Дарование статутов о привилегиях польским евреям сопутствовало и помогало складыванию автономной еврейской общины – института, которому предстояло сыграть важную роль в жизни евреев на польских землях и до, и после разделов. В жизни польского еврейства тесно переплетались светское и религиозное начала, так что оно нуждалось в обособленных общинах и создавало их всюду, где только позволяли власти страны. Евреям были нужны отдельные кладбища, ритуальные бассейны, особый надзор за приготовлением пищевых продуктов, организованное богослужение, обучение детей, и, наконец, им было присуще понятное человеческое желание жить среди людей своей культуры. Все эти потребности обеспечивались общинами. Помимо этого, выполнение финансовых обязательств, возложенных на польское еврейство, лучше всего осуществлялось именно посредством таких организаций. Общая оценка, данная С.Бароном развитию еврейских общин, вполне применима к Польше:
«Несомненно, эволюцию еврейской общины во многом можно объяснить такими факторами, как корыстная заинтересованность государства в эффективной фискальной и религиозной организации его еврейских подданных; влияние политического и экономического соперничества между организованным сообществом евреев и подобными же группами их соседей, в первую очередь, бюргерством; уровень развития органов самоуправления в том или ином обществе; стремление подражать организационным и законодательным образцам, выработанным другими народами; и вообще те тонкие и часто неуловимые социальные и культурные взаимовлияния, которые связывали евреев с их окружением» [11].
И польские евреи, со своей стороны, выработали особые общинные структуры, отвечающие как нуждам самой общины, так и специфике внешнего давления со стороны государства. Организация общины была хорошо приспособлена для борьбы за подтверждение привилегий. Например, в 1549 г., в ответ на требования старейшин великопольских евреев, последовал конфирмационный декрет Сигизмунда Августа [12]. Нужда в эффективном средстве обеспечения привилегий, конечно же, укрепляла разраставшуюся общинную структуру, являвшуюся удобным инструментом и для борьбы за королевские привилегии, и для переговоров с чиновниками по поводу размеров причитающихся с общины налогов [13].
Польскую корону, которой поначалу подчинялось напрямую большинство евреев, не слишком заботили проблемы внутреннего самоуправления польского еврейства. Это безразличие сохранялось до тех пор, пока евреи исправно платили налоги и несли повинности. Более того, власти охотно проявляли уступчивость в отношении роста широкомасштабной общинной автономии наподобие той, которой пользовались многие нееврейские общинные структуры в рамках децентрализованного польского государства. Уже в Привилегии Казимира Великого от 1367 г., подтвержденной в 1456 г., четко значилось, что решение судебных дел, в которых тяжущимися сторонами выступают евреи, является прерогативой старейшин еврейских общин. Судебные дела передавались под юрисдикцию воеводского суда лишь в том случае, если руководители общины отказывались принять его к рассмотрению, что случалось крайне редко. Судебным решениям еврейских старейшин придавалась сила закона [14]. Однако, хотя привилегии гарантировали подобные уступки, в них никак не оговаривался выбор этих пресловутых старейшин, поскольку подразумевалось, что он предоставляется усмотрению воеводы [15]. Типичный пример такого устройства представляет собой привилегия, которую гарантировал евреям Кракова воевода Тещчиньский 9 апреля 1527 г. Это великодушное пожалование предусматривало, что тяжбы между евреями и христианами впредь будут разрешаться судом воеводы при участии еврейских старейшин, которых он назначит. Разногласия же между самими евреями предстояло улаживать их раввинам сообразно тому, как велит в таких случаях Закон Моисея. Наконец, евреев могли судить только в их собственном квартале города и содержать в заключении только в их особых тюрьмах [16]. В декрете, последовавшем в 1532 г., король еще более убедительно признал права раввинов, когда облек их «властью управлять и руководить синагогой, а также наказывать, исправлять и порицать иудеев за нарушения и проступки в их установлениях и вере, и принимать решения по всем другим вопросам, советуясь со старейшинами…» [17].
