Иеромонах Филипп вспоминает: «Однажды мы с о. Ферапонтом работали на стройке на хоздворе. Сначала из-за нехватки стройматериалов работа не ладилась, а под вечер пошла уже так хорошо, что жалко было бросать. Но тут ударили к вечерне. День был будничный, и я предложил о. Ферапонту: „Может, еще поработаем“? — „А ты что — уже во всем покаялся?“ — спросил он. И тут же ушел в храм».
Из проповеди игумена Мелхиседека: «На Страшном Суде мы увидим воочию грехи каждого и преисполнимся изумления, узнавая друг друга. И кто-то запоздало скажет: „Да ведь этот человек грешил, как я, но успел убелить грехи покаянием. Нет на нем греха, и чист человек“. Какое же потрясение ждет нас в тот день!»
Инокиня Ирина и другие вспоминают, что исповедовался о. Ферапонт ежедневно, а когда была исповедь на всенощной, то дважды в день. И в этом неустанном труде покаяния прошла вся его монашеская жизнь, начиная от той первой ночи, когда он молился, распростершись ниц пред Святыми вратами обители, и до той последней предсмертной исповеди, что так потрясла иеромонаха Д.
«Почему святые так жаждали покаяния и не могли насытиться им?» — сказал однажды на проповеди игумен Пафнутий. И уподобил покаяние притче о блудном сыне, когда душа говорит Господу: «Отче! Я согрешил против неба и пред Тобою. И уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги». (Лк, 15, 21–22.) Притча о блудном сыне — это образ соединения души с Господом, и этого жаждал инок Ферапонт. Теперь он с Господом.
Сразу после обращения к Богу будущий инок Ферапонт ищет себе опытных духовных наставников и ездит по старцам. До переезда в Ростов он побывал на юге России и посетил старца, который открыл ему всю его жизнь и дал наставления. К сожалению монах, которому о. Ферапонт рассказывал о старце, запамятовал его имя. Но достоверно известно, что за благословением на монашество он ездил к архимандриту Кириллу в Троице-Сергиеву Лавру и к псково-печерским старцам. Три с лишним года жизни в Ростове были тайным уготовлением к монашеству, и по совету старцев, он ездит во время отпусков по монастырям, присматриваясь и выбирая обитель.
Из письма ростовской монахини Неониллы: «Много лет я потрудилась в Ростовском кафедральном соборе Рождества Пресвятой Богородицы. С юности пела тут. А однажды на молебне появился высокий худощавый молодой человек и недвижимо простоял весь молебен. Потом мы убирали храм, пели псалмы, а Володя (о. Ферапонт) остался с нами.
На молебны он ходил постоянно. Потом мы встретились в трапезной, а после, смотрю, он взял метлу и стал мести территорию собора. Часто видела, как он носил дрова, воду, литературу со склада и делал все во славу Христа.
Он был молчалив и ни с кем не заводил дружбы. Но однажды я увидела его на молебне с молодым человеком. Это был студент четвертого курса медицинского института В., позже инок П. Оба усердно молились, а после службы попросили меня побеседовать с ними. Володя спросил: „Как мне жить дальше? Мне уже 30 лет“. — „Володечка, — говорю, — в браке жить — это надо и Богу, и людям угодить, а в наше время это очень тяжело. Езжай ты в Троице-Сергиеву Лавру к старцам Науму или Кириллу, возьмешь благословение, да иди в монастырь“ Студент В. сказал: „Я оставляю мир и ухожу в монастырь“, Володя отозвал меня в сторону и говорит: „Матушка, вы прочли мои мысли. Я хочу только в монастырь“, — „Сынок, — говорю, — езжай за советом к старцу Кириллу“.
Получив благословение старца Кирилла, Володя уехал в Оптину пустынь. Потом я получила от него письмо, где он с любовью описывал монастырь, какая тут тишина, как прекрасно цветут яблони и как дивно поет хор».
Рассказывает ростовская монахиня Любовь: «Володечку все очень любили. Он работал дворником в нашем соборе, а в отпуск ездил по монастырям. Однажды его спросили: „Володя, что домой не съездишь?“ А он вздыхает и говорит: „Родные у меня неверующие и против того, чтобы я Богу служил. Не хочется возвращаться туда, где нет ни храма, ни веры“. А еще спросили: „Володя, что не женишься?“ Он ответил: „У меня одна мысль — монастырь“.
