Другие регионы Японии отказывались принять двадцать три миллиона тонн мусора для сожжения или захоронения, опасаясь, что из-за аварии на атомной электростанции он содержит загрязняющие или радиоактивные вещества. «Интересно, сколько было уничтожено автомобилей?» — произнес я вслух, когда мы проезжали мимо очередного кургана из покореженных машин. Один из японских коллег сразу же извлек смартфон и нашел ответ в Google: 410 тысяч.
Мы въехали в какой-то город, и, свернув за угол, увидели огромное грузовое судно длиной в три четверти футбольного поля, лежащее на бетонных основаниях бывшего здесь некогда жилого массива. Никто не знал, как его теперь вернуть обратно в океан, который находился в километре от этого места. Посреди города оказались семнадцать кораблей и около тысячи рыбацких катеров, смытых с побережья. Многие из них до сих пор валялись там, куда их забросило цунами: посреди рисового поля, во дворе гостиницы, на крыше больницы.
CNN и другие новостные компании оценивают масштабы стихийных бедствий на основе данных статистики, и цунами 2011 года по всем показателям стало одним из наиболее разрушительных с точки зрения человеческих и финансовых потерь. Впрочем, оказавшись на месте событий, я увидел это бедствие как множество уникальных людских историй, а не безликую статистику. Мужчина, который беспомощно наблюдал с высокого здания за тем, как его жену и детей уносит потоком вместе с их домом. Другая семья, чей дом врезался в мост, и это дало шанс на спасение всем восьмерым людям. Семь работников рыбоперерабатывающего завода, которые запрыгнули в микроавтобус и помчались к холмам, но застряли в дорожной пробке. Настигнув их, цунами начало швырять микроавтобус, словно в гигантской стиральной машине, отчего пятеро рабочих погибли.
Я говорил с одним человеком, который жил на побережье возле города Сендай и провел вместе с женой четыре дня на крыше их дома. Внизу все было затоплено, и для того, чтобы выжить, им пришлось есть собачий корм. Этот мужчина предпринял несколько безуспешных попыток пробраться через ледяной поток, доходивший ему до груди. Войдя в воду в первый раз, он ощутил резкую боль в боку. Во время землетрясения падающие обломки дома сломали ему два ребра, но он заметил эту травму только сейчас. «Главное, что мне запомнилось, — это холод, — рассказывал он. — Мы дрожали в мокрой одежде, не имея ни источника тепла, ни еды. Оставалось только сидеть на крыше и ожидать спасателей».
В первые дни после цунами надежду на лучшее вселяли немногочисленные радостные истории о выживших. Восьмидесятилетняя бабушка провела девять дней под завалами вместе со своим внуком-подростком. Они переохладились, но в остальном не пострадали. Спасательный вертолет обнаружил шестидесятилетнего мужчину на крыше его дома, плавающего в пятнадцати километрах от побережья. Конечно, до нас доходят только истории о выживших, и мы не можем себе представить, какая участь постигла девятнадцать тысяч погибших. Аварийно-спасательные бригады, снаряженные для оказания помощи раненым, нашли относительно немного тех, кто нуждался в помощи. Сила цунами была так велика, что большинство его жертв просто смыло в океан.
Даже сейчас остаются огромные проблемы. В правительстве до сих пор ведутся споры о том, какие города следует восстановить, а какие покинуть, как слишком уязвимые. Над всем пострадавшим регионом нависла туча страха и уныния. Как сказал мне один психолог: «Я понял, что ПТСР [посттравматическое стрессовое расстройство] — это ошибочный термин. После таких бедствий, как цунами, этот синдром является признаком здоровья, а не расстройства. Кто не испытал бы шока или стресса в такой ситуации?» Власти беспокоятся о росте числа самоубийств — показателя, по которому Япония и так занимает одно из первых мест в мире.
А ведь есть еще и Фукусима — город, возле которого расположена атомная электростанция, до сих пор остающаяся центральной темой новостей в Японии. По мере приближения к ней портативный счетчик Гейгера отсчитывал количество полученных нами микрозивертов в час. В отличие от районов, разрушенных цунами, в Фукусиме дома, магазины, храмы и офисные здания остались невредимыми. Их не достигла волна, но в них все равно было безлюдно. Из-за радиации и опасности новых взрывов реактора власти объявили этот город «закрытой зоной», и теперь по его улицам бродят только дикие или брошенные домашние животные. Бывшие жители Фукусимы стали изгнанниками внутри Японии. Их отказываются обслуживать в некоторых больницах и неохотно берут на работу в других регионах. Местным героем стал владелец похоронного бюро, согласившийся готовить к погребению тела умерших. В Японии это — важный ритуал, но никто не осмеливался взяться за эту работу из-за страха перед радиоактивным заражением. «Не рожайте детей!» — говорят своим детям пережившие катастрофу в Фукусиме, опасаясь генетических дефектов.
