувствую симпатию к человеку, то прежде всего я чувствую лишь мое отношение к нему. Если в моем суждении, в моем отношении я нахожусь в зависимости исключительно от этого чувства радости, симпатии, то этим я выдвигаю на первый план свою личную природу, я навязываю ее миру. Я хочу таким, как я есть, включить себя в мир, а не принять мир свободно, предоставляя ему жить сообразно с действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому, что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я проявляю отталкивающую силу. Пока человек пленен чувственным миром, он с особой враждебностью отталкивает от себя все не чувственные влияния. Учащийся должен развить в себе качество, относиться к людям и вещам сообразно их особенности, предоставить каждому действовать сообразно его ценности, его значению. Симпатия и антипатия, радость и печаль должны получить совсем новые роли. Не может быть и речи о том, что человек должен искоренить их в себе, должен стать глухим к симпатии и антипатии. Наоборот, чем больше разовьет он в себе способность не сразу отвечать суждением или поступком на всякую симпатию и антипатию, тем более утонченную чувствительность разовьет он в себе. Он узнает, что в нем пробуждаются симпатии и антипатии высшего рода, когда он обуздывает те, которые уже есть в нем. Самый несимпатичный предмет имеет в себе скрытые качества, он раскрывает их, если человек в своем отношении не следует своим себялюбивым чувствам. Кто работал над собой в этом направлении, тот воспринимает все во всех отношениях тоньше, чем другие, ибо он не позволяет себе становиться невосприимчивым. Каждая склонность, которой следуют слепо, мешает видеть в верном свете окружающие вещи. Следуя склонности, мы как бы врываемся в окружающее нас, вместо того, чтобы предоставить себя ему и почувствовать его в его ценности.
И, когда на каждую радость и на каждое горе, на каждую симпатию и антипатию человек не будет более давать своего эгоистического ответа, своего эгоистического отношения, он станет также независимым и от сменяющихся впечатлений внешнего мира. То наслаждение, которое мы получаем от вещи, ставит нас тотчас в зависимость от нее. В вещи теряют себя. Человек, который сообразно сменяющимся впечатлениям, теряет себя в радости или горе, не может идти путем высшего познания. Со спокойствием должен принимать он радость или горе. Тогда он перестает терять себя в них, зато тогда начинает он понимать их. Радость, которой я отдаюсь, поглощает мое бытие, в мгновение отдачи. Но я должен использовать радость лишь для того, чтобы через нес прийти к пониманию вещи, которая доставляет мне радость. Для меня не должно иметь значение то, что вещь дает мне радость: я должен познать радость и через радость сущность вещи. Для меня радость должна служить лишь возвещением о том, что в этой вещи кроется свойство, способное доставлять радость. Это свойство должен я научиться познавать. Если я останавливаюсь на радости, если я всецело отдаюсь ей, то я являюсь лишь собой, изживающим себя, если радость является для меня лишь поводом пережить какое-либо свойство вещи, то этим переживанием я обогащаю мое внутреннее. Для учащегося наслаждение и страдание, радость и горе должны быть поводами, благодаря которым он учится у вещей. От этого исследующий отнюдь не становится тупым к радости и горю, но он возвышается над ними, дабы они раскрыли ему природу вещей. Тот, кто развивается в этом направлении, увидит, какими учителями являются радость и горе. Он будет чувствовать вместе с каждым существом и благодаря этому, воспринимать откровение его внутреннего. Исследующий никогда не говорит себе только: о, как я страдаю, как я радуюсь, - но всегда: как говорит страдание, как говорит радость. Он отдает себя для того, чтобы дать наслаждению и радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря этому в человеке происходит полное изменение. Раньше на то или иное впечатление он отвечал тем или иным поступком, потому что эти впечатления его радовали или доставляли печаль. Теперь же он позволяет радости и печали быть лишь органами, посредством которых вещи говорят ему, как должен он относиться к ним. Радость и горе из простых ощущений становятся в нем органами чувств, посредством которых воспринимается внешний мир. Подобно тому как глаз, когда он что-либо видит, не действует сам, но заставляет действовать руку, так и радость и горе действуют сами в исследующем, но воспринимают впечатления, а то, что мы узнаем через радость и печаль, является причиной поступка. Когда человек обращает радость и печаль лишь в органы-проводники, тогда в его душе они строят те настоящие органы, посредством которых ему раскрывается душевный мир. Глаз может служить телу лишь потому, что он орган-проводник чувственных впечатлений, радость и горе превращаются в очи души, когда они перестают быть чем-то самодовлеющим и начинают лишь раскрывать нашей душе чужую душу.
