Более известны позднейшие гинекократии у иберийцов, критян, халдеев, древних египтян. Женщина управляет племенами, она жрица у друидов, часто выступает в роли колдуньи и волшебницы. Личная собственность передавалась через женщин, ребенок принадлежал клану матери и носил ее имя — традиция, которая поныне сохранилась у португальцев. Достоинство мужчины — ничтожно. Деторождение было священной функцией, и участие в нем отца игнорировалось; лавры предков нисходят в тело женщины. Она есть земное существо, приравненное к земле, живое выражение ее плодородия; одержимая темными и страшными силами, она представляет собой элемент, порождающий жизнь. Окруженная удивительным почитанием, женщина шествует как носительница жизни тотемического предка, и так побеждается время. Не природа продолжается и живет в женщине, но таинственные веяния, исходящие от женского тела, оплодотворяют тайные источники жизни.
• 12 • Подавленное мужское начало начинает бороться, и эта ожесточенная битва отражается в индивидуальном сознании, вызывает глубокие душевные расстройства, оставляя в осадке, в глубине индивидуального подсознания, комплексы, источник которых находится в коллективном подсознании. Основная энергия человеческого существа — libido — может привиться к одному из этих архетипических комплексов; она может пребывать в состоянии бездействия и подавленности, но может также из мрака бессознательного оказывать страшное давление. Одним из самых значимых является комплекс Эдипа. Сын Иокасты, Эдип, не зная, что он делает, женился на своей матери после того как убил отца, также не ведая этого. Иокаста, узнав, что ее новый муж является ее сыном, кончает с собой, повесившись. Эдип, преследуемый Эри-ниями, в страданиях ослепляет себя. С внешней стороны, Эдип представляет собой невинную жертву. Но в своем подсознании он противостоял отцовскому мужскому началу и хотел соединиться и слиться со своей матерью — началом женским. Земля восстала против солнца, коллективное начало — против личностного; отказываясь от Слова, человек дает увлечь себя сном материнского лона. Борьба продолжается непрерывно на всем протяжении исторической эволюции; это вечное противопоставление Аполлона — Дионису, меры — хаосу, четного числа — нечетному, peiron — apeiron, монады — множественности. Человек, полностью отдавшись силам, которые его очаровывают, восстает против рождения; он сопротивляется всему, что вырывает его из космического и материнского лона, из теплой дремоты и забвения. Отто Ранк назвал причину этого состояния "травмой рождения"; Фрейд говорит об инстинкте смерти, лучшее выражение которого можно, вероятно, найти в высказывании великого русского писателя Розанова: "Я — как ребенок в чреве матери, который не хочет родиться. Мне здесь достаточно тепло". Искушение возвращений высылает человека в его собственные глубины и совсем не разрешает проблему энергии пола[255]; превращенная в половую энергию и подавленная, она подготавливает взрывы, порождает преступления и различные виды сумасшествия. Цивилизация налагает ограничения, учит прятать, скрывать и создает таким образом неврозы. Наша эпоха протекает под знаком сексуального откровения. Здесь есть большое освобождение, но оно идет бок о бок с огромной опасностью. Опрос Кинси ясно это доказал. Если христианское подвижничество в пустыне возвысилось до максимального героического усилия и до осуществления чистоты, которая не от мира сего, то город сохранял свои вековые формы дисциплины и социального лицемерия. Половая проблема никогда не получала правильного решения. В настоящее время с грубой откровенностью покровы срываются; тайна, священность любви исчезают; грубое животное состояние ведет в конечном итоге к разрушению женского начала. Женщина повсюду утверждается как соперница мужчины, и в связи с этим все метафизическое значение матриархата как опыта совершенно не оказывает влияния на историю.
