Как же возбудить их? Надобно те погасить, чтоб эти возгорелись. Что надобно - это всякий понимает, да не хочется - в этом и секрет весь: не хочется; тварь, дескать, свободная, что хочет, то и делает, а чего не хочет, не делает, - кто принудит? Ну, и наслаждайтесь преимуществом своей свободы, и томите себя неутолимыми жаждами! Но только помните, что пока вы здесь, все хоть на минуту какая-нибудь из жажд ваших утоляется или кажется утоленною, а на том свете что будет? Что станете вы делать там с своими жаждами? Жажда будет жить, а утолить нечем - вот и огонь, вечный огонь, ибо душа не умирает. А перейти к тем, которые не имеют томящих жажд, не будет возможности, ибо между теми и другими пропасть велика утвердися (Лк.16:26), и от одних к другим нет перехода.
Всякая страсть, как и грех вообще, имеет свой язык. Язык этот - не пустые слова, а выражение понятий и начал, которыми страсть обстаивает свои права на существование среди других явлений жизни, свою законность. Грехолюбивое сердце всегда с убеждением принимает эти резоны страстей, несмотря на то, что они все до очевидности несостоятельны. В этом и корень ослепления грешника. Тут предубеждение в пользу греха, тут и предрассудки сердца, от которых не освобождает никакое внешнее образование, как бы оно блестяще ни было. Когда манит страсть, искушая свободного от нее, и когда восстает в плененном ею, она всегда является в сопровождении свиты лживых понятий, прикрывающих ее не добротность. Кто не поостережется, того эти призрачности охватывают и облегают как бы некоей мглою и туманом. И он идет вслед страсти на свою пагубу не только спокойно, но даже с некоторым воодушевлением, как на дело правое, уготовляющее ему славу. Туман этот рассеивается, но уже после дела. Кто на первый раз не поддается страсти, пред лицом того устанавливается свита страсти и начинает ее апологию. Она выставляет свои права на внимание, а тот оспаривает их, - и если он хорошо знает адвокатское по этой части искусство, то оспаривает удобно, и посрамленная страсть удаляется. Весы правды, впрочем, здесь склоняются не всегда по законам правды: привходит лукавство сердца и возмущает правый ход дела. При этом, даже не дождавшись конца спора, председательствующий нередко склоняется в пользу этой прелестницы. Как же тут быть? Надобно предварительно разобрать все резоны страстей и разведать их слабые стороны; затем образовать, наперекор убеждениям страсти, противоубеждения и сложить их в сердце как запас победительных орудий. Когда начнется спор со страстью, стоит только вызвать эти противоубеждения, и страсть убежит, как нечистая сила от Креста.
Были (а может, и теперь есть) умники, которым представлялось, что муки не будут вечны; но не было еще, кажется, ни одного, кто отвергал бы совсем загробные мучения. Чувство правды существует у самых отчаянных грешников и мешает им думать так; даже те невидимые существа, которые дают свои откровения спиритам, не отвергают наказаний в будущем, а только ухищряются всячески сгладить их пристрашность, хоть сомненнее их совести ничего и быть не может.
Ну, хорошо: пусть муки, по-вашему, не вечны, - сколько же времени они будут продолжаться? Да хоть тысяча тысяч, а все же должны кончиться, - говорите вы. Да какая же нам-то, грешным, от этого выгода? Ведь тамошняя мука будет нестерпимая, такая, которой здесь, на земле, мы и представить себе не можем. Если же и тут бывают иногда такие страдания, что день кажется годом, - что же там? Каждая минута обратится в сотни лет. Пророк Давид говорит, что у Бога тысяча лет как день един; следовательно, и обратно: один день - что тысяча лет. Если принять этот счет, то и тогда из одного нашего года выйдет 365 тысяч лет, а из десяти - более трех с половиною миллионов, а из сотни... и счет потеряешь. Значит, плохо это придумано. Придумайте-ка лучше, что совсем не будет мучений, да не на бумаге только, не по своим лишь соображениям, а принесите нам удостоверение об этом от имущего ключи ада; тогда нам, грешникам, это будет на руку: греши себе, сколько хочешь и как хочешь! А так, как вы рассуждаете... благодарим за сердоболие о нас! К тому же у вас все как-то неопределенно. Вы забываете, что там будет вечность, а не время; стало быть, и все там будет вечно, а не временно. Вы считаете мучения сотнями, тысячами и миллионами лет, а там ведь начнется первая минута, да и конца ей не будет, ибо будет вечная минута. Счет-то дальше и не пойдет, а станет на первой минуте, да и будет стоять так. Оно, конечно, когда услышишь или вычитаешь где-нибудь мудрование умников-гуманистов, грехолюбивому сердцу будто и повеселее станет, а потом, как станешь раздумывать, все страхи опять возвращаются, и приходишь все к тому же: лучше отстать от греха и покаяться, а то обсчитаться можно, да так, что уж ничем и не поправишь дела. А дело решительное, об нем рассуждать кое-как нельзя, а надо рассуждать с опасливостью, и если полагать, то полагать с такою уверенностью, какую имеем о том, что действительно существует или не существует. Спириты вон мало ли что толкуют! У их наставников хоть и когти видны, а они все их слушают и не видят того, что бесам одним в аде быть не хочется, потому они и хлопочут, как бы побольше набрать людей. "Нет, - говорят, - мучений больших, а так немножко скучно и стыдно; потом вновь родишься, все позабудешь и живи-поживай". Этим они отнимают всю опору у немощного человека. Поборется немного он со страстью, а там и говорит: "Ну, верно, делать нечего, уступить надо. Вот рожусь в другой раз, тогда и одолею". Таким образом, и вышел пожизненный раб страсти, грешник нераскаянный, а наставникам спиритов этого только и нужно. Второго рождения не дождешься, а первое потрачено на работу страстям, - и христианского полка убыло, а бесовского прибыло.