Благодаря вышеуказанным свойствам, ищущий путь получает возможность предоставить себя воздействию того, что действительно существует в окружающем его мире, помимо препятствующих этому влиянию своей личности. Но и себя самого он должен поставить на надлежащее место в окружающем его духовном мире. Ведь как существо мыслящее, он является гражданином духовного мира. Он лишь тогда сможет надлежащим образом стать им, когда он придаст своим мыслям направление, соответствующее вечным законам истины, законам страны духов. Ибо только таким образом может эта страна влиять на него и раскрывать ему свои факты. Человек не достигает истины, пока он предается постоянно проходящим через его "Я" мыслям. Ибо тогда эти мысли принимают течение, к которому они вынуждены благодаря тому, что они возникают в пределах телесной природы. Беспорядочным и спутанным является мысленный мир человека, предающегося духовной деятельности, обусловленной, прежде всего, его телесным мозгом. Возникает одна мысль, обрывается, вытесняется другой мыслью. Тот, кто внимательно прислушивается к разговору между двумя людьми, кто беспристрастно наблюдает за самим собой, может получить некоторое представление об этой подобной блуждающим огням массе мыслей. До тех пор, пока человек посвящает себя исключительно задачам чувственной жизни, его спутанное течение мыслей будет постоянно направляемо на верный путь фактами действительности. Я могу думать самым запутанным образом: повседневность принуждает меня в моих поступках к закономерности, соответствующей действительности. Мой мысленный образ города может быть самым беспорядочным, если я захочу пройтись по городу, я должен буду сообразоваться с существующими фактами. Механик может входить в свою мастерскую с самыми хаотическими представлениями, законы его машин заставят его действовать должным образом. В пределах чувственного мира факты постоянно вносят свои поправки в мышление. Если я составлю себе ложное представление о каком-либо физическом явлении, или о виде какого-либо растения, действительность выступает против меня и исправляет мое мышление. Совсем иное, когда я рассматриваю свое отношение к высшим областям бытия. Они раскрываются мне только в том случае, если я вступаю в их миры уже со строго упорядоченным мышлением. Там мое мышление должно дать мне правильную, вечную точку опоры, иначе я не найду надлежащих путей. Ибо те духовные законы, которые изживаются в этих мирах, не уплотнились еще до физически чувственного вида и потому не производят на меня вышеуказанного давления. Я могу следовать этим законам лишь в том случае, если они родственны моим собственным, как мыслящего существа. Здесь я сам должен быть себе верным руководителем. Таким образом, ищущий путь должен сделать свое мышление строго упорядоченным. Понемногу его мысли должны совсем отвыкнуть следовать обыденному направлению. Они должны во всем своем течении принять внутренний характер духовного мира. Он должен постоянно наблюдать за собой в этом отношении и держать себя в руках. Мысли не должны у него произвольно нанизываться одна за другой, но лишь так, как это соответствует строгому содержанию мысленного мира. Переход от одного представления к другому должен соответствовать строгим законам мышления. Как мыслитель, человек должен являться как бы отражением этих законов мысли. Все, что не вытекает из этих законов, он должен запретить ходу своих представлений. Встретилась ему по пути излюбленная мысль, он должен отстранить ее, если она нарушает правильное течение. Если какое-нибудь личное чувство желает насильственно придать его мыслям направление, не вытекающее из них самих, он должен подавить его.
