14. Знаю, что ты теперь восхищаешься красотою Ермионы и думаешь, что на земле нет ничего подобнаго ея благообразию; но если ты, друг мой, захочешь, то будешь настолько благолепнее и прекраснее ея, насколько золотые статуи лучше глиняных. Если красота телесная так поражает и увлекает души многих, то когда она заблистает в душе, что может сравниться с такою красотою и благообразием? Телесной красоте основанием служит не что иное, как слизь, кровь, влага, желчь, и сок принятой пищи. Этим наполняются и глаза, и щеки, и все прочее; и если они не будут каждый день получать такого напоения, истекающаго из чрева и печени, то вместе с тем, как только кожа высохнет более надлежащаго и глаза впадут, и вся красота лица тотчас пропадет; - так что, если ты представишь себе, что именно скрывается внутри прекрасных глаз, что внутри прямого носа, что внутри уст и щек, то благообразие тела назовешь не иным чем, как гробом повапленным: такой нечистоты полна внутренность! Далее, если ты увидишь тряпку, запачканную чем-либо из таких веществ, например слизью или слюною, то не захочешь и концами пальцев дотронуться до нея, даже не станешь и смотреть на нее; а вместилищем и хранилищем их восхищаешься? А твоя красота была не такова, но (настолько выше ея), насколько небо лучше земли, или, вернее сказать, гораздо еще блистательнее и превосходнее. Конечно, никто никогда не видал души самой себе, без тела; но я попытаюсь представить тебе красоту ея иначе, по сравнению с высшими силами. Послушай, как их красота поразила мужа желаний: намереваясь изобразить их красоту и не могши найти такое тело, он прибег к металлическим веществам, но не удовольствовавшись и ими одними, взял в пример еще блеск молнии. Если же те (силы), проявившия существо свое не во всей чистоте и обнаженности, но весьма неясным и прикровенным образом, были, однако, столь блистательны, то какими должны оне являться без всякаго покрова? Нечто подобное надлежит представлять и о красоте души: будут, говорит (Господь) равни Ангелам (Лук. XX, 36). Даже между телами, те, которыя легче и тоньше приближаются к безтелесным предметам, гораздо лучше и превосходнее других. Небо прекраснее земли, огонь - воды, звезды - камней; а радугою мы восхищаемся гораздо более, нежели фиалками, розами и всеми другими цветами земными. Вообще, если бы возможно было увидеть красоту души телесными очами, ты посмеялся бы над всеми этими примерами тел, - так слабо они представляют нам благолепие души! Не будем же нерадеть о таком стяжании и таком блаженстве, тем более, что возвращение к этой красоте для нас удобно при надежде на будущее. Еже бо ныне, говорит апостол, легкое печали нашея, по преумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделовает нам: несмотряющим нам видимых, но невидимых: видимая бо бременна: невидимая же вечна (2 Кор. IV, 17, 18). Если же скорби, которыя ты знаешь, блаженный Павел назвал нетяжкими и легкими, так как не смотрел на видимое, то тем легче тебе оставить нечистую похоть. Мы теперь зовем тебя не на опасности, не на ежедневныя смерти, непрестанные удары, бичевания, узы, борьбы со вселенною, вражду от домашних, безпрестанныя бдения, продолжительныя путешествия, кораблекрушения, нападения разбойников, козни от сродников, скорби о друзьях, голод, холод, наготу, зной, печаль о своих и не своих. Ничего такого мы не требуем теперь; об одном только просим, - освободиться от окаяннаго рабства и возвратиться к прежней свободе, представив себе и наказание за похоть и почесть за прежнюю жизнь. Если не верующие в учение о воскресении предаются безпечности и никогда не чувствуют этого страха, это нисколько неудивительно; а нам, надеющимся более на будущия, нежели на здешния блага, проводить столь жалкую и несчастную жизнь, ничего не ощущать при воспоминании о первых, но ниспасть до крайней безчувственности, - это было бы весьма безразсудно. Когда мы - верующие будем поступать, как неверные, или станем вести себя хуже их (и между ними есть просиявшие житейскою добродетелию), какое, наконец, будет нам утешение, какое оправдание? Из купцов многие, потерпев кораблекрушение, не упали духом, но опять пошли тем же путем, хотя притом потерпели это несчастие не от собственной безпечности, но от силы ветров; а