Отчего душа, в грехе сущая; не постоит, а все мятется?
Оттого, что теряет точку опоры. Точка опоры дается ей страхом Божиим и спокойною совестию. Когда совесть покойна и отношение к Богу мирно, тогда душа пребывает в себе и держит себя степенно. Когда же совесть встревожена и Бог оскорблен, тогда душе тяжело быть в себе, как в угарной, чадной комнате, - и она бежит вон, и вне себя ищет, чем бы утолить внутреннее томление, перебегая от предмета к предмету без промежутков, чтоб и на минуту не оставаться с самой собою. Только тогда, когда, как ангел, нисходит в нее помышление о примирении с Богом и совестию, возвращается она к себе, как беглый раб с повинной головою, и с того времени опять остепеняется.
В чем все дело заботливых о спасении души?
В том, чтоб иметь Бога своим Богом и себя сознавать Божиими. Имение Бога своим Богом есть одна сторона дела, которая не может получить прочного образования, если при этом не будет второй, то есть сознания себя Божиими, или удостоверения в том, что как ты имеешь Бога своим, так и тебя имеет Бог Своим. В этом существо союза с Богом и все таинство религии.
КТО ИМЕЕТ БОГА СВОИМ БОГОМ?
Тот, кто, узнав определенно и ясно волю Божию, исполняет ее добросовестно, так что ни в тайных помышлениях сердца своего, ни в сокровенных движениях совести не слышит себе обличения не только в нарушении, но и в каком-либо нерадении об исполнении ее. В этом истинный характер ревности о богоугождении, которая не может оставить человека в покое, пока сознание говорит, что в словах, делах и помышлениях допущено нечто такое, что можно считать не угодным Богу в каком-либо отношении. В последнем случае она спешит уничтожить это разделение между собою и Богом богоучрежденным способом и снова питает успокоительное убеждение, что Бог есть ее Бог. Чем больше дел, согласных с волею Божиею, и чем больше твердости и постоянства в них, тем сильнее и глубже становится это убеждение. Это - со стороны человека, и, как его собственное дело, оно понятно и удободостижимо.
Но как быть уверенным, что и Бог имеет тебя Своим?
В то самое время, когда человек деятельно начинает иметь Бога своим, в совести приходит ему удостоверение, что и Бог имеет его Своим. Бог вездесущ и на ревностно угождающие Ему души взирает благоволительно. Это благоволительное Божие воззрение, отражаясь в душе, дает ей знать, что она принята и усвоена Богом, стала Ему Своя. От этого, по мере работы Богу и возрастания первой стороны, растет и сия вторая, не как однако же следствие ее, а как равная, взаимодействующая сила, хоть и несомненно то, что она не входит в душу без первой. Они совместны и рождаются в один момент, и когда рождаются, свидетельствуют о зарождении внутреннего потаенного человека. Отчего так? Оттого, что и ревность по Богу не может получить деятельного начала без воздействия и помощи Божией. Душа это знает, и, зная, верит, что за ревность по Богу приемлется и покровительствуется Богом как Своя Ему. Вот семя духовной жизни! Но поелику в основе ее лежат такие возвышенные убеждения, то она, зрея, не надмевается, а углубляется более и более в смирении, до решительного самоуничижения, или полного сознания, что сам по себе человек есть ничто. В этом-то и тайна истинной жизни в Боге.
