2. Предмет теологической работы — это не нечто, в том числе не высшее или абсолютное нечто (будь оно «основой бытия» [3]или чем-либо подобным), но Некто: не «оно», а «Он», причем этот Он, этот Некто не в каком-то праздном и немом бытии-в-себе, но именно в Своем деле, которое как таковое есть также Его Слово. Задача теологической работы состоит в том, чтобы слушать Его, этого Некто, в Его Слове; чтобы себе самой. Церкви и миру отдать отчет в этом Его Слове. Но при этом теология должна, прежде всего и решительным образом, признать и подчеркнуть, что Слово этого Некто — не бесстрастное уведомление, но критический момент истории, общения между Богом и людьми, это обращение Бога к человеку. «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» [4]. Только так можно произносить и воспринимать такое обращение, только так оно — Слово истины Божьего дела, истины Самого Бога. Потому и всякое человеческое мышление и речь в их отношении к Богу могут быть только ответом на Его Слово: не мышлением и речью о Боге, но человеческими мышлением и речью к Богу, которые вызываются мышлением и речью Бога к человеку, следуют за ним и отвечают на него. Они, это человеческое мышление и речь, были бы несомненно ложными, если бы обращались к некоему божественному «оно», или «нечто»: ведь Бог есть Некто, а не нечто; но они также могут быть ложными, во всяком случае, неподлинными (uneigentliches), если в третьем лице говорят о Том, Кому присуще говорить к человеку в первом лице и получать ответ во втором лице. Истинно и подлинно мыслить и говорить о Боге можно, только отвечая Ему, — а значит, явно или скрыто, эксплицитно или имплицитно, — только во втором лице. Но это значит, что теологическая работа, — чей покров мышления и речи в третьем лице всегда должен оставаться прозрачным, — истинно и подлинно должна совершаться как литургическое действие, как призывание Бога, как молитва к Нему. Являя такое положение дел, Ансельм Кентерберийский после первой формулировки своего учения о Боге, названного «monologion», написал вторую, превосходнейшую, и назвал ее «proslogion» [5], где все, что он мог сказать о существовании и сущности Бога, он действительно с начала и до конца излагает в форме прямого обращения к Богу, то есть развивает в форме цельной молитвы. Именно памятуя об этом, лютеранин Давид Голлац [6]еще в начале xviii века хотя бы завершал каждый параграф своей «Догматики» явным suspirium, молитвенным воздыханием. Теология, которая не держит неуклонно в памяти и перед глазами такого положения дел — этого отношения «Я» и «Ты», в котором Бог есть Бог человека, а человек есть человек Бога, — такая теология принимает несущественное за существенное и может быть только ложной. Правильная теология, помня о том, что Бог может быть объектом теологии лишь как действующий и говорящий субъект, имплицитно и косвенно, но неизбежно будет proslogion, suspirium, а значит — молитвой. Любые литургические движения [7]в Церкви начинаются слишком поздно, если сама ее теология изначально не есть литургическое движение, если она не начинает своей работы с коленопреклонения.
3. Теологическая работа тем отличается от прочих, — но, с другой стороны, в этом отношении может служить примером любой умственной работы, — что тот, кто ее выполняет, никогда не может беспечно исходить из уже решенных вопросов, уже полученных результатов, уже подкрепленных выводов; что он сегодня никоим образом не может строить на фундаменте, заложенном вчера, жить на проценты с накопленного вчера капитала, но вынужден каждый день и каждый час вновь начинать с начала. Воспоминание о вчерашнем дне может быть для него утешительным и ободряющим лишь постольку, поскольку оно есть воспоминание о том, что и вчера он должен был начинать и, как можно надеяться, начал с начала. В теологической науке продвижение вперед означает в очередной раз начать сначала. Очевидно, что перед лицом обращенной против нее радикальной угрозы иначе и быть не может: угроза достаточно сильна, чтобы вновь и вновь выбивать у теолога почву из-под ног, вынуждать его снова искать почву, на которую он мог бы встать, как если бы никогда не стоял на ней прежде. И в первую очередь, — пусть даже мы внимаем при этом свидетельству Писания, пусть опираемся в своем труде на communio sanctorum [8]всех времен и, разумеется, также на благодарную память об уже обретенном ранее собственном знании, — это не может быть иначе потому, что предмет теологии есть сам Бог живой, в Его свободной милости, Пастырь Израиля, который не спит и не дремлет. Если милость Его обновляется каждое утро, то она каждое утро вновь оказывается абсолютно не заслуженной милостью, за которую мы вновь должны благодарить и которой вновь должны жаждать. Поэтому любой акт теологической работы во всех ее измерениях (даже когда речь идет о мельчайшей проблеме экзегезы или догматики, о прояснении самого скромного фрагмента истории Церкви Христовой, но прежде всего при подготовке любой проповеди, урока или библейского часа) должен иметь характер некоей капитуляции (uebergabe): мы отказываемся от всех до сих пор осуществленных желаний, от всех до сих пор приобретенных знаний, а первым делом — от всех до сих пор практиковавшихся и мнимо-надежных методов, чтобы вновь бросить их в плавильный тигель и предъявить живому Богу, отдать их Ему, принести Ему как жертву всесожжения. Никогда и ни в чем теологическую работу нельзя исполнять иначе, кроме как вновь и вновь предоставляя свободному Богу свободно распоряжаться всем, что до сих пор было познано, добыто, совершено человеком; не иначе, как добровольно освобождая для Него место перед лицом всего того религиозного, нравственного и интеллектуального, культурного и духовного багажа, который приносит с собой человек; не иначе, как в сегодняшнем продолжении вчерашних достижений подчиняя Божьему попечению, усмотрению и расположению саму преемственность между вчера и сегодня, сегодня и завтра. Только в такой каждый раз заново совершающейся капитуляции теология может быть поистине свободной и радостной наукой. Если она не хочет впасть в склероз, в бесплодие, в сутяжническую скуку, ее работа ни на мгновение не должна становиться рутинной, автоматической. Но это значит, что и с этой стороны она должна быть молитвенным действием, и ее осуществление — лишь одним-единственным: «Не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26:39). И это не в ущерб той бодрости, с какой человек может искать, исследовать, думать, во исполнение intellectus fidei раскалывать орехи или распиливать бревна; напротив, именно благодаря этому intellectus fidei является, остается и каждый раз вновь становится бодрым, свежим, интересным и полезным человеческим делом. Воистину это дело может совершаться и совершается с бодростью лишь тогда, когда оно состоит не в наращивании вооружений, но в бесстрашном разоружении, в капитуляции перед своим предметом, а значит, в молитвенном труде.
