И сколько бы ни приводилось умных и даже вроде бы богословских аргументов в защиту этой позиции, она в самом своём основании не имеет ничего общего с христианством, потому что Христос призывал отвергнуть себя, потерять свою ветхую душу. А тут — не душу, но всего лишь одну из привычек, причём не такую уж въедливую, как, скажем, курение или любовь к выпивке. Всё-таки ношение брюк женщинами нельзя назвать зависимостью. И обратите внимание, учитывая нынешнюю свободу нравов, мало кто дерзает настаивать на том, чтобы вовсе «отвергнуться брюк». Нет, речь идёт о чисто ситуационных моментах: 2–3 часа в храме плюс дорога. Вот и вся жертва! И даже такое минимальное ограничение своего «хочу» вызывает, как сказал бы Фолкнер, «шум и ярость».
А виртуальные плевки в сторону «злых церковных бабок» — тоже ведь дежурная тема, исчерпанию которой не видно конца. Хотя чего проще? Даже если тебе сказали что-то малоприятное и неласковым тоном — потерпи, смирись. Ведь смирение — одна из главных добродетелей христианина. Даже пословица такая есть: «Без смирения нет спасения». Ты и сам тоже, наверное, не всегда всем говорил только приятное и ласковое. Да к тому же и замечание тебе, очень может быть, сделали не на пустом месте. А если и на пустом?! Ведь ты идёшь в Церковь Христову, ты пришёл ко Христу. Он твой идеал, образец для подражания. А его, согласись, оскорбляли побольше, чем тебя. И уж точно безвинно. Но он, как опять-таки наставляет пословица, «терпел и нам велел». И, хотя это очень трудно, надо всё же стараться исполнить повеление Начальника Жизни. Если, конечно, ты действительно идёшь ко Христу в качестве кающегося грешника, а не праздного зеваки или заказчика религиозных услуг. При этом, подчёркиваем, мы ни в коем случае не защищаем хамство «церковных старожилов». Конечно, хотелось бы, чтобы везде и уж тем более в храме Божием люди вели себя вежливо. Но тут важна сама постановка вопроса. Храм — святилище Бога, куда мы входим с трепетом и благоговением, чтобы угодить Ему. А не ресторан, парикмахерская, турбюро и т. п., где, напротив, должны угождать нам и где мы вправе предъявлять претензии за некачественное обслуживание. Например, за то, что нас обхамил официант.
Муссирование темы «церковных бабок» не только подогревает эгоизм людей, не желающих себя ни в чём утеснить, но и фактически, в сознании масс, низводит храм до учреждения сферы услуг. И если посмотреть на проблему в этом ракурсе, то попытка екатеринбургского правозащитника Алексея Конева подать в суд на Церковь после отпевания своего родственника (поскольку истец остался недоволен качеством услуги, оказанной священниками) выглядит уже не как нелепый курьёз, а как некий пробный шар. Пока этот шар ещё не попал в лузу. Но оправдание человеческого эгоизма рано или поздно с гарантией приведёт его туда.
А участившиеся в последние годы разговоры о необходимости упростить церковный язык, приблизить его к современному русскому, облегчить посты, сократить богослужение и т. п.? Какой мотив настойчиво звучит в этих призывах? Людям трудно, им некогда, они устают, у них сложная жизнь, нужно пойти им навстречу. И вообще, они в наше время слабые и немощные…
Выглядит вроде бы очень благородно, очень милосердно, но на самом деле — это круговая оборона эгоизма. Не хватает только лозунга: «Всё для блага человека». Хотя он легко прочитывается между строк.
Опять-таки оговоримся: конечно, в ряде случаев можно делать (и обычно это делается) какое-то снисхождение. Причём безо всяких реформ, на церковном языке это называется «икономия». Но исключение для немощных или вообще людей, что-то по каким-то веским причинам в данный момент не могущим, — это одно. А установление новых облегчённых правил — совсем другое. Ибо правила — это нормы, существующие для всех. И, отталкиваясь от новой нормы, придётся спустя какое-то время снова нисходить до слабых, до тех, у кого есть некая уважительная причина. Дальнейшую динамику процесса можно и не пояснять, всё опять повторится. Кому нужен иллюстрационный материал, пусть поинтересуется, что происходит в западных церквях.