Франсуаза Саган, в своих недавно опубликованных романах "Здравствуй, грусть" и "Улыбка"[256], описывает соответствующие ситуации с таким реализмом, который обычно можно было найти на страницах, принадлежащих авторам-мужчинам, опытным в этой области, — например, у Сартра или Миллера. Совсем молодая девушка рассказывает о своем сексуальном опыте: это не непристойность — это бесстыдство. Непристойное скрывается и борется, оно вызывающе. Бесстыдное разоблачается естественным образом, оно не знает ни тайны, ни покрова. В настоящее время женщина "не берется" и не "отдается", но "поддается" от скуки. Древнее библейское повеление о том, чтобы зарабатывать хлеб в поте лица своего, в обществе всех этих молодых девушек превращается в то, чтобы "делать любовь" в поте лица своего. Разложение возвращается к той же скуке, которая в действительности никуда не ведет; труп рассыпается, но не происходит движения. На каждой странице появляется непристойное признание, и ключевое слово -- скука. Время от времени сквозь эту непроницаемую область скуки проносится поток самого элементарного эротизма. Шопенгауэр говорил, что надо выбирать между скукой и страданием. Скука хуже, чем страдание, так как у нее нет ни глубины, ни выхода. В одной молитве, обращенной к Божьей Матери и предлагаемой тем, кто пребывает в скорби[257], о Ней говорится как о Той, Которая "потребила [уничтожила] греховную печаль". Существует печаль, которая является грехом; она происходит от скуки и ведет к унынию. Возвращение к матриархату как к общественному строю было бы последней степенью деградации человека. Если женщина занимает место мужчины, она тем самым не привносит ничего особенного; напротив, она утрачивает чувство своей женственности и своего собственного призвания. Являясь религиозным началом, она подчиняется духам; она скорее, чем мужчина, поддается магическим и бесовским силам, и разум ни в коей мере не является управляющим элементом в условиях ее господства. С этой точки зрения, матриархат и различные формы гинекократии глубоко поучительны для понимания собственного значения и призвания женщины.
• 1 • В своих трудах по истории Энгельс отмечает момент исторического поражения женского пола. При переходе от матриархата к патриархату, от женского доминирования к мужскому, женщина трагически оказывается по ту или иную сторону своей собственной истины. В какой-то момент истории мужчина внезапно осознает свое собственное значение. Если женщина рождает детей, то мужчина зарождает их и берет на себя полную ответственность за этот акт, не разделяя ее ни с кем. Сила его разума берет верх над всем, что только есть таинственного, изгоняет всякую неясность, отвергает всякое оккультное понятие о светотени и всякое магическое действие. Солнечное начало смысла главенствует над теллурическим, земным началом, а также над хтоническим, подземным. Христианство, со своей стороны, объявляет о "смерти великого Пана" и стремится прежде всего к тому, чтобы освободить человека от сильного гностического влияния, от космической власти демонов и духов. Прежде чем человек освободился от магического элемента, церковное сознание положило пределы всякой возможности познавать тайны жизни, закрыло все гностические пути. Оно изгнало злых духов из мира, но мир посредством развития современной науки и техники взял реванш над этим педагогическим агностицизмом. Несмотря на огромное богатство истинного гнозиса у Климента Александрийского, Оригена, св. Григория Нисского, преп. Максима Исповедника, господствующее течение при становлении современного мира отождествит человеческую мысль с естественным и рациональным познанием[258]. Демонические силы будут действовать в форме механического принципа, убивающего всякое жизненное отношение между духом и природой. Человек все больше механизируется и становится автоматом. Обращенный к внешнему миру, чтобы завоевывать его, господствовать над ним и воздействовать на него, homo faber, человек мужского рода, в своем усилии рационализировать существование лишается корней, теряет свои самые глубокие связи с небом и с природой, с женщиной как тайной своего собственного существа. Человек, соскальзывающий в мир абстракций, закрывается перед измерением глубины. Он прокладывает проспекты цивилизации, заранее спланированные, светлые, широкие, где уже заранее приготовлено место для женщины как существа несовершенного. Повинуясь инстинкту самозащиты и самосохранения, мужчина цепями сковывает женщину как некую пагубную силу, как вечную угрозу, которая может увести его от творческой задачи, лишить свободы. По всей видимости, мужчина готов при случае оказать женщине всяческие почести, но он ставит ее в такие условия, в которых она уже никогда не сможет ему повредить. Внезапно женщина оказывается подчиненной верховной власти своего главы, неоспоримому авторитету мужчины — своего господина и владыки. Бебель говорил о женщине, которая стала рабыней. Если в самые далекие времена в момент брака мужчина переходил в клан женщины, то теперь она вступает под кров своего супруга. Действительно, она — чужая, которая находит свой очаг и подчиняется неоспоримой супружеской власти. Этот исторический поворот к мужскому авторитету, который заставляет окончательно себя принять, находит ясное выражение в мифологии. Богу отдается преимущество перед богиней: Magna Mater Deorum свергнута с престола; на Крите мы видим Минотавра; в Египте напротив Исиды появляется Гор; Астарте противостоит Адонис, Кибеле — Аттис; бог солнца Ра, Зевс и Юпитер царствуют и больше уже не знают себе равных среди женского пола. В архитектуре и орнаментах женский сексуальный символ полностью уступает место мужскому.
