Потрудимся же и мы взойти по ступеням деятельного восхождения, разумного восшествия, заботливо указанным нам пастырем Критским. Не забудем при этом, что Священное Предание не ограничивало нас только слышанием спасительного пения преподобного Андрея, но предлагало и целый ряд образов покаяния в храмовой росписи, иконах и книжной миниатюре [1], [2], [13], [14], [19], [20].
"С чего начну оплакивать злосчастной моей жизни деяния? Какое положу начало, Христе, моему сетованию? Но Ты, милосердный, подай мне прегрешений оставление" (ВК 1:1), – такими словами начинает Критский подвижник свой сокрушённый плач и обращается при этом к первому греху человека, лишившему всё человечество Богосозданных украшений, – "Грех лишил меня боготканной одежды и как листвиями смоковницы облёк меня деянием стыда, в обличение страстных моих стремлений" (ВК 2:13). Преподобный Андрей убедительно изображает опустошения, какие производили страсти в жизни некоторых даже великих мужей, и призывает грешную душу искать вместе с Авраамом отечества Небесного; в Исааке показывает жертву послушания, а в Исмаиле – пример дерзости, порождаемой ласкаемой плотью; гибельные действия похоти велит зреть в действии огня содомского. По порядку времён беседуют с кающейся душой цари и пророки Израиля... Нет сомнения, – говорит архиепископ Филарет (Гумилевский), – что и прежде святого Андрея дни Великого поста посвящались раскаянию, а это раскаяние, прежде всего, питалось Священной Историей. Известно также, что и прежде Андрея святые отцы, прежде отцов апостолы, прежде апостолов пророки зрели в ветхозаветной истории образы духовного мира и духовной жизни [25]: А всё, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду – Рим. 15:4).
Исследователи Великого канона отмечают, что при своей значительной обширности он имеет вместе с тем отчётливо выраженную структуру [8], [20]. На первый взгляд может показаться, что в Каноне почти выдерживается хронология Библейских событий, но это не совсем так [9]. Начиная своё исповедание Богу, Критский пастырь в глубокой христианской любви своей как бы берёт каждую душу человеческую, вместе с ней вздыхает о неправдах жития и вместе с ней ищет, просит выхода. Библейские аналогии соотносятся у него с состояниями человеческой души, и сказания Ветхого Завета в устах преподобного полны раздумья над сущностью человеческих дел; с большой глубиной, состраданием и любовью предносятся, предлагаются эти раздумья кающейся душе. Вникая в основу покаянных воздыханий преподобного отца, видишь, что он не торопится изложить библейскую историю, а коснувшись того или иного события, возвращается к нему позднее, чтобы сделать своё покаяние, своё раздумье над природой человека всесторонним, неспешным, подлинным [8].
В целом придерживаясь хронологии, Преподобный находит необходимым вновь и вновь повторять внутренний урок того или иного уже изложенного факта: сказав вначале о преступлении первозданного Адама (ВК 1:3), он возвращается позднее (ВК 1:10) к мысли о создании человека Богом, чтобы, размышляя о величии человека, убедить, склонить его – падшего – к покаянию: Брение Зиждитель живосоздав, вложил еси мне плоть и кости, и дыхание, и жизнь, но, о Творче мой и Избавителю мой и Судие, кающася прими мя. Кроме того, с первых же песней канона, там, где творцу его оказывается недостаточно только одних ветхозаветных подобий, он свободно обращается к словам и образам Новой Благодати и смягчает, умиряет свою исповедь новозаветными образами, чтобы позднее опять перейти к хронологии библейских событий. Таких новозаветных отступлений только в первой песни насчитывается до пяти–семи в отдельных тропарях. Таким образом, для структуры основной части Великого канона характерны новозаветные обращения ко Христу Спасителю на фоне сохранения основной оси ветхозаветной темы размышлений [8].
Внутреннее сокрушение, глубина покаянных воздыханий нарастают и достигают своего наивысшего развития в седьмой песни канона: "Я грешил, совершал беззакония, нарушал Твои заповеди, ведь во грехах я произведён, да ещё и сам приложил к врождённым язвам новые раны; но Милосердный Боже отцев, Сам помилуй меня" (ВК 7:1). К концу канона покаянные взывания как бы облегчаются; всё чаще появляются строки, повествующие о новозаветном времени. Завершается Великий канон мирным новозаветным настроением человеческого сердца, принёсшего покаяние – здесь снова исповедание милосердия Божия и духовной нищеты человека, который приносит её как приятную жертву Богу: "Не требуй от меня достойных плодов покаяния, – просит у Господа преподобный Андрей, – Ибо сила моя во мне истощилась. Даруй мне сердце, всегда сокрушённое, и нищету духовную, чтобы их приносил я Тебе вместо благоприятной жертвы…" (ВК 9:24).
В структуре Великого канона чётко прослеживаются: а) вступление; б) развитие основной темы покаяния, достигающего своего кульминационного пункта; в) завершение, восходящее к новозаветным мыслям надежды и веры в Искупителя – Господа нашего Иисуса Христа [8].