4. Мы подходим к пункту наиболее важному и практически, и по существу. Теологическая работа осуществляется в форме человеческих вопросов и ответов, поисков и обретений перед лицом дела и Слова Божьего. Что касается выполнимости этой работы, здесь встают две очевидные проблемы: одна — с «субъективной», другая — с «объективной» стороны. Обе проблемы взаимосвязаны и взаимообусловлены. Обе представляют собой проблемы живого общения между Богом и человеком, человеком и Богом и потому могут быть разрешены только в процессе истории этого общения, только практическим, но не теоретическим путем. С одной (субъективной) стороны, встает проблема пригодности и адекватности человеческого труда в этом деле. Приступают ли к нему с чистым сердцем, доброй волей, ясной головой и незамутненной совестью, которые соразмерны ему и одни только могут обеспечить плодотворность всего богословского начинания? Найдется ли теолог, который мог бы положительно ответить на этот вопрос иначе, нежели в следующем смысле: Божья милость достаточно могущественна для того, чтобы даже нечистое сердце, слабую волю, пустую голову и запятнанную совесть человека наделить способностью осмысленно спрашивать и отвечать, когда речь идет о Боге, о Его деле и Слове? Но явит ли ему Бог эту милость? И здесь встает, с другой (объективной) стороны, проблема присутствия Бога в Его самораскрытии, без которого даже самые серьезные вопросы и ответы относительно Него были бы беспредметны, а значит, напрасны. Опять-таки здесь возможен только один положительный ответ: Божья милость и в этом деле с Его стороны достаточно свободна и могущественна. Но станет ли она и в этом смысле событием? Очевидно, что и в том, и в другом случае милость не была бы милостью, если допустить, что ее можно ничтоже сумняшеся заранее предполагать и приписывать себе: мол, все обойдется, Бог раскроет человека для Себя и Себя для человека. Поскольку это событие есть милость, Бога можно только просить о ней, взывать к ее проявлению; она может быть только вымолена. И лишь тогда, когда теологическая работа начинается с этой мольбы, совершается в ней и снова и снова к ней возвращается, она может быть оправданной и плодотворной в отношении этих двух проблем. В этой мольбе мы просим о чуде-, о том, чтобы сам Бог отверз незрячие глаза и не слышащие уши человека для Своего дела и Слова; и о еще большем чуде-, о том, чтобы дело и Слово Божье не ускользнуло от глаз и ушей человека, но открылось им. Revela me de me ad te! [9] И еще: Da mihi, ut intelligam! [10]Так молил Ансельм, глядя на самого себя, а взирая на Бога, молил: Redde te mihi! Da te ipsum mihi, Deus meus! [11]При осуществлении теологической работы это двойное действие Бога необходимо «по всему фронту», и, — поскольку это действие в обоих направлениях может совершаться только как Его свободные милость и чудо, — необходима и эта двойная молитва. Но при правильном понимании она есть все же единственная молитва — та, которую мы уже вспоминали в конце пятой лекции: Veni, Creator Spiritus! [12]В своем пришествии, в своем движении снизу вверх и сверху вниз, Святой Дух, Он один, созидает открытость Бога человеку и открытость человека Богу. Поэтому теологическая работа живет молитвой и в молитве о Его пришествии; поэтому все ее вопро-шания, исследования, толкования и утверждения могут быть только формами этой молитвы. Теологическая работа, которая целиком находится под угрозой и целиком зависит от свободной Божьей милости, может быть успешной и полезной работой, служащей прославлению Бога и спасению человека только тогда, когда эта молитва оказывается услышана. Это подлинная молитва! И критерий ее подлинности заключается именно в том, что она совершается в убежденности (GewiBheit), что она будет услышана. Разве тот, кто творит молитву, кто просит Отца во имя Сына о Его Святом Духе, знал бы, что он делает, если бы его молитва была полна скепсиса? Именно убежденность в том, что молитва будет услышана, и есть та убежденность, в которой может и должна отважно начинаться и совершаться теологическая работа.
