Папа с мамой приехали ко мне, и я совершил Таинство венчания над своими родителями Димитрием и Надеждой и над родителями отца Виктора, у которых я некоторое время жил, Алексием и Софией. Папе тогда было 55 лет, а маме 53. Прошло Таинство очень торжественно, для меня это была большая радость, потому что я сам их венчал. Красиво пел хор, присутствовали родные. После венчания мы собрались и отпраздновали это событие в мерах разумного. И так они дальше жили с Божией помощью. Прошли годы, дети выросли и разошлись, родители снова остались вдвоем. Однажды утром отец проснулся и рассказал маме сон: он видел всех наших покойников, которые сидели за столом у нас на огороде и просили выпить коньяка. Надо сказать, что отец помогал многим. Они досмотрели две женщины и одну семью стариков, наших соседей деда Сидора с его женой Марией, дочь которых не хотела им помогать, и отец носил им кушать. Этот дед Сидор много меня наставлял в историческом понимании Священного Писания. И когда я поступил в семинарию, благодаря его науке я мог два года не открывать книги, поскольку знал весь материал. И вот после этого сна (а я снам не верю) отец сказал маме: «Надя, пришло мое время, я скоро умру». Мама не приняла его слова серьезно: «Да что ты начинаешь? Не забивай голову». Но он стоял на своем: «Вот посмотришь». Это было в сентябре. Раньше папа, бывало, говорил, что если заболеет раком, то что-то себе сделает, поскольку очень боится страданий и не хочет никого обременять. Он никогда не болел, был настолько сильный, что в зубах поднимал более ста килограмм. А я молился, чтобы Господь, если уж пошлет такие испытания, то не допустит совершиться неугодного Ему, пусть даже для этого у отца отнялись бы руки и ноги. И Господь меня услышал. У отца был рак легких, который он носил в себе с 1972 года. Об этом знали все. Но болезнь была как бы законсервирована и не развивалась. А потом при переломе ребра на какой-то глубине пробились легкие, они зажили, но травма запустила онкологический процесс. В Луцке ему сделали МРТ и обнаружили две опухоли головного мозга — уже метастазные. Когда Александр Юрьевич Усенко, профессор, директор института имени Шалимова, спаситель в болезнях мой и моей семьи, повторил МРТ, то в голове обнаружил уже двадцать два метастаза. От операции мы с отцом отказались. Он сказал: «Пришло мое время».
Не забуду такой эпизод. Тогда, в 2000 году, у нас шла борьба за только что отстроенный Успенский собор. Отец в то время уже не мог ходить, а передвигался скачками, опираясь на руки. Таким образом он добрался до машины, сел на переднее место, и мы подъехали к Великой церкви. Это, конечно, без слез не вспомнить. Спрашиваю: «Пап, тебе помочь?» Он не позволил: «Не надо, сынок, я сам». Из придела архидиакона Стефана он заполз в храм по ступенькам и приблизился к центральному алтарю Успенского собора. Долго молился, не знаю, о чем просил, но потом повернулся ко мне и говорит: «Сынок, если нужно умереть — умри за этот храм. Я тебя благословляю как отец, хоть ты и владыка». Он ко мне всегда обращался на «вы» и целовал руку — а тут так сказал.
Утром, по просьбе мамы, мы выехали домой пораньше, и отец всю дорогу пел: «Ой, скоро-скоро меня не будет, далеко поезд повезет…» Настал день — и отец уже не вставал. Он практически не принимал обезболивающих, только в последние дни, хотя, видно, испытывал сильные боли. Причащался он каждый день. Дай Бог и мне такое чувство покаяния и смирения, какое было у него в то время. Когда приходили и говорили: «Митя, ты еще выздоровеешь!» Он отвечал: «Вчера плевал на грудь, сегодня на бороду, и я выздоровею? Чего вы меня упрашиваете? Я буду вечно жить, не умру. Но приходит время — мы все отходим…»
И тут настал один чрезвычайный момент, когда я приехал домой, раньше вернувшись из Иерусалима. Папа даже рассердился на маму: «Зачем ты вызвала владыку? Еще не время!» Он как бы спал и вдруг начал кричать так, что просто Страшный Суд! Кровь в жилах стыла — лежит и кричит так, что не передать! Я стал читать канон на разлучение души от тела и молился Божией Матери. Минут через двадцать отец пришел в себя. Он не мог перекреститься, но в волнении вымолвил: «Сынок! Владыка! Благодарю, что вы меня забрали!» Я наклонился над ним: «Что случилось?» Он смотрел глазами, полными невыразимого страха: «Я был в аду! Если бы вы видели, что там! Все, что у вас изображено на стене у входа в Ближние пещеры, существует! (Фреска у входа в Ближние пещеры воспроизводит двадцать посмертных мытарств души. — Ред.). Все так и есть! Меня через все провели. Не заводили только на одно мытарство — туда, где содержатся невенчанные, потому что я венчан». Важно, что эти двадцать минут для страдальца длились бесконечно долго. Немного опомнившись, он рассказал, что за нарушение поста в среду и пятницу наши неприятели, враги, заставляли есть мерзких червей. За матерные слова страшно били по устам. Невозможно передать словами тот ужас и муку, которую претерпевает там душа!