мы, которые можем надеяться на счастливый конец и верно знаем, что без нашей воли не постигнет нас ни кораблекрушение, ни малое какое-либо несчастие, мы ли не примемся опять за то же и не будем приобретать, по прежнему, но станем лежать без дела, сложив при себе руки? И о, если бы только при себе, а не против себя, - что означает явное безумие! Ведь если бы кто из борцов, оставив своего противника, обратил руки на свою голову и стал поражать собственное лице, скажи мне, не причислили бы его к сумасшедшим? Диавол поборол нас и поверг; следовательно надобно встать, а не влачиться далее и низвергать себя в пропасть, не прибавлять к его ударам еще своих собственных. И блаженный Давид пал таким же падением, каким и ты теперь; и не этим только, но потом и другим, то есть, убийством. Что же, остался ли он лежащим? Напротив, не тотчас ли с мужеством встал, и не ополчился ли на врага? Итак доблестно поразил его, что и по смерти своей сделался покровом для своих потомков. Ибо Соломону, который совершил великое беззаконие и сделался достойным тысячи смертей, Бог сказал, что ради Давида оставляется ему царство в целости, следующими словами: раздирая раздеру царство твое из руку твоею, и дам е рабу твоему. Обаче во дни твоя не сотворю сих. Почему? Давида ради, отца твоего: от руки же сына твоего отыму е (3 Цар. XI, 11, 12). И Езекии, бывшему в крайней опасности, хотя и праведному, Он обещал помощь ради того же блаженнаго: защищу, говорит, град сей, еже спасти его Мене ради, и Давида ради, раба Моего (4 Цар. XIX, 34). Такова сила покаяния! А если бы Давид стал разсуждать так же, как и ты теперь, - именно, что уже невозможно умилостивить Бога, и если бы сказал сам в себе: "Бог почтил меня великою честию, причислил к пророкам, и вручил начальство над единоплеменниками, и избавил от множества опасностей: как же я, после столь многих благодеяний, огорчив Его и дерзнув на крайния беззакония, могу опять умилостивить Его?" Если бы он стал разсуждать так, то не только не сделал бы того, что совершил впоследствии, но уничтожил бы и прежния свои дела.
15. Не только телесныя, но и душевныя раны, будучи оставлены без внимания, причиняют смерть. Между тем мы дошли до такого безумия, что о первых очень заботимся, а этими пренебрегаем. И хотя многия телесныя раны часто бывают неисцельны, однако, мы не отчаяваемся, и слыша часто от врачей, что такую-то болезнь невозможно истребить лекарствами, мы настойчиво просим придумать хотя малое какое-либо облегчение; а о душах, в которых нет никакой неисцельной болезни - так как оне не подлежат естественной необходимости, - о них так нерадим и отчаяваемся, как будто болезни их - чужия для нас. Где самое свойство болезни должно бы повергать нас в безнадежность, там мы, как имеющие большия надежды, заботимся о здоровье; а где нет ничего, почему бы следовало отчаяваться, там, как отчаявшиеся, отступаем и предаемся безпечности. Настолько-то более мы заботимся о теле, нежели о душе! Поэтому и тела сохранить не можем. Ведь кто нерадит о главном, а всю заботу обращает на низшее, тот разрушает и губит то и другое; а кто соблюдает порядок, охраняя и сберегая главнейшее, тот, хотя бы не заботился о второстепенном, спасает и это чрез хранение перваго, что и Христос объяснил нам словами: не убойтеся от убивающих тела, души же не могущих убити: убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубити в геенне (Матф. X, 28). Итак, убедили ли мы тебя, что никогда не должно отчаяваться в душевных болезнях, как бы неисцельных, или нужно предложить еще и другия доказательства? Если бы ты и тысячу раз отчаявался в самом себе, мы не отчаемся в тебе никогда, и не допустим сами того, за что осуждаем других, хотя не одно и то же - отчаяваться кому-либо в самом себе, или другому в нем; потому что отчаявающийся в другом может скоро получить прощение, а отчаявающийся в самом себе - никогда. Почему? Потому, что тот не властен в настроении и раскаянии другого, а этот один властен над самим собою. И, однако, при всем том мы не будем отчаяваться в тебе, хотя бы ты сам тысячу раз подвергся этому; потому что, может быть, и произойдет возврат к добродетели и возобновлению прежней жизни. Выслушай же и следующее. Ниневитяне, услышав сильную и ясную угрозу