Кроме склепа, по дороге попадались и знаки недавних смертей небольшие, сложенные из камней памятники с мужской фотографией посередине и штабелем пустых бутылок внизу. Поначалу я не мог понять, кому и зачем эти памятники поставлены, но позже узнал, что это память о разбившихся всадниках. Памятники ставили там, где разгоряченные вином джигиты срывались вместе со своими конями в пропасть.
Я добрался до Муцо в полдень. Это было большое ущелье, по дну которого текла река. На одном из склонов возвышались развалины крепости XII века. На другой стороне я заметил крестьянский дом и направился туда. В доме жил старик со своим сыном, который немного говорил по-русски. Меня угостили овечьим сыром, маслом и хлебом. Я объяснил хозяевам, что хотел бы пожить здесь. Никакого удивления это не вызвало. Сын старика сказал, что мне нужно забраться на башню крепости, откуда было видно все ущелье. Здесь есть заброшенные дома; нужно обойти их и выбрать тот, который мне понравится.
Я так и сделал. С трудом вскарабкавшись на полуразвалившуюся башню, я увидел на противоположном склоне несколько домов. За час обошел их все, выбрал приглянувшийся мне, перетащил сюда оставленный у старика рюкзак и стал устраиваться. Дом был маленький, одноэтажный, в две небольшие комнаты. Одна - чистая и пустая, вторая - бывший хлев. Крыша земляная, поросшая высокой травой. Возле дома росла одичавшая алыча, за деревом бил маленький ключ. Из окна, закрывавшегося деревянной ставней, виднелись крепость на другой стороне ущелья и снежные пики вдали. Идеальнее место трудно себе представить. Я натаскал сена из хлева, бросил на него спальный мешок, собрал перед входом стол из плоских камней - и мое жилище было готово.
Первый раз в жизни мне приходилось жить в горах одному. Ночь была наполнена странными звуками, и я долго не мог уснуть. Я не знал, что буду здесь есть. Деньги у меня были, но никаких магазинов поблизости я не заметил. Слава Богу, что ручей рядом. Наконец, убаюканный журчанием ручья, я уснул.
Наутро меня разбудил топот копыт. Я встал и вышел из дома. Пели птицы, первые лучи солнца пробивались из-за снежных вершин. Всадника уже и след простыл, но я заметил оставленный им у двери мешок. Внутри оказалась еда: сыр, хлеб, масло - все домашнее. Неплохо для начала! Я так и не узнал, кто был этот человек, привезший мне еду, но поступок неизвестного горца меня поразил. Если я пришел, значит, мне нужно есть. Здесь все было просто.
Глава 34
Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от Абсолюта. Для него же все они равно близки.
Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне специальные знаки, что-то вроде печатей, - запечатав таким образом свои знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии эти знаки увидеть.
По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком, покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится наше земное путешествие.
Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол, она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, - небольшая каменная постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не суждено было увидеть его, - каждый раз меня неодолимо клонило ко сну.
Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его неврозами и стрессами.
Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что, возможно, это было моей второй иллюзией - иллюзией места. Идиллическая жизнь йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться уготованного мне.
Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с собой немного хлеба, сыра и чай.
Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил воду.
Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская природа грустна, - это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью. Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние.
Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось. Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг кто-то меня окликнул.
Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе. Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов. Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах отшельником - он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.
Веселов проводил меня в пещеру, находившуюся чуть выше террасы, и пригласил переночевать у него.
Пещера была просторной, дальний конец ее был неразличим в тусклом свете масляного фитиля. Здесь были сложенная из камней печка, несколько посудин, два мешка муки и что-то вроде топчана. На стене я заметил пожелтевшую фотографию молодой женщины, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг.
Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я достал чай и сыр, и мы молча поужинали. Вглядываясь в его черты при неверном свете печки, я вдруг вспомнил, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего видения, когда я лежал под столом на дне рождения, после чего решил ехать на Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был тем, кем я сам хотел стать.
Веселов провел большую часть жизни в одиночестве. Он признался, что вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого желания вернуться у него не было. Для отшельника приобретают значение любые мелочи: прохудившийся чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка могут стать событием дня. Я спросил Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, показав редкие зубы и сказал: "Нет. У меня здесь есть с кем разговаривать. Иногда я говорю целыми днями". Я кивнул с понимающим видом, хотя толком не понял, с кем он говорит. После этого Веселов сам рассказал мне историю своей жизни, я не просил его об этом. История эта была довольно странной.