Вот и ездил он по монастырям, присматривался. Был в Дивеево, в Псково-Печерском монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре. А уж когда побывал в Оптиной, то был от нее без ума. Пошел он тогда к нашему Владыке Владимиру, ныне митрополиту Киевскому и всея Украины, и говорит: „Владыко, я готов хоть туалеты мыть, лишь бы мне дали рекомендацию в монастырь“. Владыка отвечает, что вот как раз в соборе туалеты мыть некому. А выбор Оптиной одобрил: „Хорошее, — говорит, — место“. И ради возлюбленной Оптиной Володя год мыл туалеты — и мужской, и женский. А ведь не всякий на такую работу пойдет. Чистота у него была идеальная. Придет на рассвете, когда ни души, и чистенько все перемоет.
Зарплата у Володи на руках не держалась — он ее сразу бедным отдавал, но так, чтоб не видел никто. Одевался скромно, порой бедненько. Ничего ему для себя уже было не нужно, лишь бы Богу угодить. На службе стоял не шелохнувшись. А после службы обойдет все иконы с земными поклонами и стоит подолгу молясь. В общем, приходил в храм раньше всех, а уходил, когда собор запирали.
Был он кроткий, смиренный, трудолюбивый. Молчалив был на редкость, а душа у него была такая нежная, что все живое чувствовало ласку его. Вот кошечки бездомные к собору лепились, а Володя рано утром отнесет им остатки пищи с трапезной и положит в кормушки подальше от храма. Они уже свое место знали. А голуби, завидев Володю, слетались к нему, потому что он их кормил.
Я тоже на себе его ласку чувствовала. Бывало, приедешь в Оптину, а он так рад, что не знает, чем угодить. А уезжаем мы, монахини, из монастыря, он нам хлебца на дорогу принесет — то буханку, то четвертинку, благословясь конечно. И вот будто умел угадать: сколько хлеба даст — столько и хватит на всю поездку.
В последний раз виделись уже перед его смертью. На прощанье он принес мне в подарок молитвослов, „Ферапонт, — говорю, — у меня свой есть“. А он просит: „Матушка, возьмите от меня на молитвенную память“. На память взяла, а тут его и убили. Вот и вышло воистину на молитвенную память о его чистой прекрасной душе».
Из воспоминаний Елены Тарасовны Тераковой (Ростовская область, ст. Хопры): «В 1987 году в кафедральном соборе, где я работала, мне порекомендовали жильца — Володю Пушкарева. Так и жил он у меня до Оптикой в отдельном флигеле, и был он мне как родной.
Возвращаюсь, бывало, поздно вечером с работы, а он меня встречает: „Матушка, поешьте. Я пирожки вам испек“. Уж до того вкусные пек пироги — редкая женщина так испечет! „Где ж ты, — говорю, — научился печь?“ — „В армии поваром был, солдатам готовил, там и научили всему“.
Сам он ел мало и посты очень строго держал. По натуре был мирный, добродушный, спокойный. Особенно это чувствовалось на работе. Ведь какие же нервные люди порой приходят в церковь — сами заведутся и других заведут. А Володя лишь молча подергает себя за усик и так дружелюбно обойдется с человеком, что тот, глядишь, успокоился и доволен всем.
Жил он уединенно и все молился. Даже гулять не ходил — только в храм. А как встанет с вечера на молитву, так и горит у него свет в окошке всю ночь. До утра нередко на молитве выстаивал. Из наших разговоров помню такое: „Хочу, — говорит, — в монастырь, но сперва хочу поездить, чтобы выбрать место по сердцу“. А по сердцу он выбрал Оптину. Еще мне запомнились его слова: „Хорошо тем людям, которые приняли мученическую смерть за Христа. Хорошо бы и мне того удостоиться“.
Когда моего дорогого Володечку убили, я была в деревне и не знала о том. Помолилась я, помню, на ночь и только собралась лечь спать, как комната озарилась голубоватым сиянием. Я перекрестилась, а из сияния голос: „Это тебя Володя посетил“. Ничего не понимаю — как это меня посетил Володя, когда он уже инок Ферапонт и находится в Оптиной? А потом узнала — убили его. И желала я в моем горе хотя бы на могилке у него побывать».
Побывать в Оптиной Елене Тарасовне удалось лишь в ноябре 1996 года, но сначала их экскурсионный автобус остановился на день в Шамордино. После чудесного посмертного посещения инок Ферапонт был для Елены Тарасовны настолько живым, что она подала за него две записки — о упокоении и о здравии, присовокупив к записке молитву: «Святой мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!» В Шамордино ей объяснили, что молиться за новомученика как за живого нельзя, и можно подать лишь записку о упокоении. Ночевали тогда паломники в храме. И когда в три часа ночи после полунощницы усталая Елена Тарасовна прилегла прямо в пальто под иконами, над ней склонился инок Ферапонт, подал ей две ручки — белую и фиолетовую, и сказал: «Как писала, так и пиши». И она тут же уснула, решив, что видела сон.