пророка: еще три дня и Ниневия превратится (Ион. III, 4), и после этого не упали духом, и хотя не были уверены, что умолят Бога, а скорее могли опасаться противнаго по поводу пророчества (ибо оно произнесено было не с каким нибудь ограничением, но как прямое определение), при всем этом оказали раскаяние и говорили: кто весть, аще раскается, и умолен будет Бог, и обратится от гнева ярости своея, и не погибнем? И виде Бог дела их, яко обратишася от путей своих лукавых: и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им, и не сотвори (Ион. III, 9.10). Если же люди варварские и непросвещенные могли быть столь благоразумными, то гораздо более должно поступать так нам, которые научены божественным догматам и видели великое множество таких примеров и в словах, и в делах. Не суть бо совети Мои, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои, глаголет Господь. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоят помышления ваша от мысли Моея и совети Мои от советов ваших (Ис. LV, 8, 9). Если часто и мы провинившихся слуг, когда они обещают исправиться, принимаем и опять удостоиваем прежней чести, а нередко оказываем им еще большее доверие, то гораздо более Бог. Ведь если бы Он создал нас для того, чтобы наказывать, то справедливо бы ты сомневался и отчаявался в своем спасении; но если Он сотворил нас по единой только благости, для того, чтобы мы наслаждались вечными благами, и к этому устрояет и направляет все от перваго дня до настоящаго времени; то, что побуждает нас предаваться сомнению? То ли, что мы сильно прогневали Его, как никто другой из людей? Но потому-то особенно и должно отстать от настоящих дел и раскаяться в прежних и показать большую перемену. Ибо не столько могут раздражать Его соделанные нами однажды грехи, сколько нежелание перемениться. Грешить еще свойственно человеку; но коснеть во грехах - это уже не человеческое, а вполне сатанинское дело. Смотри, как и чрез пророка Бог порицает последнее больше перваго: и рекох, говорит, повнегда прелюбодействовати ему во всех сих: ко мне обратися, и не обратися (Иер. III, 7). И в другом месте, опять желая показать, сколь великое Он имеет попечение о нашем спасении, лишь только услышал, что (израильтяне) после многих беззаконий обещали идти правым путем, сказал: кто даст, еже быти тако сердцу их в них, яко боитися Мене, и хранити заповеди моя во вся дни, да благо будет им и сыном их во веки (Втор. V, 29). И Моисей, обращаясь к ним, сказал: и ныне, Израилю, что просит Господь Бог у тебе, точию еже боятися Господа Бога твоего, и ходити во всех путех Его, и любити Его (Втор. X, 12) Итак Тот, Кто ищет быть любимым нами и для этого делает все, Кто не пощадил даже Единороднаго для нашей любви и почитает вожделенным, чтобы мы когда бы то ни было примирились с Ним, как не примет и не полюбит кающихся? Послушай, что говорит Он чрез пророка: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. XLIII, 26). Этого он требует от нас для того, чтобы любовь наша к Нему была сильною. Когда любящий, получив множество оскорблений от любимых, не погасит в себе любви, тогда он, если и старается обнаружить эти оскорбления, то не для чего иного, как для того, чтобы, показав всю силу своей любви, склонить их к большей и сильнейшей любви. Если же исповедание грехов доставляет такое утешение, то гораздо более очищение их делами. Если бы было не так, но однажды совратившимся с прямого пути Бог препятствовал бы возвратиться к прежнему; то никто, может быть, кроме немногих и весьма малочисленных, не вошел бы в царство небесное; а теперь встретим особенно прославленных и в среде тех, которые подвергались этим падениям. Ибо показавшие большую силу во зле покажут такую же и в добре, сознавая, какими долгами они обременили себя, что и Христос изяснил, когда сказал Симону о жене: видиши ли сию жену? внидох в дом твой, воды на нозе Мои не дал еси: сия же слезами облия Ми нозе, и власы главы своея отре. Лобзания Ми не дал еси: сия же, отнелиже внидох, не преста облобызающи Ми нозе. Маслом главы Моея не помазал еси: сия же миром помаза Ми нозе. Егоже ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много: а ему же мало оставляется, менше любит. Рече же ей: отпущаются тебе греси (Лук. VII, 44-48).
