“…Никогда в начале великой вечерни или утрени, несмотря на мои указания, не стоит в алтаре, и где светильничные молитвы читает – неизвестно. Едва участвуя в литургии или величании, во время кафизм уходит или становится за полуденные двери, вне и при служении не стоит прямо, но отворачивается на восток. Лица и рук своих никогда не умывает. Стоя пред Престолом в литургии, как в исступлении, требует непрестанных указаний, облачается часто с заплетенной косой. Держа книгу пред собою, не показывает, что вычитывает должные молитвы, и весьма редко творит поклонения, а вытерев нос рукою, наклоняется и утирает его покровами со святого престола. При произнесении же„Христос посреде нас“ все делает, не сообразуясь с прочей братией. Причащается Святых Таин весьма торопливо. По причащении же становится не пред престолом, но, обратясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу (как бы напоказ), читает благодарственные молитвы. В высокоторжественные же дни, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, за что неоднократно был лишаем и трапезы… Даже в проскомидии он полагает святой хлеб не на середину, а на левый край, отчего все может легко опрокинуться, а прочие места занимает частицами и в них не наблюдает порядка. Во время литургии, обратясь к аналою, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания. При великом же выходе, по перенесении Святых Даров, не держит служебник пред собой и не обращает очей и сердца к святому престолу, совершая поклонение, а все смотрит в книгу, лежащую на аналое. Трудно бывает побудить его в ту минуту положить хотя бы три поклона, благоговейно благословить приносимые Дары и, раздробляя оные, не спешить, а тщательно отереть руки от прилипших крупиц… Поспешность его в Богослужении ни с чем не согласна. При возглашении же диаконом „исполни, Владыко, святый потир“ он, даже не глядя на потир, бросает в него отделенную часть Святого Агнца, что препятствует ему и в отправлении череды”…
У настоятеля Филарета не было причин не верить отцу Иову. Во время совместных богослужений он и сам видел, как ведет себя старец.
– Поверни его на место, – говорил он диакону, когда все стояли лицом к западу, а схимник, по своему обыкновению, поворачивался к востоку.
И тот послушно поворачивал старца…
* * *
Настоятель и сам пытался вразумить строптивого схимника, и иногда между ними происходил следующий разговор (цитирую по житию старца, написанному священником В.Зноско):
Филарет: Там на тебя опять пошли жалобы.
Старец: Сильнии возсташа на мя и крепцыи взыскаша душу мою.
Филарет: Что же мне прикажешь делать с тобой?
Старец: Дивны дела Твоя, Господи!
Филарет: Пишут, ты разводишь суеверие, соблазняешь братию, народ…
Старец: Избави мя от клеветы человеческия!
Филарет: Да ты не избавляйся, а рассуди, брат… Начальство пристает, требует наказать тебя…
Старец: Господь прибежище мое и Спаситель мой, кого убоюся?..
Филарет: Ну, смотри у меня. Я с тобой рассчитаюсь, проказник.
Старец: В Господе мзда моя и утешение мое у Вышняго.
* * *
Наконец терпение Филарета стало иссякать. Настоятель начал всерьез подумывать, чтобы услать возмутителя спокойствия в какую-нибудь глухую пустынь. Над старцем-“проказником” стали сгущаться тучи. Как пишет священник В.Зноско, “господствующей чертой Филарета было то, что он во всех распоряжениях проявлял себя как власть имеющий, но как неуклонный и ревностный последователь и смиренный послушник всех уставов, правил и обычаев”. В такой характеристике нет ничего удивительного, ведь “власть имущий” был не кто иной, как знаменитый святитель Филарет Амфитеатров (†1857), настоятель Киево-Печерской лавры, митрополит Киевский и Галицкий. Подлинное же имя старца – отец Феофил (Горенковский), иеросхимонах, Христа ради юродивый, подвижник и прозорливец Китаевской пустыни (†1853), ныне также прославленный в сонме святых Православной Церкви.
Однако прежде чем продолжить историю старца-“проказника, скажем несколько слов о митрополите Филарете, человеке поистине удивительном.
Писатель Николай Семенович Лесков в молодости жил в Киеве, где служил в департаменте государственного казначейства. Писатель знал киевского митрополита Филарета, часто встречался с ним и оставил о нем любопытные воспоминания [1] .