Я не знал, что и думать об услышанном, все-таки удивительно. На второй день отец опять лежал недвижимо, как бы спал — но на этот раз такой красивый, розовый, с улыбкой. Мы с моим другом, отцом Анатолием, снова стали читать канон на разлучение души с телом. Отец через полчаса пришел в себя и говорит: «Сынок, зачем вы меня забрали? Я сегодня был в раю. Господь показал все, что мне было позволено. Не скажу, что видел много знакомых людей, но есть. Если бы вы знали, какая там радость и блаженство! Я не хотел оттуда уходить, но слышал, как вы молитесь, как читаете, и меня отпустили». Так повторялось три раза: один раз он побывал в аду (может быть, за свое протестантское прошлое) и два раза — в раю.
5 ноября я собрался в Киев, где меня ждал Блаженнейший митрополит Владимир: надо было освящать кресты на храм на родине Леонида Даниловича Кучмы, в то время президента страны. Я взял отца за руку: «Пап, я приеду 8 числа поздравить тебя с днем Ангела, и мы тогда подольше побудем вместе, а сейчас мне надо ехать, звонил Предстоятель» (благодарю Бога, что я был у ног Блаженнейшего, это святой жизни человек, который мне по-другому открыл мир и повлиял на мое мировоззрение). Отец ответил: «Не торопись, сынок, в этот день будут похороны. А в лучшем случае, я в этот день помру». Говорю ему: «Дождетесь меня». Он кивнул: «Дождусь, но мы уже общаться не будем». Я попросил у него прощения, поцеловал его — все как должно быть.
Утром 7 ноября мы с Блаженнейшим освятили кресты храма святой великомученицы Параскевы в селе Чайкино, на родине Кучмы. Без десяти минут десять служилась заупокойная лития. Совпадений в жизни нет, а есть Промысел Божий. И вот поминаются Даниил и Параскева, родители Кучмы, и я поминаю новопреставленного Димитрия. Такое в моей жизни было второй раз. В 1986 году, когда умер митрополит Антоний, мы служили вечером заупокойную службу, и я помянул новопреставленную Александру, но не знал, кто это, думал: кто ж мог умереть? Прихожу после этого в келию и вижу: лежит телеграмма с сообщением, что умерла моя бабушка Александра. А тут — Димитрий.
На душе у меня стало как-то хмуро. Мы пошли сели за стол, Леонид Данилович просит спеть песню на стихи Блаженнейшего про маму. А у меня ничего не получается — горло вдруг стиснуло. Думаю: «Ну, какой же Димитрий? Кого я поминал? Папа еще живой». Блаженнейший мне говорит: «Владыка, ты сегодня какой-то сам не свой». Я согласился: «Сам не могу понять». — «Ну, не обращай на это внимания». А через десять минут приходит охранник президента и говорит: «Леонид Данилович, просят владыку Павла». У меня сразу сердце — ёк! Беру трубку и слышу крики, всхлипы: «Владыка, нет папы! Двадцать минут назад умер». Такое было. Он причастился в понедельник утром, заснул и уже не просыпался. Только когда умирал, открыл глаза, посмотрел на всех, улыбнулся, потом сомкнул веки, вздохнул — и нет его. Такова краткая история блаженной кончины моего отца.
Помню, когда я пришел просить благословение на монашество, мама отказала наотрез: «Никогда! Только через мой труп!» А мудрый отец сказал: «Говорю тебе — не опозорь то, к чему ты стремишься, чтоб мне не было стыдно». Я эти его слова запомнил на всю жизнь. Папа много не разговаривал, но если заслужил — получишь. Он очень трепетно относился ко всем людям, не пропустил ни одного нищего. Когда к нам кто-то приходил и мама иногда могла что-то придержать, как у женщин бывает, он потом обличал: «Ты что думаешь две жизни жить? Почему не поделилась? Люди нуждаются больше, чем мы с тобой!» Мама тоже отзывчивый человек, но эта доброта и мудрость отца всегда возвышалась примером для всех нас.
