Заключительные стихи величественного гимна, лебединой песни Исайи, не оставляют сомнения в том, что для пророка мессианская эра означает уже не просто свободу и справедливость. Она принесет мир не только как прекращение войн и борьбы, но мир в его глубочайшем, священном смысле.
Библейское слово «шалом» (мир) означает полноту жизни.
«И младенец будет играть у гнезда гадюки, и в нору аспида дитя вложит руку.
Не будут больше творить зла и бесчестия на святой Горе Моей,
Ибо земля наполнится познанием Ягве, как море наполнено водою».
(Ис 11:8–9)
Нередко можно слышать снисходительное замечание, будто Исайя со своей верой в грядущее «в наивной форме» предвосхитил современные идеи социальной справедливости. История европейской культуры доказывает, что эти идеи находятся в прямой связи с Библией.
Пророки, жившие в эпоху духовных и социальных катаклизмов, накануне гибели их отечества, перед лицом торжествующей тирании, узрели Царство Божие. Их проповедь была безумием в глазах мира, даже самих пророков поражала открывшаяся им тайна.
Языческая реакция. Сокровенная Тора. Ниневия — Иерусалим, 687—640 гг. до Р.Х.Вера, построенная только на чуде, по существу перестает быть истинной верой. Знамение как бы несет посягательство на свободу человека и принудительно навязывает ему спасение.
После ухода ассирийцев современники Исайи, вероятно, прониклись надеждой, что Ягве даст наконец последний бой Ассуру. Но скоро им стало ясно, что ангел Господень не довел расправу до конца, скорее наоборот: мало того, что Синаххериб на несколько лет пережил Езекию, но и царствование его сына Асаргаддона стало апогеем могущества Ниневии.
В Иудее возобладали сторонники проасси–рийского курса. Наметился возврат к политике Ахаза. В кругах иудейской знати большое распространение в то время получил культ астральных [55] богов.
В Иерусалиме быстро расплодились всякого рода заклинатели, маги и знахари. Но самым страшным был возврат к культу Молоха. В долине Генном (Геенне) у юго–западной стены Иерусалима были поставлены жертвенники, на которых все чаще стали совершать чудовищный обряд детоубийства.
Язычество справляло свою последнюю, но самую бурную вакханалию на Святой Земле.
Пророк Исайя не дожил до этих мрачных дней отступничества.
Вместе с религиозными реформами были отвергнуты и социальные требования пророков. Беззаконие и произвол воцарились в стране.
Тем временем в Иерусалиме стала возрождаться религиозная оппозиция. В дни гонений те, кто остался верным Богу, искали в преданиях Моисеева времени руководства и поддержки.
Сформировавшаяся в бурные критические годы и написанная от лица Моисея Тора, или Пятикнижие (первые пять книг Библии), пронизана духом борьбы. О единстве Божием и верности Творцу в ней сказано так, как говорят лишь перед лицом опасности, угрожающей вере.
Возрождение пророчества. Призвание Иеремии. Иерусалим, 640—622 гг. до Р.Х.Дело пророков, долгое время казавшееся погибшим, в этот тревожный час начало возрождаться. Первым выступил пророк Софония, знатный иеруса–лимлянин из школы Исайи. Во время богослужения в Храме, где полагалось славить Бога и царя, он возвестил, что чаша беззаконий переполнена.
Это те самые слова, которые и доныне потрясают слушателей латинского гимна «День гнева»:
«День тот есть День гнева,
День скорби и тесноты,
День ужаса и опустошения,
День тьмы и мрака,
День тучи и мглы,
День трубы и боевого клича
против крепостей и высоких башен.
И стесню Я людей,
и они будут ходить, как слепые,
за то, что совершили против Ягве».
(Соф 1:15)
Ослабление Ниневии и проповеди Софонии произвели глубокое впечатление на молодого царя Иосию. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он впервые всенародно объявил, что отвергает иноземные культы и будет отныне следовать вере своего праотца Давида.
Борьба за духовное возрождение шла рука об руку с борьбой за независимость и объединение страны. Казалось, рассвет Израиля, которого уже отчаялись ждать, наконец наступает.
Только один человек в Иерусалиме не разделял общей радости и надежды. Это был Иере–мия, сын Хилкии, молодой левит из Анатота.