Будучи по природе сдержанными стоиками, большинство японцев рассказывали мне свои истории монотонно, не выражая никаких эмоций. Но одна женщина вела себя иначе. Она провела больше часа за рулем, чтобы добраться ночью по временным дорогам на богослужение церкви, которая, лишившись здания, теперь собирается в типографии. В соответствии с характерным для Японии стилем макияжа, на ее лице был толстый слой белого грима, из-за чего она напоминала фарфоровую куклу. Ее пронзительные черные глаза смотрели на меня, почти не мигая. «Я провела два дня под кучей мусора и обломков! — сказала эта женщина. — А потом увидела, как ко мне тянется чья-то рука, вот так, — она внезапно схватила меня за ладонь, хотя для японцев подобные жесты совершенно нетипичны. — Я ухватилась за нее, и меня вытащили. Я потеряла все: семью, друзей, родной город. В него никто не хочет возвращаться. Города больше не существует. Пожалуйста, не забывайте о нас! Обо мне долго не вспоминали, а теперь забыли и о моем городе. Я хочу знать: почему!»
О, как же нам хочется ответить на этот извечный вопрос! За события в Сараево и другие войны мы можем возложить вину на человеческое зло, причинившее бесчисленные страдания. То, что случилось в Ньютауне, в Бостоне и другие подобные трагедии, можно списать на умственные расстройства, радикальные идеологии, несовершенные законы о владении оружием и небрежность в воспитании детей. Но цунами и другие стихийные бедствия, в которых винить некого, мы классифицируем как «деяния Божьи».
Подобные катаклизмы — возможность для агностиков посостязаться в красноречии. После землетрясения 1755 года, разрушившего на День всех святых Лиссабон в Португалии, Вольтер и другие мыслители эпохи Просвещения отвергли веру в «лучший из всех возможных миров». Когда на следующий день после Рождества 2004 года еще одно цунами убило 280 тысяч человек в Азии, журнал «State» опубликовал статью под заголовком «Передайте Богу: на этот раз Он зашел слишком далеко». В ней Хэзер Макдональд писала: «Пришло время объявить Богу бойкот»:
Бог знает, что Он может пассивно наблюдать, как бессмысленно обрывается человеческая жизнь, а на следующей день церкви, синагоги и мечети все равно будут наполнены верующими, благодарящими Его за то, что Он позволил выжившим выжить. Они будут просить Его исцелить раненых, игнорируя тот факт, что, стоит Ему захотеть, — этого бедствия вообще не случилось бы…
Как же заставить Бога действовать? Он ставит Себе в заслугу хорошее и не признает вины за плохое.
Православный богослов Дэвид Бентли Харт был достаточно смел, чтобы ответить скептикам в небольшой книге под названием «Врата моря. Где был Бог во время цунами?» Массовые трагедии могут приводить неверующих в ярость, отмечает он, но на самом деле, они не учат нас ничему новому о мире, в котором мы живем. Масштаб бедствий не меняет сути основополагающих проблем. Нашу планету губят страдания, зло и смерть, а катастрофы лишь представляют эти хорошо нам известные напасти в концентрированной форме.
Попутно я убедился, что все попытки количественно оценивать страдания являются тщетными. Из-за того, что цунами 2004 года убило гораздо больше людей, чем в 2011 году, или что в Политехническом университете Виргинии погибло больше учащихся, чем в начальной школе «Сэнди-Хук», одно из событий не становится трагичнее другого. Подобным же образом, человеку с головной болью или хроническим синдромом усталости не легче от того, что кто-то находится в гораздо худшей ситуации, например, из-за СПИДа или вируса Эбола. Любое страдание — это страдание. Как сказал Клайв Льюис, «такой вещи, как сумма страданий, в мире не существует». Это изобретенная философами абстракция. Есть просто отдельные люди, которым больно, и как знать, почему Бог это допускает?