“Еще ребенком у себя в Орловской губернии, откуда покойный митрополит был родом и потому в более тесном смысле был моим „земляком“, я слыхал о нем как о человеке доброты бесконечной, – пишет Лесков. – Я знал напасти и гонения, которые он терпел до занятия митрополичьей кафедры, – гонения, которые могли бы дать превосходнейший материал для самой живой и интересной характеристики многих лиц и их времени”.
Напасти, о которых говорит Лесков, свалились на святителя Филарета в ту пору, когда он был настоятелем Свенского монастыря в Орловской епархии. Его отчего-то невзлюбил епископ Досифей, и будущий митрополит был сослан в глухой уголок России, в Уфу. Местный архиерей, друг Досифея, отнесся к Филарету скверно. Он писал на него жалобы в Синод и не упускал случая досадить молодому архимандриту. Например, совершая вместе с Филаретом объезд епархии, сажал того на козлах с кучером [2] .
Филарет терпеливо сносил обиды и унижения, а потом у него родилась мысль спрятаться в какой-нибудь удаленный монастырь и вести жизнь простого монаха. Но вышло иначе: указом Святейшего Синода он был переведен в Тобольск “для испытания”. Управлявший Тобольской епархией епископ Амвросий в своем донесении Синоду о характере и поведении вновь присланного архимандрита назвал его “не человеком, а ангелом во плоти”. Благодаря такому положительному отзыву Филарета вызвали в Санкт-Петербург. Здесь он стал инспектором Духовной академии и удостоился степени доктора богословия. Потом последовало назначение в московскую Академию, где Филарет вскоре стал ректором, а через пять лет, когда ему исполнилось сорок, последовал указ Синода о возведении его в сан епископа.
Владыка Филарет был назначен на Калужскую кафедру. С детских лет стремившийся к иноческой жизни, он обратил внимание на состояние монастырской жизни епархии. Именно он в 1820 году устроил в Оптиной пустыни скит Иоанна Предтечи – скит, где вскоре расцвело старчество, прославившее монастырь на всю Россию. В скиту епископ Филарет имел свою келью.
Потом Филарет занимал Рязанскую кафедру (в ту пору он уже был знаменит: рассказывали, что в 1842 году, во время ужасной засухи, после его молитвы пролился обильный дождь), потом Казанскую (здесь он прославился молитвенными подвигами во время эпидемии холеры и делами милосердия, в которых полностью растратил свое личное состояние).
Митрополитом Киевским Филарет был назначен в 1847 году, и в тот же год состоялось его знакомство с Лесковым. Вот как об этом пишет сам Лесков:
“Лично я его увидел в первый раз в доме председателя казенной палаты Я.И.П., где он мне показался очень странным. Во-первых, когда все мы, хозяева и гости, встретили его в зале (в доме П. на Михайловской улице), он благословил всех нас, подошедших к нему за благословением, и потом, заметив остававшуюся у стола молодую девушку, бывшую в этом доме гувернанткою, он посмотрел на нее и, не трогаясь ни шагу далее, проговорил:
– Ну, а вы что же?
Девица сделала ему почтительный глубокий реверанс и тоже осталась на прежнем месте.
– Что же… подойдите! – позвал митрополит. Но в это время к нему подошел хозяин и тихо шепнул:
– Ваше Высокопреосвященство, – она протестантка.
– А? Ну что же такое, что протестантка: ведь не жидовка же?
– Нет, владыка, протестантка.
– Ну, а протестантка, так поди сюда, дитя, поди, девица, поди: вот так; Господь тебя благослови: во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
И он ее благословил, и, когда она, видимо, сильно растрогавшись, хотела по нашему примеру поцеловать его руку, он погладил ее по голове и сказал:
– Умница!
Девушка так растрогалась от этой, вероятно, совсем не ожиданной ею ласки, что заплакала и убежала во внутренние покои… [3]
…Едва он уселся в почетном месте на диване, как к нему подсоседилась свояченица хозяина, пожилая девица, и пустилась его „занимать“. Вероятно, желая блеснуть своею светскостию, она заговорила с сладкою улыбкою:
– Как я думаю, вам, Ваше Высокопреосвященство, скучно здесь после Петербурга?
Митрополит поглядел на нее и – Бог его знает, связал ли он этот вопрос с историей своего отбытия из Петербурга, или так просто, – ответил ей:
– Что это такое?.. что мне Петербург?.. – И, отвернувшись, добавил: – Глупая, право, глупая.
Тут я заметил всегда после мною слышанную разницу в его интонации: он то говорил немножко надтреснутым, слабым старческим голосом, как бы с неудовольствием, и потом мягко пускал добрым стариковским баском.