Один из исследователей Великого канона, Преосвященный Вениамин (Милов), предлагает для более ясного его уразумения объединить аскетические мысли, содержащиеся в тропарях: "В обобщённом виде они изображают многозначительную картину нравственного падения и восстания человеческой личности от греха к святости. Выстраивая, на основе Канона, схему подвига покаяния, автор ищет ключ к пониманию отдельных выражений святого Андрея в развиваемой им далее идее прощения грехов людям Богом-Троицею по молитвам Божией Матери" [3].
Подражая первозданному Адаму, вступил человек на путь греха – что же делает грех с человеком? Первородный грех сокрушает душевный покой, внося в души грешников тоску и томление, смятение – в их ум и чувства, подчиняя волю хотению плотских удовольствий. Вот как размышляет об этом преподобный Андрей: "Вместо чувственной Евы восстаёт во мне страстный плотской помысел, – он обольщает приятным, но всегда приносит вкушающему горечь" (ВК 1:5). Душа отпала от Бога, целью своих действий она видит лишь себя, она замыкается в себе и не видит уже вокруг любви Божией. Вещественная жизнь её перестаёт насыщать (да и насытить не может!), но душа алчно ищет полного своего удовлетворения, гонится за ним, но вне Бога его найти невозможно. Чувственный образ жизни с забвением о потребностях души делает ум грешника праздномыслящим, рассеянным неблагоразумным. Ум должен выбирать желания правильно и дальновидно предпочитать одни желания другим. Оторвавшись от Бога, он не умеет производить должный выбор. Чрез это воля обуревается страстями и беспорядочными желаниями. Нецентрализованность мышления и беспорядочность произволения неминуемо отражаются в сердечных чувствах, живущего вне сознательного единения с Богом. Сердце его горит гневом, ненавистью, любострастием и болит от всякой страсти и скорби. Его всё в жизни волнует, тревожит, беспокоит[3] Но всё же не отнимает Господь у человека свободы и самосознания, оставляет для него возможность нравственного подъёма – через покаяние: "Пробудись, душа моя, – призывает Критский пастырь, – безбоязненно, со дерзновением открывай Христу свои дела и помышления, и оправдайся" (ВК 4:3). Чтобы укрепить кающегося человека в намерении иметь законом жизни волю Божию, необходимо на основе сокрушения о грехах воздействие на человеческую душу божественной благодати. Сознание силы страстей и боязнь ослабеть и допустить снова промахи в борьбе с собой никогда не оставляет человека, несущего покаянный подвиг, и исторгается из глубины его сердца болезненный вопль к Богу: "Господи, помилуй!", "Спаситель, помилуй меня!", "Боже, буди милостив ко мне грешному!" [3]. Сердечное обращение души к Богу проявляется в её болезновании о своей неисправности: "Если стану я свои дела исследовать, Спасе, то вижу, что превзошёл грехами всех людей, ведь грешил-то я осознанно, а не в неведении" (ВК 5:15).
Концентрируя благоговейное сердечное внимание на одном Боге, кающаяся душа успокаивается и умиротворяется, её перестают мучить стеснения страстей. Лучи памяти о Боге и чувства у кающегося становятся всё теплее. Человек весь постепенно просветляется и исполняется явного ощущения силы Божией, восходит от деяния к видению Бога: "Бодрствуй, душа моя, совершенствуйся, – призывает преподобный Андрей, – дабы приобрести тебе дело по разуму, дабы обогатиться видящим Бога умом, в созерцании проникнуть в неприступный мрак, стать великим приобретателем" (ВК 4:9)[3].
Выстраивая перед мысленным взором молящихся чреду ветхозаветных лиц и событий, святой Андрей замечает: "Я привожу Моисеево миробытие и повести о праведных и неправедных. (Грешная) душа подражает вторым, а не первым" (ВК 9:2). Но я "побуждаю душу подражать деяниям праведных и избегать подражания лукавым грехам" (ВК 8:12). Библейские события интересны Критскому пастырю как подобия людских грехопадений и восстаний, с постоянством повторяющихся во все времена бытия человечества. Как мы уже видели, в греховных соблазнах людей страстные помыслы выполняют роль Евы – искусительницы Адама. Претворяясь в дела, помыслы страстей порождают затем любострастную человеческую жизнь и оживляют плоть. Всякий смертный грех повторяет в духовном смысле человекоубийства Каиново и Ламехово. Он убивает совесть и дух человека, разобщая их с благодатью Духа Святого; поэтому грешник не может приносить Богу приятных жертв непорочной жизни по примеру Авеля, Сифа, Еноса, Еноха и Ноя (ВК 1:3–6; 2:3,5,20). Взамен смоковных листьев и кож, некогда прикрывавших прародительскую наготу, грешник покрывает своё душевное безобразие чувством стыда пред Богом (ВК 2:11–15). В потоках душевных страстей утопают массы людей, наподобие нечестивцев, погибших в водах всемирного потопа, и египтян, утонувших в Чермном море при Моисее (ВК 3:9; 6:5) [3].