При Сигизмунде Августе, в 1551 г., община начала кристаллизоваться в окончательной своей форме. В это время община, или «кехила» («кахал» в польском варианте и «кагал» в русском), получила больше власти на местном уровне, и была признана ее автономия [18]. Король сам сложил с себя полномочия назначать раввинов – этим правом короли пользовались едва ли не с тех самых пор, как начались отношения между поляками и евреями – и отныне эту прерогативу получили местные евреи. В общине нередко ощущалась известная напряженность в отношениях религиозной и светской власти (то есть между раввином и старейшинами), и вскоре раввин как фактический глава общины был замещен выборными старейшинами. Принятый в Познани в 1571 г. декрет обозначает новые функции старейшин:
«Во– первых, если обнаружатся какие-нибудь нерадивые иудеи, преступившие иудейские законы, то сами же иудеи, в лице своих старейшин, должны осудить, покарать и наказать их за все преступления, согласно своим установлениям, или даже изгнать из города, а то и лишить жизни, дабы никакие затруднения и тяготы не ложились на палатина» [19].
Теоретически с ростом автономии общин юрисдикция воеводы сокращалась. Однако на деле воевода лишился немногих по-настоящему важных прерогатив в сфере отношений еврейской общины с миром иноверцев. В частности, примером таких утраченных полномочий служит отказ воеводы от права заставлять евреев являться в суд по субботам и по еврейским праздникам. Фактически же, по мере ослабления королевской власти, воевода все больше и больше становился единственным официальным защитником евреев от нападок враждебных им соседей.
И все же как власть короля, так и власть его представителей со временем все меньше распространялась на евреев, по мере того как они переселялись в частные польские владения – личную собственность крупных магнатов, лежавшие вне сферы королевской юрисдикции. К началу XVIII в., согласно оценке Г.Хундерта, примерно три четверти польских евреев проживали в частных имениях и местечках. И для этих евреев были важны лишь их отношения с магнатом-землевладельцем [20].
Общинные институты евреев в конце XVI в. делались все сложнее, разветвленное и постепенно развились в общинные органы в масштабах страны. Вершиной их развития стало образование общееврейского конгресса, или Ваада. Причины возникновения этого совета представителей всех кагалов Польши и Литвы крылись в том, что корона испытывала большие трудности со сбором налогов как с отдельных евреев, так и с общин. Поэтому в 1580 г. обязанность собирать налоги, причитающиеся с польских евреев, была возложена на «глав и руководителей Четырех Земель» [21]. Возникшие таким образом Совет Четырех Земель (Ваад Арба Арацот) в Польше и Совет Литовской Земли (Ваад Мединат Лита) [22]далеко не ограничивались одним только сбором налогов. Даже без особых на то санкций польских властей они превратились в органы, на ежегодных собраниях которых обсуждались и решались важные вопросы внутренней жизни и внешних контактов еврейского сообщества [23]. Эти органы достойным образом просуществовали до 1764 г., пока польские власти их официально не упразднили – на фоне общего экономического кризиса, охватившего в тот период еврейство, было сочтено, что эти институты больше не справляются со сбором налогов [24].
В ретроспективе период с 1580 по 1648 г. предстает как время расцвета институтов еврейской автономии в Польше, когда их статус породил поговорку о том, что Польша – это «рай для евреев» [25]. Времена после 1648 г., когда вспыхнуло восстание казаков под началом Богдана Хмельницкого, вошли в польскую историю как период «Потопа» (по-польски – «Potop», или иначе «Ruina»). За этим восстанием, в ходе которого евреи не раз становились объектом насилия, последовала иноземная интервенция в Польшу и война, прямым результатом которой стал экономический упадок многих кагалов [26]. Экономическое ослабление сопровождалось усилением вмешательства землевладельцев в дела кагала, что наносило ущерб самостоятельности и престижу раввината, а самоуправство богатой общинной элиты обостряло социальную напряженность внутри общины [27]. Все эти проблемы еще больше обострились с появлением в XVIII в. внутриобщинных религиозных противоречий, связанных с возникновением хасидского движения.