Да и без оглядки на западные церкви легко себе представить логику эгоистического отказа от тех или иных церковных установлений «для всех категорий граждан». Возьмём, к примеру, посты (что-то ещё читатель с лёгкостью домыслит сам). Итак, в рамках этой логики детям школьного возраста поститься ни в коем случае нельзя, потому что растущему организму нужен полноценный рацион питания. У студентов большая умственная нагрузка, пост может снизить успехи в учёбе. Взрослые напряжённо работают, тянут семью, поднимают детей, падают с ног. Какой уж тут пост?! Ну а про пожилых и говорить нечего. Старость не радость, сплошные болезни. Им только поста не хватало…
Причём, когда ограничения в пище накладывает врач, это воспринимается безо всякого бунта, а наоборот, с готовностью исправно следовать предписаниям. Сколько людей, категорически отвергающих пост, неукоснительно соблюдают диету, исключающую мясо и другие скоромные продукты, — если врач скажет, что отказ от белковой пищи полезен для здоровья!
А сколько людей (почти вся страна) напрягается, уча английский язык, потому что это «в жизни пригодится». И против дресс — кода, то есть принятой на работе формы одежды, не возражают, потому что не хотят эту работу потерять.
Так что, когда нужно себя чего-то лишить, в чём-то ограничить по эгоистическим мотивам, никаких проблем не возникает. Никто не качает права и не побуждает врача или работодателя изменить свои требования. Инстинкт самосохранения побеждает недовольство, которое у эгоистов обычно вызывают запреты. Иными словами, сиюминутные эгоистические порывы подавляются из соображений тоже эгоистических, но не таких сиюминутных. Так сказать, более «перспективных».
Кому-то может прийти в голову нехитрая мысль, что и в основе неукоснительного соблюдения церковной дисциплины тоже лежит эгоизм: человек старается, надеясь войти в Царствие Небесное. И в начале духовной жизни это действительно так. Святые Отцы учат, что на пути к Богу человек проходит три основные стадии: раба, наёмника и только потом — сына. Третья, высшая стадия — это стадия самоотречения, когда христианин угождает Богу уже не из страха наказания и не из ожидания наград, а бескорыстно, из одной только любви. Но и первая стадия — всё равно самоотречение. Человек преодолевает свой ветхий, животный эгоизм ради высших соображений. Соображений настолько высоких, что людям, целиком живущим «по сю сторону», они представляются безумными фантазиями: какой ад, какие вечные муки? Сущий бред — отказывать себе в невинном удовольствии съесть жареную курочку, потому что, видите ли, пост.
Так что между рабом Божиим и рабом собственной утробы лежит пропасть. И, не преодолев её, невозможно вступить на узкую тропу духовного возрастания. Кто-то из Святых Отцов поучал, что, если тебе чего-то очень хочется (имелись в виду душевно-плотские желания) — сделай наоборот. В начале пути желания, которые приходится отсекать, часто бывают какими-то примитивно-инфантильными. Человеку, вынь да положь, хочется в пост кефира, вместо вечернего правила посмотреть фильм или же почитать книжку, а в воскресенье отоспаться.
И поскольку навыка отсечения своей воли ещё нет, то отказываться от таких, на самом деле пустяковых, желаний трудно. А если кто-то в этот момент говорит, что отказываться не нужно, да ещё и подводит теоретическую базу: дескать, это пустые формальности, фарисейство, начётничество, обрядоверие, которое только заслоняет от нас Христа, — тут новоначальный нередко ухватывается за «добрый совет» как за спасительную соломинку. Он не понимает, что соломинка эта вовсе не спасительная. И годится она лишь на то, чтобы, оставив попытки перейти пропасть, выдувать через неё мыльные пузыри фантазий.
Фантазий о своём стремительном, неудержимом и беспрепятственном духовном возрастании. О том, что интеллигентному человеку в отличие от непросвещённого народа никакие промежуточные стадии не нужны. Он выше всего этого.
Чем пожертвовать, к чему прислониться
Если слишком нагрузить лодку, она может перевернуться. А как образуется смысловой перевёртыш? К примеру, что надо сделать с исходно отрицательным вроде бы понятием «эгоизм», чтобы оно «сменило вывеску», стало обозначать нечто противоположное или, может быть, даже оказалось бы в этическом поле где-то неподалёку от «самопожертвования» или «альтруизма»? Очевидно, тут придётся произвести манипуляции более сложные, чем с лодкой, однако типологически сходные: сперва нагрузить понятие «эгоизм» массой оправданий, а затем и найти в нём нечто, достойное похвалы. А когда подобный «перегруз» станет привычным — можно вообще «снять» традиционное словесное обозначение, убрать тот словесный маркер, с которым раньше связывались отрицательные, с этической точки зрения, эмоции. Дескать, никакой это не эгоизм, а нормальное проявление человеческой природы. Или даже Божественного замысла.