Подобно тому как у смертного одра Северного царства Израиля стоял великий пророк Осия, так и фигура Иеремии скорбным силуэтом символизирует конец Иудейского царства. Свидетелю его последнего взлета в годы Иосии, очевидцу Иерусалимской трагедии, Иеремии, суждено было присутствовать при агонии страны и покинуть ее вместе со своим народом. Хотя он и не обладал призванием вождя, как Моисей или Илия, не был великим поэтом и основателем школы, как Исайя, тем не менее он оставил неизгладимый след в ветхозаветном религиозном сознании. Не случайно о его жизни и личности Библия говорит больше, чем о других пророках. Но если бы мы захотели искать у него каких–то новых доктрин, то нас ждало бы разочарование: почти все, чему учил Иеремия, было уже сказано его предшественниками. Однако при внимательном чтении его книги нетрудно уловить одну важную черту, которая объясняет тайну его влияния: от главы к главе в ней все яснее вырисовывается яркая индивидуальность автора.
Иеремия — посланник, сохраняющий за собой право особого мнения о том, что ему велено возвещать. Дальше любого пророка отстоит Иеремия от восточного мистицизма с его растворением личности в экстазе.
Мы находим в нем человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с Богом.
Неприступный Царь Славы, явившийся Исайе, грозный Судья, вещавший устами Амоса и Софонии, в судьбе Иеремии приближается к человеку, преодолевая дистанцию, открывая Свой живой Лик.
Робость и колебания овладели Иеремией, когда он понял, какой трудный подвиг возлагается на него: он не мог не сочувствовать решению царя Иосии покончить с язычеством в стране, но при этом ясно видел, сколь поверхностным оставалось «обращение» масс.
«Удивительное и страшное делается в этой стране, — говорит Иеремия, — пророки пророчествуют ложь, священники господствуют с их помощью, а народ Мой любит все это» (Иер 5:30—31).
Иеремия не был демагогом и не умел льстить народу. Во имя Израиля он начал борьбу с самим Израилем и не замалчивал его грехи, потому что хотел спасти его. Патриоты возмущались его речами, предпочитая слушать тех пророков, которые от имени Ягве сулили им новые победы. Между тем Иеремия больше, чем какой–либо из пророков, любил свой несчастный народ и многострадальную землю. Такая же суровая любовь позволила Данте назвать Италию рабой и домом разврата.
После ряда неудач Иеремия понял, что его призывы бесполезны, и вернулся в родной городок без всякой надежды на подлинное возрождение Израиля. Но вскоре в Иерусалиме произошло событие, которое, казалось, могло поколебать его пессимизм.
Иерусалимская реформа. Иудея и Израиль, 622—609 гг. до Р.Х.Царю Иосии шел двадцать шестой год, он был молод, смел, энергичен и почти освободился от опеки старых сановников. При дворе образовался тесный круг поборников реформ.
Царь замыслил осуществить капитальную реставрацию Иерусалимского храма; во время этой реставрации там была найдена книга Торы.
Через несколько дней после находки глашатаи объявили в Иерусалиме, что царь созывает народ в Храм. Поднявшись на возвышение, Иосия громогласно объявил, что в Храме найдена священная книга Торы, в которой Бог возвещает свой Завет Израилю. Царь велел подать ему свиток и стал читать.
Это был знаменательный час в истории Израиля. Рожденный не как нация, а как община верных, народ Божий возвращался теперь к своему истоку. Здесь, перед вратами Храма, после долгих лет забвения и отступничества вновь обозначилась его особая судьба; здесь из национального племенного единства возникало единство иное, духовное, которого чаяли пророки и которое шесть веков спустя будет утверждено на этой самой земле и в этом святом граде.
До нас не дошли сведения о событиях, которыми были наполнены тринадцать лет, прошедшие между находкой Торы и смертью Иосии. Все это время усилия реформаторов, вероятно, не ослабевали. Дух социальной справедливости, которым Тора была проникнута, становится отныне идеалом Иудейского царства. Впервые в истории государство приняло столь человечные законы, защищавшие интересы беднейших слоев населения. Напомним, что в том самом году, когда была обнародована Тора, в Афинах ввели законы Драконта[56], отличавшиеся небывалой жестокостью, о которых сами греки говорили, что они написаны не чернилами, а кровью.
